И сама она как-то слишком реальна, экспрессивная, яркая - невысокая и худенькая, но ее обязательно выхватишь взглядом из толпы, тем более что ее короткие густые волосы выкрашены "под тигра". Конечно, ее неординарность проявляется не только в этом.

  - Мне кажется, у тебя склонность к гиперреализму, - заметила как-то хозяйка арт-школы, рыжеволосая миловидная дама средних лет Марина Владимировна, когда Женя писала уже другой натюрморт.

  - Вы думаете?

  - Да... Если посмотреть вот так... - она отошла на несколько шагов назад, - то кажется, что твой бокал танцует. Удивительно.

  - Мне кажется, он просто слегка кривоват, - слегка нахмурилась Женя.

  - Нет, нет, - с жаром принялась возражать Марина Владимировна. - В этом вся прелесть. Танцующий бокал. Он, и правда, танцует.

  Иногда чем ближе мечта, тем более недосягаемой она кажется и обиднее, когда не можешь дотянуться до нее. Как до яблока, которое и не звезда с неба, и висит как будто бы не очень высоко, но с земли - не достать, и залезешь на дерево - не достать - мешают ветки, как будто охраняя заветный плод. И остается только ждать, когда оно само созреет и упадет в чуть влажную прохладу подвыгоревшей сентябрьской травы.

  Пожалуй, никто из нас не был так близок к миру живописи, как Полина Андреевна. Большую часть своей жизни она проработала хранительницей фондов в галерее.

  Сколько разных встреч было за эти годы с профессорами искусств и обычными гениями. Полина Андреевна разговаривала с великими художниками, даже давным-давно покинувшими Землю, и, кажется, знала, как никто другой на белом свете, что они хотели сказать тем или иным полотном. У каждого творца - свой язык, своя поступь. Грациозные и тяжеловесы - одни едва касались восприятия, но оставались в сердце навечно, другие впечатывались в сознание, царапали и порой даже пугали.

  Полина Андреевна старше всех в нашей группе. У нее уже взрослые внуки, но только теперь она осмелилась воплотить свою давнюю трепетную мечту - стать художником. Наверное, поэтому у нее часто вид такой, какой, вероятно, был бы у Наполеона, одержи он победу над Россией.

  В каждом из нашей группы я в чем-то узнаю себя. Со мной вы уже знакомы немного.

  Профессор совершенно не похож на профессора. Точнее, не соответствует моему представлению о профессорах. Когда при мне произносят это слово, мое воображение рисует самоуверенного, но чудаковатого индивидуума.

  Наш профессор склонен к самоиронии, но совершенно не склонен к эксцентрическим выходкам. Основательный, правильный - в нем даже есть нечто мужицкое, что сам он старательно подчеркивает и с какой-то даже гордостью, как когда-то Есенин, говорит о том, что родился в деревне.

  Хотя он мог бы этого не говорить. Кто еще с такой любовью напишет заблудившегося в лопухах цыпленка или встречу петуха и павлина, как не человек, выросший в деревне?

  Профессор оказался несколько дотошным, придирчивым даже. То одно ему не нравится (в моих рисунках), то другое. Хотя ясно же, мы только что собрались в этой студии, похожей на общую мастерскую, именно для того, чтобы учиться. У кого-то получается сразу разложить натюрморт с муляжными фруктами и бутылками на тона, а у кого-то и нет.

  Оказывается, я даже не умею держать в руках карандаш. Да-да, и не только я. Художники держат карандаш совершенно не так, как нормальные люди, и сначала это жутко неудобно, но где-то уже в середине первого занятия мы все вполне научились владеть орудием художника, приготавливать бумагу (здесь тоже свои тонкости) к творческому процессу и правильно прикреплять ее к планшету.

  К тому же, я, видите ли, не вижу главного, оно у меня утопает в деталях; это как женщина, надевшая сережки и колечки-браслетики, забывшая влезть утром в платье. Примерно так же, как эта незадачливая дама чувствовала себя и я, когда Профессор на примере моего рисунка показывал, как не надо передавать цветовой спектр на черно-белом рисунке. Впрочем, заметил, что все мы пришли сюда не зря и у всех нас есть шанс стать художниками, но, конечно, не сразу.

  Тем не менее, однажды, в детстве, я уже сдалась, и теперь ни за что не успокоюсь до тех пор, пока не нарисую к одной из своих историй такую иллюстрацию, чтобы кто-то другой, увидев ее, спросил, а что за краски у художника?

  Я не сдамся. Нет. Ни-за-что.

   32

  К уже знакомым нам бутылкам и чайнику, луку сегодня добавляются яблоко и разноцветное полотенце в мелкую полоску. Когда все это наконец разместилось (правда, не так, как мне хотелось) на моем акварельном листе, прежде, чем взяться за краски, стираю все ненужные линии. Незамысловато, но неожиданно профессор находит, что это небезынтересно. И еще более неожиданно - предлагает мне перерисовать полотенце в деталях.

  "Какая-то в этом... странная наивность, - остался, наконец, доволен мной, когда я закончила рисунок. - Но в ней есть все".

   33

  Наверное, пройдет сколько-нибудь, может быть, даже и немного времени, и я буду с легкой ностальгией вспоминать свою каморку папы Карло, где училась рисовать.

  Почему-то именно здесь я как-то по особенному ощущаю Пространство и Время, как они, постоянно взаимодействуя друг с другом, то сужаются до карандашной точки на листе, то расширяются до того невообразимого, что принято называть абстрактно "бесконечность".

  И со мной тоже происходит что-то не вполне объяснимое. Например, я вспомнила вдруг...

  В детстве у меня были друзья, их звали... я даже не помню их имен.

  Собственно говоря, они даже не были реальными людьми, но это ничуть не мешало нашей крепкой дружбе.