Сечин замолчал.

Общинников раздражала ложь караванщика, бросающая тень на репутацию общины и Хазарию как добропорядочного международного торговца, а того – нежелание соотечественников помочь ему увести девицу в свою кибитку.

Манас сообщил Ольге:

– Купец устал после дальней дороги, отведем его к каравану.

Однако Ольга в ответ напряглась, как львица:

– Дурно обошелся со мной. Пусть при мне ответит за себя.

Манас кивнул головой, будто соглашаясь, не соображая, как Сечин может ответить за свое поведение. Она же в этот момент резко, обеими руками перехватила его руку и со всего замаха ударила Сечина по лицу так, что тот от удара кубарем скатился в паберег.

Какое-то время все стояли в оцепенении, никто не поспешил к нему. Сам Манас оторопело смотрел, как караванщик, перекатываясь, приближается к воде.

Отвлекая его, Ольга торопливо произнесла:

– Старейшина села предлагает построить причал на этом месте, чтобы его не смыло большой водой или не выбросило льдом в реку, как этого лешего.

Однако внимание Манаса и остальных было обращено на то, как грузное тело караванщика, будто комель большого дерева, раз за разом перекатываясь с бочка на бочок, приблизилось к реке, окунулось в осеннюю холодную воду, улегшись спиной на склоне в омут. Свинцовая осенняя зыбь плескалась на его груди, пытаясь обнять и утянуть за собой.

Кто с любопытством, кто с беспокойством наблюдал за Сечиным, не подававшем признаков жизни. Однако никто не спустился вниз, чтобы помочь ему подняться. Он сам совладал с собой. Медленно поднялся на ноги. Пытаясь сохранить равновесие, чтобы не упасть в реку, по кромке воды мелкими шажками, не поднимая головы, направился в сторону ладей, на которых только что перебрался с противоположного берега.

До этого случая Сечин не имел опыта обращения с ним, какое выказала Ольга. Оттого растерялся, напрочь забыл о скрытом под плащом кинжале, чтобы смыть кровью свое унижение. По-видимому, решительное пресечение домогательств с купанием в осенней воде остудило его горячую натуру. В позе поверженного понуро уходил от очевидцев его унижения.

Сечин и раньше попадал в неприятные истории, приводившие к нарушению местных традиций и обычаев. Произошедший инцидент выбивался из них открытой попыткой завладеть невольницей на глазах старейшины села, где, к его несчастью, находились княжеский посадский с дружиной и представительная делегация хазарской и ромейской общин из Киева, о чем ему было неведомо.

Волк, посвященный Калиной в недостойное поведение караванщика по отношению к Ольге, досмотрел караван, кружа вокруг, как голодный коршун над жертвой. Сечин пытался свести разговор к досадному недоразумению, дополнив свой рассказ новыми деталями, чтобы выгородить себя:

– Когда направлялись к германцам, отец девицы предложил пристроить ее в караван служанкой за выкуп. Он рассказывал, что собирается ставить град и ему нужно золото строить причал, звать ремесленников. Я отказался, дал ему десять золотых: «Ты хотя бы дострой свой терем с постоялым двором и оградой, чтобы нам останавливаться». Вернувшись, подошел к старейшине и его внучке, поздоровался и напомнил им о разговоре, не зная, что перевозчик погиб. Внучка стала кричать: «По какому обычаю живешь и на каком языке говоришь?» Пытался объяснить, она не слушала. Еси бы перевозчик был жив, подтвердил мои слова.

Выслушав его, Волк распорядился задержать караван, взвешивая «за» и «против» для отправки злодея к князю под стражей.

До инцидента караван готовился остаться на ночлег. Лошади, купцы, ездовые и охрана каравана нуждались в отдыхе. Волк нашел бы, где приютить на ночь, однако выставил сторожей, запретил покидать караван.

Появление сторожей насторожило представителей хазарской общины, прибывших для подведения итогов по обустройству невольников: князь только что спустил в темницу одних купцов, как рядом с ними могли оказаться купцы торгового каравана из-за их караванщика, пытавшегося при них прихватить с собой находящуюся на службе у князя Ольгу в качестве живого товара.

Более общины встревожились прибывшие в село купцы, когда их посвятили в события, произошедшие в селе в их отсутствие. Их сильно напугало, что вместе с Сечиным власти заберут караван и всю их выручку от торга, а то и самих спустят в темницу. Обсудив между собой произошедший инцидент, сошлись на том, что поступок караванщика не должен выйти за пределы Перуновой росы.

Манас предупредил Сечина:

– Посадский не позволит каравану уйти. Задержит и под стражей отправит в Киев. Прислушается к старейшине и его внучке. Спросит нас – подтвердим их правоту. Иначе предстанем твоими помощниками перед князем и перед каганом. Не скажу, как князь поступит, но каган не одобрит ни тебя, ни нас. Пока не поздно, зачищай за собой. Откупись. Свою выгоду от торга до единого дирхама оставь на обустройство невольников. Еси караван задержат, из Киева в Итиль купцы уйдут без каравана, а ты останешься в темнице, тебя присоединят к тем, кто уже в ней сидит.

Сечин знал Манаса, как человека самого Иосифа, скупо согласился:

– Отдам свои сбережения.

– Передай их мне.

Сечин достал кошель, протянул Манасу, который его перехватил, почувствовав тяжесть. Довольно произнес:

– Весомый довод в разговоре с посадским. Пойдем к нему всей делегацией. – Попросил дружинника: – Проводи нас к Волку. – Объяснил караванщику: – До посадского пойдешь с нами.

Коллективно отправились к Волку. Сам Манас за время обустройства села близко сошелся с посадским, вплоть до того, что вместе в баню ходили, когда Волк его учил и мыться, и обкадываться холодной водой.

Подойдя к нему на постоялом дворе, Манас объявил:

– Караванщик, которого удерживаешь, жертвует свои сбережения на обустройство села. – Манас показал увесистый кошель, который ему передал Сечин, покачал на ладони: – Думаю, что его хватит поставить причал, мытню, небольшой ладейный флот. Накажет себя всем своим дорожным прибытком.

– Любая монета для села не лишня. Могу с тобой пойти к Калине и его внучке. Выслушаем, что они скажут, так и поступим.

Манас оглядел своих, произнес:

– Мы согласны.

Волк протянул руку, и кожаный кошель Манаса перекочевал в его ладонь. При всех развязал его, заглянул в мошну, после чего приказал дружиннику, указав на Сечина:

– Этого, с обвисшей бородой, верни к каравану, мы пойдем к старейшине.

При встрече с Калиной и Ольгой, находящихся в кутине, Волк объявил:

– Караванщик жертвует свои сбережения на обустройство полонян. – Показал кошель с монетами. – Манас предрек на них поставить причал, мытню и завести лодии. – Обернулся на строителя: – Подтверди, Манас.

Манас послушно сделал шаг вперед, произнес:

– Осуждаем поведение караванщика. Князь дал нам верный совет: искать дорогу к примирению. Мы с вами сдружились, понимаем друг друга. Просим забыть о дурном поступке – будто его и не было. Со своей стороны подтверждаю, что переданного злата и серебра хватит построить то, что было сказано посадским до меня, аще останется на другие расходы. Со своей стороны подготовлю проект всех объектов с привязкой к местности.

Первым отвечал Калина:

– У нас, славян, сердце отходчивое. Пусть Ольга скажет свое слово.

– Мне, деда, одно упоминание об этом лешем противно. И дышать с ним одним воздухом не хочу. Его задержал Волк как представитель князя. Ему и распорядиться им.

Волк на ее слова ответил доброй мужской улыбкой, тут же объявил:

– Вижу, что все хотим от него избавиться как от занозы. Он теде же уйдет своей дорогой. Лихо, которое дразнит, когда-то отмерит ему свою меру.

Участники делегации остались в кутине. Волк, передав кошель старейшине, отправился к каравану, снял сторожей и объявил караванщику:

– Не задерживаю. Отдохнете в другом месте.

Сечин спешно засобирался продолжить путь. После сборов повел его в сторону киевского волока, ни разу не оглянувшись, боясь, что сзади передумают и остановят. Обошлось. Никто караван не преследовал.