Я не мог ни есть, ни пить. Приставив стул к подоконнику, то и дело смотрел в окно, сосредоточившись на открытых воротах хлипкого забора. Частое биение сердца едва ли заглушало тревожные мысли. В голове то и дело разворачивались картины: как Ириду похитили, или она забрела слишком далеко, миновав кукурузное поле, или что похуже: ей стало плохо, и девушка лежит где-то совсем одна, а я не могу ей помочь.

Миновала полночь, и облака высоко в небе затмили свечение звёзд и лунного месяца на чёрном, как смоль, небе. Округу освещали всего два дворовых фонаря, один из которых мигал каждые десять минут. Ночь таила в себе ужасы мрака, которые приходили во снах, каждую ночь моей жизни.

Я сварил кофе: использовал фильтр и молотые зерна из пакета. Залил горькую смесь молоком в надежде избавиться от неприятной горечи дешёвого напитка. Но кофе не помог перебороть внезапно накатившую усталость. Я изо всех сил старался не уснуть и продолжал наблюдать за пустым двором.

Наконец, показалась высокая мужская фигура широкоплечего мужчины. Дерван большими шагами следовал к дому. Я вскочил и подбежал к двери в надежде узнать новости о поисках Ириды, но получил лишь придирки опекуна:

– Какого ты ещё не спишь, Морфей? – мужчина достал из шкафа объёмную джинсовую куртку и накинул на клетчатую рубашку, в которой, должно быть, замёрз.

– Вы нашли хоть что-нибудь? – я не собирался сдаваться.

– Нет, – процедил сквозь зубы опекун, на его заросшем седой щетиной лице ясно читалось раздражение, а мешки под глазами «кричали» об усталости. – Иди спать! Живо!

Дерван указал на лестницу, ведущую на второй этаж дома. Он убрал поднятую руку, только когда я обречённо побрёл к ступенькам, еле отрывая ноги от пола.

Стоило голове приземлиться на подушку, как веки закрылись. Подействовали таблетки, приходилось пить их каждый день, чтобы я не просыпался в криках истерики посреди очередной смерти. В них входили и транквилизаторы, и гормоны на основе мелатонина в ядерной смеси с ещё одним снотворным. Но, как по мне, они мешали жить. Мешали избегать ненавистные ужасы снов.

В который раз я оказался в кромешном мраке, где во снах грань между жизнью и смертью стиралась. Она истончалась до едва заметной связи, заставляя меня вновь и вновь умирать, переживать всевозможные сценарии смерти незнакомых людей. В эти моменты я чувствовал всё по-настоящему, как если бы умирал сам.

Опустошение и боль, которые процветали в душе от исчезновения Ириды, превзошли страх. Я перестал бояться смерти, избегать тёмные сгустки, которые несли в себе смертоносные картины моментов ухода из жизни. Нет, я не начал воспринимать их всерьёз и задумываться о значении каждого эпизода, а всего-навсего перестал обращать внимание. Уселся на плоскую вершину валуна и ждал, когда закончится мой личный ад во сне и начнётся заново наяву.

Закрыл лицо руками, чтобы глаза по привычке не следили за движением сгустков, окружающих всё вокруг. Пространство казалось бесконечным, наполненным страданиями всех людей, когда-либо живших на белом свете. Я услышал шепчущие голоса и детский плач, разлетающийся по округе едва уловимым эхом.

Не заметил приближение очередной тени. И очень скоро об этом пожалел. Я ощутил себя в теле мальчишки, возрастом не старше десяти лет. Лежал полностью обнажённым в каком-то сыром подвале, привязанный к скрипучей кровати. Выступающие пружины матраца царапали спину. Но не осталось сил, чтобы пошевелиться. Многочисленные раны на теле, нанесённые острым лезвием похитителя, которого я уже не видел, ныли адской болью. Судя по всему, у парнишки были сломаны рёбра и фаланги пальцев. Внезапно дикий голод затмил иные потребности, возвышаясь над физической болью. Так шли часы, и мы вместе ждали смерти, как истинного спасения. Мы хотели умереть, чтобы, наконец-то, обрести заслуженный покой. Но если парнишке оставалось потерпеть всего пару минут, то мне предстояло мучаться всю оставшуюся жизнь.

На мгновение я взаправду захотел умереть, чтобы остановить ужас смерти, спускающийся по ночам. Но мысли об Ириде отпугнули это желание. Я умирал в теле подростка, ощущая все страдания, но думал о девушке, которой ещё может потребоваться моя помощь. «Я больше тебя не оставлю, Ирида, только найдись» – успел подумать, как глаза мальчишки закрылись от бессилия, а следующий выдох стал последним в его жизни.

Вернувшись на каменистую поверхность, куда никогда не падал ни один луч солнечного света, я остался сидеть на валуне. «Что может быть хуже такой смерти?» – думал о парнишке, с которым разделил горечь ухода из мира живых. По крайней мере, так казалось моему больному воображению.

В этом месте время замирало, но и растягивалось на целую вечность. И я не понимал, сколько сижу на камне. Здесь не существовало физических потребностей, и мне иногда казалось, что за одну ночь проходят целые годы, проведённые в раздумьях, в попытках решить загадку больного мозга, чтобы избавиться от столь редкого недуга.

Такое случалось редко: следующая тень не принесла в душу боли, а лишь успокоение. Я оказался старушкой, лежащей ночью в больничной палате. Женщина не могла уснуть и сознание подсказывало: она не понимает, где находится, уже не может вспомнить о себе почти ничего. Но глядит на дряхлые руки, к одной из которых подключена капельница с морфином, и понимает, что прожила долгую и счастливую жизнь.

С тумбы возле кровати на неё смотрели десятки фотографий: с детьми и внуками. Она взяла фоторамку младшего, обратила взгляд на подпись под закутанным в одеяло младенцем: «Виктория, в честь нашей любимой бабушки». Старушка улыбнулась. Морфин забрал боль, подарил сознанию легкость. Она провела пальцами, искалеченными артритом, по фотографии. Голова упала на подушку, но улыбка не исчезала. Нам было хорошо. Тело обмякло, и рука с фоторамкой упала на живот. Это оказалась лёгкая смерть, наполненная радостью прошедшей жизни. Такую я бы желал для любого человека, каким бы психически больным он ни был.

Марта разбудила меня ранним утром. Веки тяжко разлепились, дыхание постепенно выравнивалось. Футболка насквозь пропиталась потом, так что запахом страха разило на всю комнату. Я убрал со лба прядь мокрых волос, спустившейся на глаза, и сел на кровать.

– Вы нашли её? – спросил я, не успев отдышаться.

– Нет, – Марта отвела взгляд, и от меня не скрылись новые морщины на её лице: женщина явно не спала всю ночь. – Офицеры собирают добровольцев для поисков. Пойдёшь?

– Конечно! Я помогу! – я вскочил с кровати, снял со стула штаны, и принялся натягивать их на себя.

– Сходи в ванну, потом спускайся. Группа соберётся только через час.

– Хорошо, – я вернул штаны на место и протёр заспанные глаза.

Женщина спешно вышла из комнаты и направилась по насущным делам. Взяв с собой чистую одежду, я побрёл в ванную комнату – в ту, что предназначалась для детей. Вторая ванна находилась прямо в спальне Марты и Дервана, и нам не разрешали ей пользоваться.

В помещении всегда пахло сыростью, на светло-зелёной плитке виднелись тёмные пятна плесени. Хотел закрыть дверь на щеколду, но с разочарованием обнаружил, что одно из креплений сорвано с петли. Я скинул одежду на табурет, стоящий в углу. Брезгливо посмотрел на чугунную ванну с выцветшей краской. На покрытии виднелись жирные разводы, а часть воды вовсе не утекала, оставив в себе остатки того, кто мылся до меня. «Как же это омерзительно!» – подумал, прежде чем засыпать ванну чистящим порошком. Это был лично мой бзик: даже если бы ванна оказалась чистой, я не стал бы мыться там, где до меня отмокало другое человеческое тело. Но за неимением собственной ванны, приходилось каждый день драить эту.

После проделанной работы я снял трусы и наполнил ванну горячей водой. Усталость выражалась в частой зевоте. Хотел полежать минут десять, чтобы согреться, но тяжелые веки сомкнулись, и я не заметил, как уснул.