– Иди уже… блаженный.
В дверях Хэнгер остановился и обернулся для последнего вопроса. То ли ему это только что взбрело в голову, то ли хотел, чтобы за этими его словами не последовал дальнейший диалог, – сам уже забыл.
– А ведь все родители убитых тоже закончили “Прауд Спэрроу”, верно?
Веласкес моргнул раз-другой, медленно опустил голову к бумаге перед ним и пробежал по ней глазами. Потом перевернул лист и сверился с обратной стороной.
– Да-а, – ответил он, растянув гласную.
– Ясно, – детектив кивнул и покинул офис полицейского.
***
К обеду субботний Сорроувиль затопило совершенно летним солнцем. Чудо, что снег в горах не обратился в водопады. Клифф Хэнгер стянул потёртое пальтецо и повесил на руку, другой он держался за поручень трамвая, что неспешно ехал на окраину в густоте тёплой неги.
За окном калейдоскопом бликов солнца проплывал практически незнакомый Хэнгеру город. Он упорно не собирался становиться родным. Как не стал родным и Лондон, и не был никогда родным Гилфорд, где родился потомственный следователь Клифф Хэнгер – младший.
Сорроувиль же, окружённый со всех сторон скалистыми горами шоколадного цвета с извечным снегом на пиках, казался отрезанным от всего и вся. Словно люди заселили жерло огромного спящего вулкана, словно все они – под наблюдением в чашке Петри. Хэнгер явственно ощущал это отчуждение. Ему даже казалось, что другие горожане это тоже чувствовали, и от того охотнее шли на безрассудства, чтобы хоть как-то заявить вселенной о себе.
Из полицейского участка сыщик сразу отправился по делам. Сначала он решил навестить банкира Джона Джонсона, отца белокурой отличницы Лизы. Тем более, что личность одинокого родителя и его адрес Хэнгер умудрился сам раздобыть ещё утром, до встречи с Веласкесом.
Любящий отец отмечен на многих фотографиях дочери в Facebook, у него у самого есть профиль в соцсети, а там отмечено место работы – банк “Колорадо Юнион”. Сперва по ту сторону телефона ужаснулись, и предположили, что Хэнгер псих, раз он так просто звонит и просит телефон или адрес высокопоставленного банковского сотрудника. Но, узнав, что он расследует убийство дочери Джонсона, сердце девушки-секретаря пропиталось сочувствием, и она продиктовала адрес. Сдавленным голосом добавила, что Джонсона отправили в бессрочный оплачиваемый отпуск, чтобы… Чтобы что она так и не сказала, шумно потянула носом и попрощалась, оставив Хэнгера наедине с гудками. Таким образом вопрос, почему преуспевающий банкир живёт у чёрта на куличиках, так и остался одиноко плавать в сером веществе детектива.
Малоэтажные краснокирпичные и деревянные домики центра, перемежающиеся иногда стеклом высоток, деловых и торговых центров, всё чаще сменялись серым бетонным ландшафтом типовых многоэтажек, а в голове у Хэнгера царил жёлтый цвет. Жёлтый цвет маленького старенького “Фиата” Витторио Мендосы, который увидел детектив на парковке, покидая полицейский участок.
Трудно представить этого бородатого мрачного верзилу за рулём подобной крохотной машинки, больше похожей на персонажа Pixar, чем на транспортное средство. И Мендоса утверждает, что нёсся на этом жёлтом чуде по серпантину в ливень и грозу, чтобы вызвать помощь? Фарс какой-то.
Ну, а зачем бы ему ещё срочно срываться с места преступления? Избавиться от оружия? Но окровавленный кинжал нашли лежащим среди трупов. Церемониальный нож, украденный из личной коллекции директора Гримма… Разве только студентов зарезали другим ножом, от которого и избавился смотритель пансиона, а похищенное у директора оружие уже он подбросил, измазав в крови? Для чего? Чтобы вернуть себе поместье, ранее принадлежавшее его предкам? А для этого он хочет дискредитировать элитный пансион и его главу…? Ведь никто не захочет отдавать своих детей в учебное заведение, где директор зарезал двенадцать учеников во время праздника. Кстати, есть ли алиби у самого Бенджи Гримма? Все эти преподаватели, чокающиеся друг с другом бокалами с вином, радующиеся больше студентов летним каникулам, так ли можно доверять их показаниям, что соберут Грейсон и ко?
Ход мыслей Хэнгера прервал внезапно взрыв неуёмного детского хохота в углу трамвая. Он обернулся и увидел там группку школьников, каждый из которых давился от смеха и бил себя по коленям, брызгая слюной.
С брезгливым видом Хэнгер перешёл в другую часть салона. Ему показалось, что смеются над ним. Ему всегда казалось, что это смеются над ним, если слышал чей-то смех поблизости. Улыбки незнакомцев и прохожих он обычно истолковывал так же, и спешно принимался искать причину насмешки – расстёгнутая ширинка, птичье дерьмо на плече и прочее-прочее-прочее.
А как бы к нему отнеслись те двенадцать, расправу над которыми он сейчас расследует? Ему почти тридцать, но на вид можно дать хоть пятнадцать, невысокого роста, полноватый, с щёчками, горбатым носом и ушами, что видны из-за спины. Наверняка все они бы тоже тыкали в него пальцем и смеялись бы. Нет – ржали бы. Детектив вздохнул: пока человек не убит, Хэнгеру не о чем с ним разговаривать. Так сложилось. Этим двенадцати подросткам пришлось превратиться в политую кровью пирамиду, чтобы войти в жизнь Клиффа Хэнгера. Чтобы стать его “друзьями”. В каком-то смысле.
Тут и в этой половине трамвая тоже раздались различные мешающие Хэнгеру жить звуки. Один парень, из тех, что в любую погоду, на улице и в помещениях, носят шапку, вальяжно сидел и кивал, глядя YouTube с карманной приставки – без наушников и на полную громкость. Оттуда вещал политический обозреватель Такер Карлсон. Судя по всему, в мире всё не ОК. Но это же не повод мешать людям думать.
Рядом с тем парнем, уже стоя, ехал смуглолицый тип с получёрной-полурыжей бородой (тоже в шапке, только в рваной) и общался с кем-то по телефону через видеозвонок. На своём насилующем слух Хэнгера языке он орал на полвагона и махал кому-то в экране рукой в протёртой самодельной перчатке без пальцев. Из его речи Клифф Хэнгер разобрал только “Алейкум салам!”, а также англоязычные ругательства. То ли их нет в его родном языке, то ли вот такая у индивида манера – орать посреди общественного транспорта, вставляя между делом матерные слова, чтобы, если кто вдруг не понял, убедились, что с ними едет свинья.
Некоторым индивидам просто не дано научиться пользоваться средствами связи, ворчливо подумал Хэнгер. Он уже не раз встречал такое поведение в Америке. От двадцать первого века уже почти ушла четвертинка, а некоторым просто невдомёк, как убавить громкость или воткнуть наушники…!
Как хорошо, что я уехал из Британии, подумал он, и могу напыщенно делать вид, будто это только в штатах котлеты из бургеров заменили людям мозги.
У Клиффа Хэнгера ещё в юном возрасте в мозгу засела где-то вычитанная мысль, что к другим надо относиться как к себе. Что другой человек – это просто другой вариант тебе. Это ты, родившийся у других родителей. Это ты, вдруг оказавшийся бездомным. Это ты не справившийся с Сатаной в лице алкоголя или наркотиков. И даже люди, что плюют на асфальт и кидают бычки мимо урны, это тоже ты.
“Это я убил двенадцать студентов “Прауд Спэрроу”, и теперь скрываюсь от себя же, идущего по следу”.
Получается, личностей как будто и вовсе нет. Как куб с бесконечным числом граней превращается в шар, так, может, и нет на свете людей, личностей, душ? Есть только один космический разум, одна бесконечная душа, как Wi-Fi, – ты либо подключен, либо нет?
И что в таком случае разговоры с другими людьми? – подумал Хэнгер. Это разговоры с самим собой. Это шизофрения.
Легко теоретизировать, думал детектив, провожая взглядом спины покинувшей трамвай толпы, что другим надо относиться так же, как ты хочешь, чтобы относились к тебе. Я-то себя ненавижу. А если все окружающие – это тоже я?
Так или иначе, решил он, подходя к дверям, если люди не будут убивать людей, я останусь без работы.
Трамвай подкатил к необходимой Хэнгеру остановке, и его внутренняя мизантропная тирада окончилась раньше времени, а сам он поскорее спрыгнул на асфальт – прочь из этой капсулы, где его насильно заперли с ними – с людьми!
