Петр Семенович Салтыков считал сам себя сибаритом, любящим хорошо и вкусно покушать, запить отменную еду отличным вином, и все это желательно проделать в приятном обществе, среди остроумных собеседников и хорошеньких женщин. Он терпеть не мог любой дискомфорт, и путешествовать предпочитал в карете, утверждая, что не с его статью по седлам, словно отроку неразумному скакать.

Но, как только он попадал на поле брани, то брезгливо морщившийся при виде большой лужи Салтыков мгновенно преображался, становясь отличным офицером, прекрасным стратегом и любимым солдатами генералом. Он сразу же забывал, что надо махать перед носом надушенным платочком, когда близко от него проходила лошадь, и взлетал в седло как заправский кавалерист, не слезая с него, пока битва не заканчивалась.

Он оставался доблестным генералом все то время, пока армия, понесшая потери, хоть и не такие разгромные, как армия прусаков, догоняла Ласси, спешащего достичь Дрездена быстрее Фридриха. Догнать не получилось. Армии соединились уже возле города, к которому Ласси успел подойти, и даже уже одержал уверенную победу с вышедшими из города полками, оставленными Фридрихом в качестве городского гарнизона.

После того, как остатки разгромленного гарнизона ретировались под защиту городских стен, всякие боевые действия прекратились. Город ощетинился превосходной линией обороны, через которую Ласси не рискнул ломиться напролом. Тем более, что приказ Великого князя был весьма недвусмысленнен — ждать определенного сигнала. Сколько ждать, Ласси понятия не имел, так же, как не знал ничего про сам сигнал, поэтому решил на всякий случай разработать план взятия города, чтобы не остаться в чистом поле накануне зимы против сорокатысячной армии Фридриха, спешащей к Дрездену.

Как только Петр Семенович разместил своих солдат и лично убедился, что они устроились нормально, что все накормлены, одеты, обуты и не больны, он прошел в свой шатер, чтобы хотя бы на время вернуть себе столь любимое и родное сибаритское состояние, по которому успел соскучиться. И только после того, как облачился в свой тщательно оберегаемый от всех невзгод камзол, расшитый золотом и тончайшим кружевом, Салтыков отправился разыскивать Ласси, чтобы доложить о своих успехах и узнать последние новости.

— Петр Петрович, никак ты решил применить к Дрездену самую что ни на есть осаду? — спросил он фельдмаршала, как только подошел к нему поближе.

Ласси стоял на не слишком высоком холме и разглядывал город, раскинувшийся прямо перед ним.

— С теми силами, что у нас имеются, мы сможем взять его, понеся чудовищные потери. Да и осада, боюсь не сможет стать полноценной, потому что нам не удастся окружить город плотным кольцом. Я вообще не понимаю, чего мы можем здесь ждать? И как Фридрих сумел завоевать Дрезден?

— На поле боя, как же еще, — пожал плечами Салтыков. — Чья армия будет способна контролировать возможные беспорядки после одержанной победы, тот и станет победителем.

— Это лишь возможный исход, — Ласси покачал головой. — Есть еще один вариант развития событий, при котором прямо перед носом у победителя захлопнут ворота. И это тогда, когда ему очень нужно будет зализать раны и прийти в себя. Тогда что делать, а, Петр Семенович, не подскажешь?

— Уж не пораженческие ли ноты я слышу в твоем голосе, Петр Петрович? — Салтыков последовал примеру фельдмаршала и принялся разглядывать город в захваченную с собой трубу.

— Всего лишь брюзжание старого солдата, который вовсе не хочет, чтобы его победа оказалась в итоге Пирровой. Я возьму этот город, но какая в итоге будет цена? — Ласси отнял трубу от глаза и посмотрел на Салтыкова. — Что имел в виду его высочество, когда наказал нам ждать сигнала? Какого сигнала?

— Я не знаю, — Салтыков развел руками. — Петр Петрович, сколько можно об одном и том же? Я точно так же, как и ты присутствовал на этом последнем заседании перед тем, как мы выдвинулись. Петр Федорович не выделял меня ни чем, не отводил в сторонку, нашептывая различные секреты, откуда мне знать, что он на самом деле имел в виду? Подождем, если, как он говорил, сигнал будет настолько явный, то мы его поймем, а пока, пойдем уже отобед... — он не закончил, потому что со стороны города раздался грохот взрыва, потом еще один, и еще, а следом раздалась беспорядочная стрельба, вовсе не похожая на отлаженный залп сотен фузей, который оба полководца привыкли слышать на поле боя. — Что у них там происходит? — пробормотал Салтыков, приникая к трубе, и стараясь разглядеть, что могло вызвать подобный грохот. — За этим проклятым дымом ничего не разглядеть, — пожаловался он Ласси, который в этот же момент, когда фельдмаршал опустил трубу, так же, как сделал он сам. — Петр Петрович, что это все может значить?

— Может быть, это тот самый пресловутый знак? — неуверенно произнес Ласси, но новые звуки стрельбы прервали его размышления. — Да, черт подери, что происходит? — рявкнул он, приникая к трубе. Они смотрели на город, отмечая про себя, что все больше и больше солдат подходят ближе, напряженно всматриваясь в сторону Дрездена. Многие сжимали в руках оружие. Никто не понимал, что случилось, и ждали приказов командиров, которые все не поступали. Вскоре канонада затихла и воцарилось напряженное молчание. Что бы не происходило за городскими стенами, все уже прекратилось, оставляя людям, стоящим перед городом и смотрящим на заполнивший обзор дым, гадать, что же все-таки произошло внутри.

— Смотрите, Петр Петрович, — внезапно оживился Салтыков. — Вон там, чуть в стороне, видите? Трое всадников, и, что там у одного в руке? Я не разберу.

— Белый платок, — Ласси снова опустил трубу. — У одного из них в руке белый платок. Вот это точно тот самый знак, про который говорил Великий князь, только я не понимаю...

Тем временем всадники приблизились настолько, что и без трубы можно было увидеть зажатый в руке одного из них белый платок, которым тот время от времени махал.

Всадники подъехали еще ближе и остановились. Тот, в руке которого был зажат платок, соскочил с лошади и сделал пару шагов в сторону вставшего у него на пути часового. Ласси уже хотел сам спуститься со своего пригорка, и подойти к подъехавшей троице, когда Лопухин, которого позвал командир выставленной охраны, повернулся и едва ли не бегом побежал на доклад к фельдмаршалу.

Салтыков весь извелся, пока Ласси о чем-то вполголоса разговаривал с Лопухиным.

— Я просто не могу поверить! — воскликнул наконец фельдмаршал, и Петр Семенович встрепенулся, подойдя чуть ближе к Ласси. — Зови его сюда, немедленно.

Лопухин склонил голову в коротком поклоне и побежал к терпеливо ожидающему всаднику.

Уже через пару минут всадник, оказавшийся рослым молодым человеком с простоватыми чертами лица, кланялся перед Ласси.

— Михаил Давыдов, сотрудник шестого внешнего отдела Тайной канцелярии, направленный с секретной миссией в Дрезден Андреем Ивановичем Ушаковым под непосредственным курированием его высочества Петра Федоровича. — Окружающие Ласси офицеры переглянулись.

К этому времени их уже набралось с десяток, хоть никто никаких сборов и совещаний не объявлял. На Давыдова посматривали с опаской, Тайную канцелярию присутствующие недолюбливали. Но среди неприязни проскальзывали искры любопытства, потому что ни один из офицеров, включая Ласси и Салтыкова, даже и не слышали ни про какой шестой внешний отдел. Все только знали, что там за стенами Петропавловской крепости идет какая-то перестройка, но что именно делают с самым зловещим государственным учреждением, не знал по сути никто, кроме тех, кто непосредственно принимал в этой перестройке участие.

— И что же вы хотите мне сообщить, господин Давыдов? — Ласси нервничал, а когда он нервничал, его акцент звучал более выраженно. От этого он злился еще больше, забывал, как правильно произносятся русские слова, превращая свое косноязычие в замкнутый круг.

— Я хочу представить вам моих спутников, прежде всего, господин фельдмаршал, — не моргнув глазом и сделав вид, что вовсе не замечает трудностей Ласси, ответил Давыдов. — Они члены городского совета и прибыли сюда, чтобы приветствовать армию истинных господ Дрездена, коими являются, благодаря заключенному брачному контракту, ее величество Елизавета Петровна и его высочество Петр Федорович.