– О, это большая мысль! – уважительно закивал головой иностранец. – Пробль-ема в том, что это невыгодно.

– Все богатства все равно не заработать! – усмехнулся Евгений. – Весь этот мир, в сущности, очень беден. Корпорации, банкиры, правительства – все побираются, как тот нищий. Видишь?

Евгений указал на зловонного бомжа, который маленькими шажочками удалялся от мусорного бака, и добавил:

– Весь мир побирается, помни об этом, даже всемирный банк не исключение.

На том и завершился его экзистенциальный разговор с иностранцем, который лишь пожал плечами и пошел прочь. О чем еще они могли говорить? О чем еще ему мог рассказать этот человек в безумно дорогом костюме, который в такую рань уже думал о деньгах? Для него любой индивид был только носителем денежных знаков, он не видел другого смысла в существовании людей, как будто спасение и справедливость можно было купить по выгодному курсу на какой-нибудь фондовой бирже.

Каким же преступным был весь этот так называемый «мировой порядок» – все это так называемое «мировое сообщество»! Одни побирались от голода, питаясь объедками, другие побирались от богатства, питаясь человеческой кровью, развязывая братоубийственные войны, распространяя разврат, эпидемии, уничтожая духовность. И чем многочисленнее становились обезличенные человеческие толпы в больших городах, тем мельче становилось человечество, и чем больше разглагольствовали о ценности человеческой жизни, тем незначительнее становилась сама жизнь.

Изо дня в день по всем телеканалам неслась пустословная болтовня политиков, журналистов, пастырей, общественных деятелей, лауреатов немыслимых Нобелевских премий мира, которая ни к чему не приводила. Не потому ли, что если бы все это надувательство однажды прекратилось, то не было бы и никаких премий мира? В самом деле, что будет, если каждый начнет задумываться… Если каждый что-то осознает, узрит подлинный корень царящего в мире беззакония? Хотя бы каждый второй… или хотя бы каждый десятый.

Он подошел к будке гриля и решил вместо хот-дога взять слойку с крепким черным кофе. Перекусив за круглым столиком, он направился вдоль по проспекту, как обычно, не планируя свой маршрут заранее. На утреннем холсте неба пролетали ровные, вырезанные по одному шаблону облака, подкрашенные оранжевыми полосками. По чистым тротуарам гулял знакомый ветерок. Безупречно гладкие стены домов с рядами окон, как на полотнах де Кирико, уводили взгляд прямо к горизонту. Городские улицы элегантно расстегивали разрезы ночных теней, снимали убранства вечерних платьев и вышагивали из них в солярий жаркого лета.

Надвинув на голову наушники, он нажал кнопку плеера и отправился слоняться по городу – у него оставался еще один день никем не контролируемой свободы. «All Apologies»: The Nirvana, «Unplugged in New-York».

Под мостом между массивных бетонных опор было не слишком уютно, зато здесь можно было переждать грозу, любуясь рекой, в которой плавали привидения дождевых туч, слушая громовое эхо и наблюдая за каплями дождя, стекавшими по перекрытиям. Единственное, что омрачало его умиротворенное состояние, так это комары. Надо сказать, это были особенные, городские комары, которых можно было повстречать только в мегаполисах. Они летали бесшумно, садились где-нибудь в сторонке, чтобы изучить потенциального донора, и только потом осмеливались вонзить свои тонкие хоботки, не причиняя при этом никакой боли!

Но самое поразительное состояло в том, что они прилетали и без того пузатые от чьей-то крови. Они пили кровь не для того, чтобы выжить, а для того, чтобы оценить ее вкус. Кровь волновала их исключительно с эстетической и научной точки зрения – они постоянно оценивали ее густоту, уровень сахара и ее питательность. О, эти комары были искушенными гурманами, совсем не то, что деревенские дурни! Питаясь из поколения в поколение кровью городских обитателей, они сами становились им под стать и, наверное, тоже считали себя этаким венцом всей комариной эволюции.

Как только гроза стихла, он спрыгнул с бетонной плиты, отряхнул руки и вышел из-под моста на обочину дороги. Широкая асфальтовая дорога уводила его на окраины города – туда, где возле складов оптового рынка скапливались большегрузные фуры и компактные газельки-термобудки. Они подъезжали к ангарам, внутри которых кипела работа. К машинам то и дело подбегали грузчики, забрасывая на борта коробки, мешки, полиэтиленовые паки. Они сновали туда-сюда, прогибаясь под тяжестью товаров, словно крохотные муравьи.

Длинные цепи большегрузов подъезжали и выезжали с оптового рынка, а грузчики непрерывно их обслуживали с раннего утра и до позднего вечера. Безусловно, во всех этих быстрых перемещениях был некий смысл, однако он полностью терялся и пропадал, как пропадает замысел киноленты, если прокручивать ее в ускоренном темпе. Здесь по-особенному ощущался бешеный ритм урбанизации, в котором моментально прокручивались целые десятилетия, прожитые наспех в парадоксальном одиночестве среди великого множества людей.

Солнце быстро высушило асфальт. Воздух наполнился шумом машин. Он шел рядом с ними не спеша по самой кромке дороги. Была в этой пешеходной неторопливости какая-то роскошь, которой были лишены те, кто проезжал мимо, не замечая в круговороте жизни самой жизни, не замечая ни взросления детей, ни роста деревьев. Он тоже многого не замечал, а кое-что хотел бы не замечать в принципе. Иногда ему хотелось просто остановиться и замереть, бросив вызов земному притяжению, и пускай уж тогда меняются времена года, пускай взбивается пена облаков на небосводе, пускай восходит и заходит светило, пускай из почвы пробивается трава, видоизменяется ландшафт, расположение звезд и облик планеты, ничто бы уже не потревожило его ум.

Возможно, тогда бы он уловил непреходящий смысл всего того, что оставалось за кадром жизни, стертую грань между зрителем и действующим лицом, между внешним и внутренним, ощутил бы присутствие сознания во всем происходящем, где бы оно ни происходило – в настоящем или только в воображаемом мире. Ему самому было непонятно, отчего и для чего у него возникла эта привычка постоянно о чем-то размышлять, читать старомодные книги, которые теперь мало кто брал в руки. Ведь ему еще ни разу не пригождалось все то, над чем он так много и напряженно думал. Так для чего была дана человеку эта способность, если она никогда не пригождалась, если она никогда не соприкасалась напрямую с окружающим здесь-и-сейчас-существованием? Он надеялся найти ответ на этот вопрос, он почему-то знал, что однажды сумеет его найти.

Проходя рядом с оптовым рынком, он заметил, как на противоположной стороне разгружают фуру с газировкой, и понял, что ему страшно хочется пить. Пошарив рукой в кармане, он убедился, что денег в кармане не было, если не считать монетку достоинством в 50 копеек, которая запрыгнула ему в руку и теперь издевательски блестела в ладони. Ему вдруг вспомнилось социалистическое детство, когда на 50 копеек можно было купить целых десять кружек отменного кваса из большой желтой бочки возле кулинарии, и усмехнулся. Память подсказывала ему, что когда-то это было возможно. Более того, он помнил, как собственными руками покупал большую кружку кваса за 5 копеек, а стаканчик за 3 копейки, но теперь ему не хватало элементарной смелости поверить в эти сбивающие с толку цифры.

Его ум был будто загипнотизирован вездесущей товарно-денежной системой. Деньги – они всегда находились где-то в будущем и всегда исчезали где-то в прошлом. Они являлись искусной имитацией времени, которое требовалось для достижения материальных целей, тогда как настоящее бесценное время вычиталось из жизни человека – из его собственной жизни! Каста банкиров на вершине человеческой пирамиды прекрасно понимала, что она торговала не деньгами, как думали остальные, она торговала временем и присваивала себе маленькие частички и большие куски чужих жизней. Тысячелетия непрерывного труда бесследно исчезали в банковских ячейках, и этого совершенно никто не замечал.