Если грабители здесь и останавливались, то очень давно. Прогоревшие дрова, на которые троица наткнулась в центральной части пещеры, подсказали, что люди не наведывались сюда с осени. Всюду валялись обглоданные кости лесных созданий. Создавалось впечатление, что тут пировал какой-то невероятный обжора. Собственно говоря, на хозяина пещеры путники наткнулись чуть позже, обнаружив его спящим в одном из закутков. Единственным обитателем грота оказался медведь, чуть уступавший в размерах Ворчуну, но всё равно огромный. Несмотря на то, что климат в этой части Старого Света был тёплым, а снег выпадал крайне редко, зверь нежился в спячке. Он посасывал лапу, свернувшись клубком и выставив из закутка свой массивный зад. Не теряя времени, путники покинули грот. Круг поисков сужался.

– Что ж, тут мы потерпели неудачу, – констатировал Олаф, с сожалением осмотрев пещеру снаружи.

– Неудачей было бы разбудить медведя, – заметил сурт и побрёл в сторону леса.

– Крейвен дело говорит! – кивнул жрец и двинулся за взломщиком. – Поспешим!

Олафу оставалось лишь согласиться и последовать за приятелями.

В двух милях к востоку их ждала ещё одна пещера, указанная Ородримом. На этот раз путешествие прошло без нежелательных осложнений, и теркан не покидал отряд на протяжении всей дороги. Олаф не упустил возможности расспросить нового товарища о его жизни в Мисселе, а Фрейн весь путь насвистывал какую-то незатейливую мелодию.

– Лесные теркан – редкие гости в городах людей. Ородрим, расскажи мне о своём доме, – попросил анкиллирец, взвалив на плечи свой молот и вальяжно шагая по лесной тропе.

Жрец удивлённо посмотрел на приятеля, пожал плечами и начал.

– Поселение, в котором я родился и вырос, называется Ниарид. Оно представляет с собой… – теркан на мгновение умолк, пытаясь подобрать нужное слово, – кахиль – «деревню» на вашем языке. Хотя это слово скорее означает дома на деревьях.

Воин понимающе кивнул: он слышал о чудесных постройках лесных теркан, располагающихся на стволах высоких деревьев. Ородрим продолжал.

– Вместе со мной в Ниариде обитает две с половиной сотни моих сородичей. Теркан глисс[27] редко селятся большими общинами. Деревней руководит старейшина Зардан. Он мудр и уважаем, ибо своими деяниями на протяжении всей своей долгой жизни вёл наш народ к процветанию.

– А чем вы занимаетесь? – поинтересовался воин.

– Мы живём, – задумчиво ответил жрец. – Если ты спрашиваешь о том, Олаф, чем мы промышляем, то отвечу так: мой народ не производит блага лишь для собственного потребления. Мы не создаем больше, чем можем использовать, и не ведём торговли с людьми. Наши мужчины постигают различные ремёсла. Среди них есть опытные столяры, строители, кузнецы, музыканты и прочие. Наши женщины занимаются врачеванием, сбором трав и ягод, выращиванием культур и приготовлением яств. Но всем этим теркан леса занимаются не из острой необходимости окружить себя материальными благами, а из желания созидать. Наш народ может обитать в диких лесах, где ночное небо служит нам кровом, а подстилка из листьев и веток – постелью, – размеренно продолжал он. – Мы сосуществуем друг с другом в гармонии, и, если возникает необходимость в чём-то конкретном, всегда находится член общины, который берётся за дело самостоятельно, не требуя никакой оплаты. Я впервые увидел деньги лишь год назад, когда посетил людскую деревню в своём паломничестве. То ли дело наши братья из городов теркан в Илфанире и Вал Курнуире… Те научились жить вместе с людьми! А в Новом Свете, я слышал, и вовсе есть города, где теркан и смертные живут бок о бок.

Анкиллирец обдумывал услышанное. Теркан-скитальцы, которых он знал, – в основном уроженцы Илфанира, избравшие путь странников, – никогда не отказывались от возможности заработать. Они знали цену тёплой еде и крову над головой, свежим коням и добротному оружию. Но такого отношения к материальному, как у их провожатого, ветерану ещё не встречал. Заметив недоумение, застывшее на лице собеседника, Ородрим усмехнулся:

– Я кажусь тебе странным, не так ли?

– Пожалуй, да, – не стал скрывать отставной военачальник. – Не пойми меня неправильно: я не осуждаю, лишь удивляюсь.

– Не стоит оправдываться, – улыбнулся жрец. – Чем больше людей я встречаю на своём пути, тем больше убеждаюсь в том, что между нашими народами существует непреодолимая пропасть.

– Звучит как-то грустно, – хмыкнул сурт, внезапно подключившийся к беседе.

– Почему же? Да, мы разные. Но, вопреки расхожему мнению, это не так уж и плохо. Мой народ с высоты своих лет может помогать и направлять смертных. Они же, в свою очередь, учат нас радоваться мелочам и приспосабливаться к стремительно меняющемуся миру. Понятия добра и зла у нас почти одинаковы, а это, на мой взгляд, самое главное. Спасение моего народа в самодостаточности, – продолжал Ородрим. – Мы не претендуем на земли за пределами наших лесов и не жаждем власти. И если живущие по соседству люди начнут теснить нас, то мы уступим, ибо нам чуждо стремление доказывать своё превосходство. Ну, большинству из нас, конечно, – смущённо добавил он.

Теркан не упомянул, но на самом деле, некоторые теркан бывают весьма честолюбивы и вспыльчивы, и в прошлом это нередко становилось причиной войн и раздоров. Но теркан, чей век непомерно долог, воспринимают мир иначе, чем смертные, которые ввиду скоротечности их жизней вынуждены подстраиваться, приспосабливаться и вовсе не способны познать истинную глубину некоторых чувств, проникнуться их силой. Теркан же, имеющие в запасе не один век, могут отдаться чувствам всецело. Это касается всего спектра эмоций – от радости до печали, от любви до ненависти.

Теркан любят один раз и на всю жизнь. При этом столь возвышенное чувство не остывает в их сердцах, подобно тому, как это происходит у прочих народов, плавно перетекая в привязанность. Нет, нет, любовь их полна нежности первых поцелуев и радостных переживаний, свойственных влюблённым. Однако ненависть и скорбь теркан переживают намного сильнее любви. Потеряв родных, они до конца своих дней остаются печальны и предаются меланхолии. Лишь самые стойкие могут преодолеть боль, снедающую сердце, и вновь радоваться жизни. Злоба и ненависть не угасает в сердце теркан, и даже спустя долгое время остается сильна и свежа. Большинству теркан знакомы сострадание и прощение, однако те немногие, кто упивался ненавистью, делая её смыслом своей жизни, нередко становились причиной кровопролитных войн в далёком прошлом. Впрочем, к лесным теркан это относилось в последнюю очередь. Родичи Ородрима жили в мире и уединении, и их это устраивало.

Пещера, к которой направлялись путники, находилась в неглубоком ущелье неподалёку, однако приятели достигли её уже затемно, ибо путь к ней шёл через глубокие овраги и колючий кустарник. Изрядно уставшие и раздражённые, товарищи плюхнулись на холодную землю у входа.

– Угораздило же нас плестись этим путём! – сплюнул Олаф. – К меня все ноги в колючках!

Ородрим – даром, что знал о трудностях перехода загодя, – кивнув, согласился с анкиллирцем и, опершись на свой посох, переводил дух. Сурт клевал носом, и лишь неотложное дело не позволяло ему забыться окончательно. В ущелье было сыро и душно, ветер не свистел по его изгибам, и воздух казался застывшим. Рваные клочья липкого тумана наполняли ущелье, защищённое массивными зубьями невысоких скал. Это место не зря носило говорящее название Мглистая Пасть: всё из-за очертаний, напоминавших жуткую ухмылку, и острых камней по краям пропасти. С высоты ущелье напоминало большой скалящийся рот протяжённостью в полмили.

– Ну и духота! – пробормотал Фрейн, обливаясь потом. – Почему тут так жарко?

Ородрим кивнул в сторону небольшой струйки пара, идущей из крохотной трещины в земле. Приглядевшись, взломщик заметил, что вокруг было множество таких трещин. Лишь тогда он понял, что белая пелена, которую он по ошибке принял за туман, была ничем иным, как паром, пробивающимся на поверхность из горячих источников.