Поэтому пока на земле существуют различные государства, всякое государство обязано повышать свою собственную общественную мораль, увлекая людей к служению другим, или творчеству, и понижать мораль у своих соперников. Пропагандируя для них культ насилия, разврат и педерастию всякую. К примеру, Цейс убеждал, что внутри американского общества находятся известные группы, которые делают все для поддержания внутригрупповой общественной морали, экспортируя в остальное общество пресловутые алкоголизм, организованную преступность, проституцию и извращения всякие. При этом в ходе естественного взаимодействия двух социальных структур данные группы оказываются «природой вещей» вознесены в верхние страты американского общества, а все прочие, не относящиеся к данным группам, оказываются там, где оказываются.
На основании всего вышеизложенного, Цейс просил руководство Советского Союза (и в другом письме — нацистской Германии) «принять меры». В ответ на это Сталин на полном серьезе спросил, что, по мнению Цейса, надо делать с проштрафившимися управленцами и военными с точки зрения его странной теории. А Цейс на таком же серьезе ему отписал, что аристократ, торгующий петрушкой на рынке, равно как аристократка, занимающаяся проституцией, оказывает худшее влияние на общественную мораль, чем такие же аристократ или аристократка, публично расстрелянные, и в качестве примера привел известные всем истории из Великой французской революции и напомнил о том, как зажигали по всей Европе полки Наполеона потом после этого. А на вопрос — как именно лучше всего укрепить общественную мораль, Цейс отвечал, что надобно детей сызмальства приучать к испытаниям. Принадлежность к той или этой группе детей, по мнению Цейса, наследовалась, однако у детей, если начинать сызмальства, в ходе прыжков с парашютом, игр «зарница», занятий в «гитлерюгенде» и всем прочем раскрывались «крипты», а точней гены спящие, унаследованные ребенком от дедушек с бабушками, а то и от прадедов с прабабушками. И в этом случае даже от очевидно по виду пейсатого гешефтмахера можно было получить или хорошего воина, или — рабочего. Поэтому детей надо с детства приучать к занятию спортом, привлекать к военно-патриотическим играм и так далее. Но если в человеке нет хотя бы одной восьмой крови известного воина или изобретателя или происхождение его неизвестно, то лучше такого направить сразу в трудовой лагерь, где в условиях суровой действительности иной раз крипты раскрываются, и из лагеря такой выйдет вполне себе «пролетарием». Это было сказано Цейсом, пока он жил в Советской России в 1928 году — ежели я не запамятовала, и вы сами знаете, насколько эти слова были признаны нами как руководство к действию. Впрочем, как руководство к действию они были признаны и в фашистской Германии.
А в моем случае на нас спустили приказ — проверить сексуальные наклонности всех сотрудников НКВД, и если кто-то из них окажется голубцом или каким иным извращенцем, то без шума и пыли надо такого привести к стенке. Ибо руководство и военные считаются у нас образцом морали и нравственности, и в нашей стране среди них не может быть пидорасов и иных извращенцев.
Конечно, у этого приказа было «двойное дно». Дело в том, что в полном соответствии с теорией, подобные отклонения чаще наблюдались в среде «унтерменьшей» по Цейсу, то есть для России — среди лиц определенной национальности. Все эти лица оказывали поддержку своему лидеру Льву Троцкому, которого в 1927 году наши выслали из страны, и поэтому, когда расстреливали очередного выявленного голубца, можно было и к цыганке не ходить, что он оказался бы или роднею, или соплеменником, или сторонником Троцкого. Так что на деле весь этот процесс был затеян и для того, чтобы всех сторонников Льва Давыдовича ущучить внутри нашего ведомства, не ссылаясь ни на их политические взгляды, ни на нацию. Если бы взяли за жопу троцкиста и сказали бы что взяли его как троцкиста, вони было бы целое облако. Если бы взяли еврея и озвучили, что взяли его как еврея, то вони бы было еще больше. А когда мы в рядах выявляли еще одного голубца, то все евреи с троцкистами делали вид, что с подобным извращенцем они не знакомы, и вот оно — дело сделалось. Так что все было хитрее, чем выглядело.
Так получилось, что в начале тридцатых меня с подругами бросили именно на выявление извращенцев внутри наших же органов. Дела эти обрастали подробностями, так как они были не только и не столько петушками, но еще и троцкистами, так что при выходе в коридор они потянули за собою и всех своих друзей и товарищей. А раз дела были связные, то и постепенно переводили нас с подругами с дел извратных на дела политические, так и доросла я до военврача первого ранга со степенью по психиатрии. Я же ведь была формально не следователь, а специалист по психическому состоянию подозреваемых.
А ушла я после того, как закрыли нас с Пашей в августе 1953-го — вместе со всеми прочими нашими. Расстреливали тогда людей ни за что — по прямому приказу либо Хрущева, либо Жукова. И еще понятно если бы стреляли по плану, а то ведь лишь тех, кому случалось по службе тому или этому поперек слово сказать, то есть из чистой мести за тот страх, в котором все эти годы жили эти два деятеля. Ну и ушла я. Ну их в пень, с их аппаратными играми, ибо одно дело служить стране, за это можно любой грех взять на душу, а другое двум истеричным взбалмошным «девочкам», которые дорвались до Власти. Тоже мне — два известных «бомбардировщика»... В каком смысле «бомбардировщика»? Забейте, это я так, к слову. Вдруг вспомнилось.
Сперва я была просто психиатром. Поменяла паспорт, имя в паспорте, ибо одно дело ругать кукурузана в колхозной столовой Матреной, а другое в приличном обществе Моникой. Потом из психиатров ушла, пришли ко мне и стали просить, чтобы я написала заключение на одного диссидента, мол, у того с головой не в порядке, и он за это на Хруща наговаривает. Я и сказала им в ответ, что про Хруща и не такое скажу, ибо, как врач, его лучше знаю, да только меня за это на улице по голове ударят насмерть и скажут, что ограбление, а я не дура, чтобы на такое подписываться. И не надо к человеку придалбываться да лепить ему левые ярлыки. Может быть, он диссидент, и строение у него астеническое, и нервный он не по-детски, ибо такие как вы, любого доведут до цугундера, но не шизик это, и поэтому я ваше липовое заключение не стану подписывать. А мне в ответ сказали, что на меня уже тоже целое дело имеется за то, что я рекомендовала этого самого Цейса принять в нашу Коммунистическую партию, когда он был нашим руководителем во Владимирском филиале Военно-медицинской академии. А он ведь в Германии был группенфюрерром СС... Иными словами, за кого давали рекомендацию? Я пыталась объяснить, что он, как личный друг и референт Гитлера, попал и в партию и в СС по умолчанию, а на деле ему всю жизнь было все равно, так как большую часть был за границей — разведчиком. А потом я поняла, что им по фигу, да и нельзя ссылаться на Цейса. Вон у нас так называемый августовский Пленум ЦК в 1948 году случился лишь после его смерти, так как тогда можно было выдать его идеи за идеи Тараса Лысенко. Мол, все ДОСААФы и Осоавиахимы, в которых из детей пытались создать изобретателей с управленцами, были плодом не теории неведомого советскому народу фашиста, а нашего родного агронома и практика. Да только этот агроном двух слов сказать не мог, а от его рассказов аж челюсть сводило. А про то, что нарочно на западе развивают культ содомии, проституции, порнографии да извращений всяческих именно на потребу всяким туземцам навроде нас, а те кто, все это пропагандирует, блюдут лютую мораль внутри своей группы — во времена Хрущева, кстати, даже поминать запрещалось. Еще бы — видный фашист про это сказал, а стало быть, ему ни в чем веры нет, а мы разрешим у себя всех этих стиляг и буги-вуги всяческие. Похабные, в общем, были тогда времена; если приняли решение сажать, так давайте сажать, а не требовать от меня, чтобы я признала этого дохляка шизофреником. Так и ушла я из психиатрии, а заодно и из партии, как скрытый симпатизант фашисту из преступной организации.
