Идеальный подарок для парня, борющегося с желанием убивать. В семнадцать лет, когда я взял в руки клинок и покончил со своей первой жизнью, я перестал быть протеже своего отца и превратился в нечто гораздо худшее.

Кошмар хуже, чем Генри Пирсон мог себе представить.

— Сначала им придется поймать меня. — Я ухмыляюсь, крепче сжимаю руль и обгоняю две машины, движущиеся со скоростью улитки, плавно вплетаясь и выплетаясь из пробок на шоссе.

Физически ехать комфортно, но чем ближе мы подъезжаем к объекту, тем тяжелее становится воздух в машине. Острота ощущений усиливается, потому что мы вспоминаем, почему нам приходится совершать эту поездку каждую неделю.

Проходит совсем немного времени, и пальцы Рука судорожно сжимают его Zippo, постоянно крутя ее в костяшках левой руки, в то время как правая дергает огонек на боку. Металл щелкает, то открываясь, то закрываясь.

Щелчок.

Щелчок.

Клик.

Клик..

— Если ты хочешь, чтобы это присоединилось к твоим сигаретам на асфальте, предлагаю тебе прекратить это, — выдохнул я, на секунду повернувшись, чтобы посмотреть на него. — Если ты хочешь что-то сказать, выкладывай. Хватит ерзать.

В ответ он бросает суровый взгляд, полный огня и жгучего гнева. Я знаю, что не все это направлено на меня. Часть этой враждебности он испытывает к самому себе. Каждый раз, когда мы встречаемся, его подсознание снова пытается убедить его, что в том, что случилось с Сайласом, есть его вина.

Что, конечно, нелепо.

Сайлас Хоторн — совершенно самостоятельный человек, который сам принимает решения. Упрямый и молчаливый, но все же это его выбор. Рук знает это, но все равно не может признать, что в этой ситуации он безупречен.

Чувство вины пожирает его заживо, и даже любовь Сэйдж Донахью не в силах обуздать его. Пройдут годы, прежде чем он сможет посмотреть в зеркало и поверить в то, что мы все пытались ему объяснить.

— Ты думаешь, он там в порядке?

Вопрос висит в воздухе, висит в пространстве, ожидая, что кто-то из нас протянет руку и схватит его. Но я не думаю, что Алистер хочет отвечать, потому что мы знаем правду.

— Нет, — отвечаю я, не желая лгать. — Думаю, он чувствует себя как бешеное животное в клетке, которого учат переворачиваться и садиться по команде.

Мое нутро напряженно вздрагивает внутри меня. Мне отвратительна мысль о том, что один из наших детей заперт в коробке. Мое сердце может не заботиться о трех мужчинах, которых я выбрал для своей жизни, но моя преданность нашим узам — да.

— Я не...

— Но, — прерываю я, глядя на Алистера на заднем сиденье, — он знает, что это то, что ему нужно. Даже если ему это не нравится, даже если это не нравится нам, никто не знает мысли Сайласа лучше, чем он.

Я мельком взглянул на руку Рука, наблюдая, как подергивания замедлились настолько, что я понял, что он не собирается пытаться взорвать эту машину вместе с собой внутри. Я знаю, чего он сейчас хочет.

Наказания. Боль.

Способ хоть на мгновение выпустить вину из своей крови, но он знает, что я отказываюсь причинять ему боль за это, и более того, он знает, что Сэйдж взорвется, если он вернется к вреду, чтобы справиться с потерей Сайласа.

Раньше я обеспечивал его болью, которая была ему необходима, чтобы выжить, когда ему это было нужно. Но не сейчас, и не для этого.

— Да, — вздохнул он, глядя в окно. — Ты прав.

В машине воцаряется тишина, когда мы заканчиваем поездку и приближаемся к месту назначения. Когда я въезжаю на парковку многоэтажного стеклянного здания, мы все сидим там на мгновение дольше, чем нужно.

— Когда Сайлас будет готов, — говорит Алистер, протягивая руку вперед и кладя большую ладонь на плечо Рука, — мы вырвем эти чертовы двери, чтобы вытащить его. Можешь сжечь его дотла, мне все равно. Когда он будет готов, мы будем здесь.

Я не говорю это вслух, но глубоко внутри меня, искрясь и извиваясь, я чувствую тошноту, когда он шепчет мне в душу,

Всегда.

ГЛАВА 8

Игра в шахматы

ТЭТЧЕР

Нет ничего, что я люблю больше, чем запах отбеливателя и антисептика. От него у меня перехватывает дыхание, когда он напоминает мне об одной из моих любимых частей моей рутины.

Уборка.

Мой отец презирал уборку после беспорядка, который он создавал. Поэтому, чтобы научить меня еще одному из его правил, а также чтобы я не делал этого сам, я отвечал за уборку. Когда он пускал меня в сарай, где держал своих жертв в заложниках, это всегда происходило после того, как он наедался досыта.

Их бесплодные трупы были подвешены к стропилам массивными цепями, которые щелкали, раскачиваясь под тяжестью мертвого веса. По их коже были разбросаны зияющие следы от порезов, кровь все еще стекала на землю.

Не помню, чтобы я когда-либо был шокирован или испуган. Эти моменты эмоций, если я их вообще испытывал, размыты в моей памяти. Я могу вспомнить каждое ведро разбавленной крови, которое я выливал в канализацию, звук швабры, размазывающей густую красную жидкость по полу. Каждую унцию отбеливателя и каждую пару перчаток, через которые я прошла, помню, чего от меня ждали, но это все.

Я также знаю, что единственная важная вещь, на которую я обращал внимание, когда дело касалось трупов, это то, насколько разными они были каждый раз. Никогда не было одного и того же типа женщины дважды. Каштановые волосы, блондинки, рыжие, черные. Высокие и низкие. У них не было никакого физического сходства, но у них была одна общая черта.

У них у всех была одинаковая кровь.

Багровая жидкость сочилась на пол каплями и густыми потоками, всегда неся с собой один и тот же аромат ржавчины.

Часами он оставлял меня там, пока переносил их тела в теплицу, чтобы подготовить к утилизации, чему я не был свидетелем до девяти лет. Он был достаточно добр, чтобы избавить меня от расчленения, пока я не начал половое созревание.

В первый раз у меня закружилась голова от запаха всех этих химикатов. Возможно, из-за силы запаха или потому, что в первый раз мне потребовалось несколько часов, чтобы убрать все улики из той комнаты.

Однако через некоторое время я научился получать от этого удовольствие.

Не то чувство, когда он будит меня от сна, всегда в четверть третьего. Или его издерганный и скребущий голос, говорящий мне, чтобы я одевался, прежде чем вести меня на работу в ночную смену, за которую мне недоплачивали.

Запах — вот что мне стало нравиться.

Отбеливателя недостаточно, говорил он. Он убивает ДНК, но не удаляет следы крови под объективом криминалиста. Поэтому мне приходилось мыть с отбеливателем, потом с щелочью, а потом с пароочистителем всю комнату из нержавеющей стали.

Теперь, будучи взрослым и имея свой собственный метод удаления улик, я обнаружил, что мне очень нравится тишина и покой, которые поселяются в моем теле. После недель выслеживания целей и часов пыток, очищение моего пространства от их существования посылает пульсацию силы по моим венам.

Возвышенное завершение еще одного идеального убийства.

— Ненавижу запах больниц, — бормочет рядом со мной Рук, ерзая на своем металлическом сиденье и пытаясь усидеть на месте дольше нескольких минут.

Я насмехаюсь над частной иронией. — А я ненавижу запах бензина. — Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, глаза немного расширены, а бровь приподнята в вопросе: — Это богохульство, брат.

— Не знал, что ты религиозен, — хмыкаю я, бросая взгляд на часы больше по привычке, чем по чему-либо еще. — Ты недавно нашел Бога между бедер Сейдж?

Пламя и жар вспыхивают в его глазах при звуке ее имени, и мне приходится сдерживаться, чтобы не выпустить рвотный позыв.

Коварная ухмылка появляется на его губах, когда он щелкает языком. — Разве ты не хотел бы знать?

Я бросаю на него пустой взгляд, который говорит о том, что я не впечатлен его сексуальной жизнью.

— Нет, вообще-то, не хотел бы, — говорю я и отворачиваюсь от его глаз, не желая продолжать этот разговор.