Сегодняшний вечер в бухте изменит все для нас. Я чувствую это, но сейчас я по-прежнему лишь его призрак, а он — мальчик, которого я люблю преследовать.

Мои ноги подпрыгивают на дуге деревянного моста, вода внизу покрыта тонкой пеленой тумана. В тот самый момент, когда я попадаю на пик и мой счет достигает шестнадцати, я чувствую его. Если бы я вошла в темную комнату с затычками в ушах, я все равно смогла бы выделить его из толпы людей.

Пелена тьмы окутывает меня, как вторая кожа, она гасит весь свет, окутывая меня непроглядной пеленой, но она не пугает. Она успокаивает, как одеяло смерти, защищающее от леденящего холода.

Мурашки щекочут мне руки, а волоски на затылке встают дыбом. Из южного входа, в нескольких футах от меня, появляется макушка его льдисто-светлых волос. Я завидую тому, как легко он бегает, как плавно движется по воздуху, словно рассекая спокойную воду, не создавая ни малейшего волнения.

Я чувствую, как мое сердце пытается выпрыгнуть из груди, трепеща и ударяясь о ребра, чтобы выпустить его, чтобы отпустить его к нему.

— Привет, привет, вот ты где! Я скучала по тебе. Моя любовь, моя любовь, моя любовь. — Она кричит, убивая его.

А у меня не хватает духу сказать ей, что он никогда не услышит ее стенаний, никогда не примет любовь, которую она так свободно дарит ему. Его сердце никогда не будет биться для нас так, как наше для него.

Потому что он отказывается признать, что оно у него есть.

Но это не значит, что я сдамся, не тогда, когда я знаю правду. Что под мрачным и жутким образом скрывается человек, способный на гораздо большее, чем даже он сам считает.

Он направляет свое тело перед группой, в которую я влилась, давая мне возможность видеть его обнаженную спину. Мой пульс бьется глубоко в животе, когда я наблюдаю, как слои упругих мышц подрагивают при каждом шаге, резкие впадины и впадины высечены из мрамора.

Потребность прикоснуться к нему, провести пальцами по краям этих тонких сухожилий, настолько сильна, что я спотыкаюсь. Не настолько, чтобы кто-то заметил, но достаточно, чтобы я напомнила себе, что нахожусь на публике.

Вот ради чего я просыпаюсь каждое утро.

Он.

Из-за него я потратила лишние десять минут, чтобы добраться до класса в средней школе, потому что специально пошла длинным путем, чтобы пройти мимо него. Из-за него я стояла под ледяным дождем и простудилась, потому что хотела пойти за ним домой в средней школе. Почему совсем недавно меня чуть не арестовали за незаконное проникновение на территорию его семьи и я чуть не сломала лодыжку, убегая от одного из сотрудников садоводства.

Человек, ради которого я готова буквально на все.

Моя самая темная навязчивая идея, с которой мое зависимое сердце отказывается расстаться.

Это не должно было продолжаться так долго, но ведь именно так начинается каждая порочная привычка, верно? С какой-то невинной идеи, которая перерастает в увлечение. Это я виновата, что поверила, что мое сердце может отказаться от него после того, как дала ей попробовать его на вкус.

Пока мы все молча упражняемся, я восхищаюсь не только его безупречной формой, но и его преданностью рутине. Строгое расписание, которому он следует, — это то самое расписание, которого он придерживается каждый день. И летом, когда я не беспокоюсь об учебе или посещении занятий, я тоже ему следую.

Теоретически, его легче всего преследовать. Он был существом привычки столько, сколько я его знаю. Хотя с возрастом его распорядок дня изменился, он по-прежнему отказывается нарушать его.

Я, конечно, выделяю время в своем дне для других вещей, которые мне нравятся. Хожу в библиотеку, зарываюсь лицом в книги, собираю новых насекомых, работаю над завершением ремонта в своем домике, смотрю любимые сериалы.

Я обычный человек, который делает обычные вещи.

Этого, как мне кажется, должно быть достаточно, чтобы уравновесить эту необычную компульсию. Но это не так. Ни в глазах моих друзей, ни в глазах общества.

Знаю, что это неправильно, что я делаю что-то незаконное и ненормальное. Я осознаю, что что-то внутри меня настолько извращено, что мое представление о любви — это прятать оставленные им предметы в коробке в шкафу. В интернете достаточно теорий о том, почему я делаю такие вещи, но дело вот в чем.

Мне все равно.

Меня не волнуют последствия и то, как это выглядит для тех, кто не может понять, что он значит для меня. Чем мы являемся друг для друга. Моя мораль не нуждается в оценке, потому что мир воспринимает то, что я делаю, как нечто враждебное или какую-то больную форму собственности.

Всю мою жизнь люди относились ко мне как к жуткому существу, потому что я не подхожу под стандарты иерархии женщин Пондероз Спрингс. Так что если я уже стала городской уродиной, я могла бы принять это.

То, что я чувствую к Тэтчер Александру Пирсону, не плохо. Это прекрасно и уникально, что-то неуязвимое, что обычные люди никогда не смогут оценить. Эмоции, которые он вызывает во мне, — единственное чистое, что у меня осталось.

В ту ночь, когда его отец, Генри, пришел в мой дом и разнес весь мой мир вдребезги, он уничтожил все хорошее во мне. Он вырывал и вырывал каждую унцию добра из моей души с каждым ударом ножа в тело моей матери.

Генри Пирсон подарил мне и самый худший кошмар, и самый сладкий подарок.

Импульс к убийству и глубокое восхищение своим сыном.

Мои бедра сводит судорога, жестокое напоминание о том, что мне еще предстоит пройти три мили до машины, когда все закончится. Но я блаженно игнорирую боль, сосредоточенно глядя перед собой.

Все идет именно так, как обычно. Он бежит ко мне спиной, не подозревая о моем существовании, а я разглядываю каждый сантиметр его тела. Пока что-то не происходит, что-то, чего никогда не случалось раньше.

Мое сердце учащенно забилось.

Рубашка, которую, как я предполагаю, он планировал надеть после пробежки, свернута и аккуратно заправлена в заднюю часть шорт, где она обычно и находится, но как только он поворачивает за угол тропинки, черная футболка выскальзывает из пояса и падает на тропинку, разлетаясь по асфальту, как осенние листья.

Обвожу взглядом пространство, гадая, видел ли кто-нибудь, как это произошло, и когда убеждаюсь, что все бегуны рядом со мной ничего не знают, я принимаю решение в долю секунды, о котором почти не задумываюсь.

Я позволяю группе пройти мимо меня, замедляясь до прогулочного шага. Тело Тэтчера удаляется все дальше и дальше от моего взгляда, пока я торопливо оглядываюсь вокруг, прежде чем склониться на одно колено.

Для прохожих я просто завязываю шнурки. Никто не видит, как я ловкими пальцами нащупываю материал на земле, мои ладони гудят от того, что мягкая рубашка скребет по мне.

С больными ногами я быстро перемещаюсь в сторону заваленного деревьями участка справа от тропинки. Это достаточно уединенное место, чтобы никто не увидел меня, если только не будет искать, а если Тэтчер вернется в поисках пропавшей рубашки, он никогда не найдет меня. Ветки трещат под ногами, пот струйками стекает по пояснице, пока я не продвигаюсь дальше в лес, пока не достигаю места, которое, как мне кажется, находится достаточно далеко от людей, чтобы я был в безопасности от посторонних глаз.

Я приваливаюсь спиной к стволу ближайшего дерева. Кора впивается в кожу, и я с радостью ощущаю облегчение в подошвах. Дрожь в коленях говорит мне, что я отчаянно нуждаюсь в передышке. Густая листва передо мной скрывает от моего взгляда всех, кто посещает парк.

В течение следующих нескольких минут я выравниваю дыхание, нежно растирая ткань его рубашки подушечками пальцев, позволяя ей успокаивать меня, и почти не замечаю, когда мои глаза закрываются от комфорта или когда я постепенно подтягиваю ткань к носу.

Ароматный запах одеколона Тэтчера вьется вокруг меня, когда я прижимаюсь лицом к черной рубашке, зарываясь носом в хлопок, пропитанный его запахом.

Acqua Di Giò Absolu от Giorgio Armani.