Как машины, ученые больше не вникали в суть. Они жонглировали формулами, не зная, что они означают, подменив слово «эфир» другим словом – «континуум», как будто речь шла о давно решенном вопросе. Но в действительности машины ничего не решали. Их задача всегда состояла только в том, чтобы следовать заранее заданным предписаниям, даже если предписания эти вели к сбою системы. Из миллиардов людей, когда-либо изучавших и применявших науку, всего несколько тысяч умов были по-настоящему причастны к созданию тех теорий, которыми располагало человечество. И большая часть этих умов, вероятно, присутствовала сейчас здесь, в Зале Дверей. Возможно, это было вовсе не помещение даже, не архитектурное сооружение, где собирались ученые различных эпох, а некое ментальное ядро эволюционирующего коллективного сознания.

Джеймс Максвелл, словно подтверждая мысли Евгения, заметил, что никакой «миниатюрный демон» не заменит «живой ум человека» и сослался на слова Джона Мильтона о том, что «убить книгу – почти то же самое, что убить человека», так что всех присутствующих на этом собрании он делит на «умерших коллег, чьи книги пока читают», и «дваждыумерших, чьи книги забыты, навсегда утеряны либо их совсем перестали читать», относя себя ко второй категории, поскольку его крайне удручал факт незавершенности его теории.

– К сожалению, коллега, наука не занимается истиной, наука занимается наукой, – поддержал его неудовольствие Дмитрий Иванович. – Всякий живой ум, коему посчастливилось испытать озарение, усваивает сие различие между логикой истины и логикой науки. Первая ступает быстро и верно даже с завязанными глазами. Вторая требует множества доказательств, вымеряя каждый шаг с помощью своих инструментов, но завсегда ступает опрометчиво, не поспевая за первой.

Их можно было слушать и слушать! Очень лаконичный и быстрый слог Джеймса Максвелла и тяжеловесный голос Менделеева, который выглядел гораздо старше Максвелла, хотя, на самом деле, все обстояло как раз наоборот. Но приватный разговор двух ученых, невольным свидетелем которого стал Евгений, терялся в потоке других обсуждений, звучавших под немеркнущим сводом. В этой атмосфере сверкающих звезд хотелось услыхать все голоса сразу – сколько всего тогда можно было бы узнать!

И все же Евгений не собирался ходить по залу, чтобы подслушивать участников собрания, не имел такой привычки. Он сосредоточил свое внимание на большой таблице алхимических элементов, покрывавшей таинственными рисунками стену. Некоторые изображения оживали, перемещаясь в промежутках между дверями – другие почему-то оставались едва заметными и неподвижными.

В самом верху алхимической таблицы под старым деревом дремал Первочеловек. Время от времени он как бы раздваивался на Адама и Еву, скрывавших лица под масками Солнца и Луны. Рядом были изображены песочные часы, на которых сидела странная птица с лицом бородатого человека и в золотой короне на голове. Под песочными часами лежал череп, проросший колосьями пшеницы. В стволе дерева имелась дверца, которую охраняла химера с женственным торсом, обвивавшая толстые ветви своим чешуйчатым хвостом. Вот по небу проплыл волшебный корабль. Он сбросил якорь сквозь облака, зацепившись за магическую скалу. Из недр этой скалы поднялся Вулкан – красный гигант с копной волос, дымившихся от пламени. На другой стороне в колеснице, запряженной двумя сфинксами, промчался бог Кронос, безумно вращающий орбитами глаз. Он удерживал в руке кровавый серп, которым оскопил своего отца Урана, чтобы из морских волн на уровень ниже вышла прекрасная Афродита.

От корней старого дерева расходились три дороги. Одна уводила в лесную чащобу, где обитали сказочные животные, а из земли росла чья-то рука, похожая на дерево с плодами в виде ключей. В том же лесу росло огненное дерево и еще одно дерево, за которым скрывалась Артемида. Рядом с ней в окружении девяти муз на лире играл ее брат-близнец бог Аполлон. Другая тропа проходила через лабиринт в пещеру дракона, кусавшего свой хвост. Третья дорожка была самой длинной. Она доходила до самого края таблицы, где на краю земли сидел крылатый лев, пожирающий диск Солнца, и когда он его проглатывал, на небосводе появлялись звезды, а из туч выходил молодой месяц с улыбкой Джоконды.

Конечно, разглядеть и запомнить все изображения алхимических элементов при всем желании было невозможно. Евгений только мельком осмотрел некоторые из них, прогуливаясь вдоль лестниц и порталов в сторону восточного нефа, под которым расположились индийские математики и пандиды, сидевшие на ковриках для медитации. Может быть, среди них медитировал Панини, знаток ведических гимнов Пингала, толкователь упанишад Шанкара или сам Бадараяна, а примкнувший к ним человек в европейской одежде, возможно, был философом Шопенгауэром. Приветствуя их, Евгений сомкнул ладони над переносицей в почтительной брахманджале.

– Будь в здравии, о, Женич, незабвеннейший из разгадывателей загадок! – послышался позади старческий голос.

– Это вы мне? – растерявшись, обернулся Евгений. – Кажется, мы где-то уже встречались.

– Встречались, встречались, – умиленно произнес старец, раскачивая свою голову мелкими движениями шеи, как это умеют делать только на Востоке.

Евгений заметил на коврике перед стариком шахматную доску, каждая клетка которой была украшена самоцветными магическими узорами.

– Имхоттэб? – пробубнил Женич неуверенно. – Тот самый мудрец, придумавший шахматы?

– Тот самый, тот самый, – продолжая покачивать головой, улыбнулся ему дервиш, одетый в индиговое покрывало и длинный халат, какие носят жители пустыни.

– Но, послушайте… – поразился он чудаковатому старику. – Это же не книжка про шахматы, не сказка про могущественного джина, заточенного в кувшине! Как вам удалось сюда проникнуть?

– Был заточенный джин, и кувшин был! – назидательно вытянув вверх указательный палец, произнес тот. – Имхоттэб может создать и уничтожить тысячу кувшинов, но ни один кувшин не может ни создать, ни уничтожить Имхоттэба!

Вспомнив, что спорить со стариком бесполезно, Евгений тут же с ним согласиться и отвесил вежливый поклон. После чего Имхоттэб шевельнул рукой – и лежавший перед ним магический квадрат 8 на 8 из 64 клеток приподнялся в воздух, разделившись на части, а потом вновь собрался, но уже в виде прямоугольной фигуры 5 на 13, состоявшей из 65 клеток.

– Вот ответ на твой вопрос, как Имхоттэб проник сюда, о драгоценнейший друг моего сердца! – торжествующе развел руками дервиш.

– Ты прошел сквозь огненную стену без ключа?

– Познай магию одного ключа – и познаешь магию всех ключей…

После этих слов центральная клетка прямоугольника приоткрылась, и из нее поднялся ключ. Почти такой же Ренэ Декарт вручил Евгению в конверте с надписью «R.C.F.».

– Ну, хорошо, предположим, ты сам себе создал ключ, – незаметно для себя Евгений перешел с ним на «ты». – Только причем тут магический квадрат? Не хочу тебя расстраивать, но все знают этот фокус. Когда квадрат разрезается на два треугольника и две трапеции, а затем собирается в виде прямоугольника, его диагональ внутри становится неравномерной по толщине. Вот, откуда берется дополнительная 65 клетка, увеличивающая площадь фигуры.

– Никто ничего не знает! – упорствовал старик. – Скажи, неужели Имхоттэб такой глупец, что не заметил, откуда берется клетка? Вместо этого глупейшего объяснения понять другое ты должен!

– Понять что? – внимательно вслушиваясь, спросил Женич.

– Понять ты должен, отчего толщина стала неравномерной и отчего она равна одной клетке?

Мудрец замер, ожидая ответ на поставленный вопрос. Действительно, во всех толкованиях этой популярной головоломки всегда упускалась самая важная деталь – почему диагональ утолщалась ровно на одну клетку? Между тем именно в этом замечательном свойстве заключалась вся суть головоломки.

– Внешнее пространство может перейти во внутреннее… если для фигуры выполняется некое преобразование, – принялся рассуждать Женич вслух. – Преобразование, искривляющее пространство так, чтобы внешнее могло становиться внутренним, а внутреннее – внешним. Выходит, всякий ключ и есть такое преобразование.