– Жаль только, что стоит опасности миновать – и они вновь начинают припоминать друг другу старые обиды, – грустно вздохнул монах.

– Ваша правда, отец. Увы, плохое запоминается лучше, чем хорошее, – согласился Олаф.

– Мы все равны перед Эльсивалом, и лишь наши деяния определяют, достойны ли мы занять место подле него, когда путь наш подойдет к концу, – кивнул настоятель. – Но люди слишком часто не внемлют его заповедям. Они бередят старые раны, не давая им затянуться, и поднимают оружие на братьев. Вы прошли пекло гражданской войны, Олаф. Вы ведь понимаете, о чём я говорю?

Сурт заметил, что при этих словах его друг смутился. Зная отношение Олафа к этому щепетильному вопросу, он почувствовал, что анкиллирца застали врасплох. Впрочем, окажись на его месте сам сурт, ситуация могла бы принять совсем дурной оборот. Взломщик понимал, что под проницательным взглядом настоятеля даже ему сложно было бы скрывать правду относительно собственного вероисповедания. Поблагодарив судьбу за то, что ни отец Клавдий, ни Динарус не обращают на него особого внимания, предпочитая общение с Олафом, сурт постарался слиться с обивкой кресла и сделаться максимально незаметным. Повернувшись в сторону теркан, он вздрогнул от неожиданности. Жрец пронзал сурта пристальным взглядом, словно ему было ведомо то, что взломщик тщился скрыть.

– Признаться честно, – собравшись с духом, заговорил покрасневший ветеран, – я предпочитаю доверять себе, нежели богам.

Сказав это, Олаф выдержал любопытный взгляд Клавдия, который, казалось, был немало удивлён подобным ответом.

– Вы не находите, что ваше решение продиктовано излишней осторожностью? – поинтересовался монах.

Сурт хмыкнул: его забавляло, как аккуратно настоятель подбирал слова, боясь задеть чувства гостя и сорвать их соглашение.

– Возможно… Но я считаю, что каждый человек должен полагаться прежде всего на собственные силы, а не надеяться на помощь свыше. Гражданская война лишний раз доказала это. С обеих сторон сражались верные служители церкви, каждый верил в свою правоту. И к чему это привело? – пожал плечами Олаф. – К тому же, я не привык к слепому повиновению.

– Принятие Бога – не есть слепое повиновение, – возразил Клавдий. – Эльсивал не руководит жизнями смертных, но делится знаниями и наставляет на истинный путь. В своем величии Он побуждает людей творить добро, малое и великое. Как жаль, что нынче так мало тех, кто понимает это, кто ставит Слово Его превыше земных благ, кто следует пути добродетели.

Олаф хотел согласиться со священником, ведь что-то всегда побуждало его вставать на защиту нуждающихся. Несмотря на бытность свою человеком, не привязанным к лону церкви, он понимал, что его собственные жизненные принципы не так уж сильно расходятся с догматами Священной Церкви. И всё же он был немолод и давно уже понял, отчего его путь, хоть и пролегал в одном направлении с учением Эльсивала, всё же не мог стать его частью.

– Я не хочу связывать себя обетами, пока не буду полностью уверен, что смогу сдержать их. Боюсь, что настанет момент, когда уставы Церкви не позволят мне поступить должным образом и мне придётся их попрать. Такое уже не раз случалось в моей жизни. Святой отец, я совершил много зла, принёс много горя людям, которых поклялся защищать. Боюсь, я уже потерял путь к свету, и было бы самонадеянно искать его сейчас.

– Сын мой, – мягко отозвался Клавдий, – ты на распутье. Воспоминания о совершённых деяниях терзают тебя, но через эти муки тебе может открыться истина, и тогда ты примешь Бога, назвав его Эльсивалом или другим именем. Я не раз сталкивался с подобным.

– Быть может, вы и правы, Отец, – не стал спорить Олаф. Он улыбнулся пожилому монаху, давая понять, что не намерен развивать эту тему.

Наступила тишина, и Фрейн беспокойно заёрзал на стуле. Бог, которого принял он, уже давно намекал, что пора делать ноги – сбежать подальше от этого проницательного старика, потому что беседа принимала не самый благоприятный исход. Решив сменить тему, вор вскочил и хлопнул в ладоши:

– Ну что, господа, не кажется ли вам, что мы засиделись? Время позднее, а нам вставать ни свет ни заря!

– Пожалуй, вы правы, мистер Крейвен. Вам не мешает набраться сил, – сказал бургомистр и поднялся с места.

На том и порешили. Анкиллирец обменялся с градоначальником крепким рукопожатием, после чего поклонился настоятелю.

– Рад был познакомиться с вами! Надеюсь, мы с Крейвеном сможем помочь.

– Да освятит ваш путь Эльсивал, и да направит вас мудрость его в час свершения! – священнослужитель осенил гостей знаменем, после чего бросил многозначительный взгляд на теркан, едва заметно кивнувшего в ответ.

Однако этот мимолётный взгляд не ускользнул от внимания сурта, и всю обратную дорогу Фрейн размышлял о том, что скрывали жрец и монах. Не упрощало ситуацию и то, что Ородрим изъявил желание сопроводить гостей до постоялого двора.

В воздухе разлились ночная прохлада и тишина – от утреннего ветра не осталось и следа. Сурт, теркан и человек спускались по ступенькам, ведущим в Нижний город, когда окрестности вдруг огласил отчетливый гул. Фрейн с виноватым выражением лица ухватился за бурлящий живот и произнёс:

– Прощу прощения, господа! Но нельзя ли прибавить шагу? Мне безумно хочется есть, а у бургомистра были только тосты. Теркан, ты ведь питаешься нормальной едой? – подмигнул он жрецу.

– Смотря что ты считаешь нормальным, сурт, – невозмутимо ответил Ородрим, не замедляя шага.

Фрейн хохотнул в ответ:

– Я думаю, мы поладим! – и в этот миг на лице теркан впервые показался намёк на улыбку.

Сурт смотрел на собеседников. Те, разинув рты от удивления, не могли вымолвить ни слова уже пару минут. Когда молчание стало неловким, Иарон рискнул нарушить его.

– Никогда бы не подумал, что вашему брату может не хватить слов…

Фруг пришёл в себя раньше отца:

– Какое же лихо понесло тебя, братец, якшаться с Культом?

Снигл не мог определиться, какое из двух чувств преобладало в его душе – осторожность или любопытство. Бруно, всё это время с тревогой глядя на Мага, тоже не выдержал:

– И зачем же ты в таком случаем явился в Калруар? Учти: в случае чего мы сумеем за себя постоять!

Снигл судорожно сжал кулаки. Он гневно пыхтел, уставившись на сурта.

Вновь воцарилась тишина. В голове старого Бруно роились мысли – одна хуже другой. Он осознавал, что если их друг переметнулся на сторону врага, то сниглы не смогут остановить его никакими силами, даром что он только что заявил об обратном. Но для себя Бруно твёрдо решил: пусть даже ценой своей жизни, но он постарается сделать всё возможное, чтобы монстр, в которого мог обратиться их приятель, не добрался до его родных и близких.

– Твои глаза… – пробормотал Фруг, вглядываясь в лицо Мага. Он наконец понял, что было не так в его друге. – Они были жёлтыми, а теперь… – снигл вздрогнул, и две горящие алым пламенем точки пристально уставились на него.

Но сурт горько улыбнулся, и эта улыбка сняла напряжение, витавшее за столом.

– Это лишь одно из неудобств, с которыми приходится мириться, – мягко произнес он, прервав свои размышления. – Что касается ваших вопросов, отвечу на них по порядку. Фруг, я подался к культистам затем, чтобы освободить Гаалару и спутать их планы. К счастью, моя сестра пробыла у этих лиходеев недолго и не успела пострадать. Я отправил её домой, к отцу, а сам примкнул к последователям нашего создателя. – Заметив, что Бруно судорожно вздохнул при этих словах, сурт повернулся к нему. – Да Бруно, Алаканкар был и остается прародителем всего моего народа. И несмотря на то, что мы проделали огромный путь, чтобы побороть зло в своих сердцах, мы не забыли своих корней. Но спешу тебя успокоить, мой друг: в Калруар я явился за помощью и советом, а вовсе не затем, чтобы распространять влияние Культа, как думают в Алдофарате. Недавно я узнал, что Владыка Культа, который, кстати, родом из наших, давно лелеял мечту проникнуть в Орандор и распространить здесь своё влияние. Я, ни минуты не колеблясь, вызвался добровольцем. Страшно представить, что могло бы произойти, если бы он послал вместо меня кого-нибудь другого… Но я не зря выслуживался перед Культом целый год. Поэтому прошу тебя успокоиться и выслушать то, о чём я собираюсь поведать, а уж потом всецело полагаюсь на ваше благоразумие и сострадание.