Неподалеку от Данута сражались парнишка с пауком на спине и усатый толстячок. Странно, но за все время пребывания в камере, парень не проронил ни одного слова. Он вместе со всеми выходил на тренировки, ел все, что дают, а в остальное время просто сидел на корточках, уставившись в одну точку. Может, он не умеет говорить? Толстяк, в первый же день пребывания в подвале, хотел, было, продолжить начатую ссору, но стоило ему подойти к загадочному парню, как раздался топот, двери камеры отворились, и внутрь вбежало с десяток стражников или, как их тут называли «храмовой прислуги». Усача немедленно вытащили в коридор, разложили на полу и выпороли так основательно, что бедолага потом только кряхтел и плакал.

Подобного внушения оказалось достаточно, чтобы все остальные и думать забыли о склоках, или ссорах. Все правильно. Будущая жертва должна быть идеальна и не думать ни о чем отвлекающем от ее главного предназначения.

Вот, теперь усатый получил возможность свести счеты с парнем, а заодно и выместить на нем свои обиды и на храм Солнца, и на тех, кто устроил ему порку. Не исключено, что толстячок считал виновником своего наказания именно парнишку с пауком.

Толстяк оказался неплохим фехтовальщиком. Он с наслаждением наносил удары, которые парень не успевал парировать. Вон — у него уже показалась первая кровь из рассеченной щеки, а левая рука, по которой пришелся хлесткий удар, повисла. Поначалу Данут хотел помочь парнишке. Скажем — стукнуть собственной деревяшкой по костяшкам пальцев усатого, чтобы тот выронил меч, но не стал. Может, парень с пауком хотя бы чему-то научится, прежде чем выйти на поединок с настоящим мечом?

Как же надоело валять дурака! Уж, скорее бы настоящий поединок.

Судьба, словно бы услышала мысли воспитанника орков. На следующий день настал черед умирать и их камере.

Не слушайте тех, кто бьет себя пяткой в грудь и и говорит, что готов умереть — хоть за любимую девушку, хоть за безнадежно проигранное дело. Нет-нет, слушать их можно (иначе обидятся!), но верить нельзя. Говорить — это одно, а твердо знать, что умрешь прямо сейчас — совершенно другое. О предстоящей смерти лучше вообще ничего не говорить.

После того, как будущим жертвам сообщили, что завтра наступит их последний день на бренной земле, камера не спала всю ночь. Кто-то молился — островитяне Солнцу, иные и прочие — своим богам, которым поклонялись до пленения, кто-то тихонечко плакал, а кто пытался разбить себе голову о стену. Не похоже, что кто-нибудь обрадовался скорому свиданию с Солнцем, или с предками. Даже такие упертые фанаты, как старый сапожник Стархис, не горели желанием умирать. Нет, он, конечно же, готов принести себя в жертву, но не завтра, а послезавтра, а еще лучше — через недельку.

Сам Данут постарался немного поспать, потому что драться лучше хорошо отдохнувшим. Не выспавшийся воин — воин только наполовину, потому что его вторая половина будет дремать. Но воспитанника орков, считавшего себя бывалым воином, сегодня навестила бессонница. Вроде бы, в его-то возрасте, эта незваная гостья приходить не должна, а вот, поди же ты. Пришла, уселась у жесткого изголовья и стала причитать — мол, куда ж тебе помирать, такому молодому и красивому! Потом в голову полезли о Тине. Как она там? Счастлива ли его бывшая жена, его любимая женщина со своим бухгалтером7 Что ж, пусть будет счастлива.

Попытался убедить себя в том, что если умрет, так и о Тине страдать не придется, но опять-таки, пришел к выводу, что согласен еще немножко (годик-другой, не больше) пострадать, но остаться в живых.

Задремал под самое утро. Удивительно, но в этот краткий миг, ему приснилась красивая женщина. Нет, не из тех, с кем он был близок (а их и было-то всего три), а совсем другая. Женщина-орчанка, чем-то похожая на Талину — высокая, тонкая. Но в ней чувствовалась сила и властность. А еще, она была похожа на его собственное отражение в зеркале. Наверное, перед ним была его мать, которую он никогда не видел, но о которой часто думал. Арвен, принцесса орков.

Арвен улыбнулась сыну, потом начала ему что-то говорить, словно пыталась сказать нечто важное. Но парень ее почему-то не слышал. Данут беспомощно развел руками, виновато улыбнулся, показывая на уши — мол, он не слышит собственную мать! Женщина нахмурилась, горестно покачала головой. Оставив попытки рассказать, подошла к сыну, осторожно взъерошила волосы, а потом постучала по лбу костяшками пальцев.

Возможно, Данут бы понял, что хочет сказать ему мать, а может, сумел бы услышать ее, но тут послышался противный стук колотушки, ударяемой по деревянному билу.

Пока народ тянулся к выходу, парень гадал — что же такое хотела сказать ему принцесса орков? Хотя, может быть, этот сон ничего и не значит?

Утром их не кормили. Правильно, зачем зря переводить пищу? Принесли попить, так и то хорошо. Но странное дело, что вместо боевого оружия беллетерам раздали опостылевшие деревянные мечи.

Когда народ вывели и построили, Данут внезапно понял, почему у них не было тренировок, почему никто не уделял внимания боевой подготовке будущих жертв и, почему, здесь нет мест для зрителей. Жрецы храма вовсе не собирались разыгрывать битву между жертвами, устраивая из этого представление. Все гораздо проще. Сейчас здесь начнется бойня.

До остальных подобная мысль дошла не сразу, но если кто-то что и не понял, то догадался, когда на площади появился отряд храмовой прислуги, вооруженной копьями и мечами.

Не говоря лишних слов, не угрожая, прислуга выстроилась в шеренгу и начала надвигаться на беллатаров, охватывая своих жертв в кольцо и попутно убивая их. Убивали беззлобно, деловито, с каким-то усталым видом, словно давая понять, что они всего-навсего выполняют работу — опостылевшую, осточертевшую, но свою, с которой никто не справится.

Кое-кто из беллатаров ринулся на врага, потрясая деревянными мечами. Увы, их порыв вызвал только насмешку среди палачей, а они сами остались лежать — кто с раскроенной головой, кто с распоротым животом. Ну, хотя бы не мучились.

Большинство принялось метаться, но натыкались либо на жала копий, либо на лезвия мечей. Человек пять сумели вырваться из кольца стражников, но далеко не убежали — их ловили со смешками и прибаутками, словно испуганных куриц, а потом все равно убили.

Раненых, падавших на песок, сразу же добивали. Что ж, по крайней мере, умирающему не придется страдать под палящими лучами солнца.

Но кроме копий и мечей беллатаров убивали еще и стрелы, поразившие усатого толстячка, и еще троих человек. А ведь это ответ на то, почему один день был все-таки посвящен парному бою! Храмовая прислуга просто высматривала — кто из будущих жертв хорошо владеет мечом! Клинок, пусть он даже и деревянный, в руках опытного фехтовальщика может наделать бед. Так, к чему же рисковать, подставляя голову и прочие части тела?

Первым противником, с которым сразился Данут, был седобородый стражник, вооруженный копьем с широким жалом. Слуга храма сделал ленивое движение, полагая, что он распорет живот неуклюжему дикарю, выпустит у того кишки, а потом выберет себе новую жертву. Но каково же было его удивление, когда жертва легко увернулась, копье прошло мимо цели, а деревянный меч вошел ему в левую глазницу, пробив глаз и воткнувшись в мозг, да так быстро, что седобородый умер, не успев даже вскрикнуть.

Тело еще не успело осесть на землю, как Данут перехватил древко копья, выхватывая оружие из ослабевших пальцев. Воспитанник орков предпочел бы заполучить меч, потому что древко копья, по его разумению, было толстовато — верно, ладони прежнего хозяина, только что ставшего трупом, были слишком широкими, но выбирать не приходилось.

Данут без малейшего колебания вспорол горло одному из стражей-убийц, а обратным движением разрезал второму палачу бедренную артерию.

Храмовая прислуга была так увлечена безнаказанными убийствами, что не сразу поняла, что ее самую принялись убивать. Пока прислужники осознали «неправильность» ситуации, Данут успел убить еще одного из стражников, перепрыгнуть через его тело и зайти к убийцам со спины.