- Маковой росинки во рту не было... - пробормотал я и решил наглядно растолковать, в чём дело. Поднёс ко рту ладонь с невидимым съестным. Как будто бы стал откусывать. Мне представилась запечённая репа с хлебными крошками и мёдом, и я чуть не захлебнулся слюной, закашлялся.
Босоножка, нахмурившись, поднялась. Мне стало досадно, что она уходит, но я ошибся. Она приблизилась к сородичам, вытянула у них из-под полки мешок и достала оттуда два белых шарика. На её вопросительный взгляд я с готовностью закивал. Никаких сил, никакого желания отказываться не проявилось. Думать о том, какими путями были добыты эти штуки, было невмочь. Мысль ушла на совсем другой край. "Экая коммуна! Подошла и взяла..." - подумал я.
Я успел распробовать мою новую странную пищу, когда вернулся Спасибка и присоединился ко мне. Едва ли для не изголодавшегося человека это покажется слишком уж вкусным, но не для нас. Мы сошлись во мнении, что шарики похожи на застывшую манную кашу, куда пожалели сахару и забыли про масло, но были едины и в том, что после вынужденного жесточайшего голодания такое блюдо приводит в совершеннейший восторг. Кроме того, это было необыкновенно сытно. Ни я, ни Спасибка не доели свой шарик даже до половины.
На этом наша удача не закончилась. Или, строго говоря, моя. Босоножка подошла к стене, с силой прижала к ней ладонь, некоторое время так подержала и резко отняла. В руке её что-то забелело.
Когда она, путём уже испробованной мной пантомимы объяснила, что же за подарок принесла, я почувствовал благодарность, которую не смог выразить словами, только прижал руку к сердцу и прикрыл глаза. Открыв их, я обнаружил, что она уходит. Спасибка слишком уж откровенно уставился ей вслед и даже надумал похвалить её сложение, на что получил мою суровую отповедь, нахмурился и опять куда-то удалился. Я занялся неожиданным подарком.
Это белый диск размером чуть больше ладони. Одна половина его края просто тонкая, а другая тонкая до прозрачности, ещё и невероятно острая. Насколько я смог понять, он был выдан мне для точения карандаша, но неким чудесным образом, без приложения каких бы то ни было усилий, режет что угодно. Это даже и завораживает. Я увлёкся тем, что режу камни, режу пополам, потом ещё пополам... Диск входит в них, как в масло нож. Только что я достал из ручья крупный овальный камень и вырезал на нём букву "Б". Бог. Или же Босоножка...
Надо признаться, Спасибка очень прав в части её сложения. Оно достойно всяческих похвал. Это даже и странно. Остальные дикарки неприятно крупны, угловаты, совсем не хороши, а те, что постарше, ещё и калеки. Наша же Босоножка тонкая, как тростинка, но с формами... да простит меня Господь! Кстати же сказать, и глаза её непохожи на все другие. У всех аборигенов они очень светлые и без всякой живости, а у неё чёрные и живо блестят. Почему бы это так? И когда она снова появится, сижу и думаю я...
...Теперь мы зовём её не Босоножкой, а доброй нашей Кормилицей. Она снабдила нас ещё несколькими манными шариками, правда, на этот раз принесла их с собой. Больше мы не голодаем и некоторое время можем не переживать об этом. Да, я знаю, помню, что переживать тут есть о чём и кроме голода... Отрезанное ухо, калеки... Иногда аборигены, молча и вяло, как впрочем и всё остальное, собираются в небольшие группки у ручья, и вряд ли мы ошибаемся в части того, зачем. Почему у ручья? По всей видимости, это закрепилось их общей привычкой - охлаждать повреждённую конечность. Я не приглядываюсь. Но я молюсь. И если Господь только слышит меня, а Он непременно слышит, Он принимает так много раскаяния, что должен был устать.
...Мы стали называть её Полёвкой за чёрные блестящие глазки, за то, что она такая маленькая и ладная, а также за то, что живёт она в норе - так мы прозвали ту земляную пещерку, где она обитает.
Это сумел открыть Спасибка, немало удивив меня своей сообразительностью. Он за нею проследил! До сих пор не могу понять, как эта очевидная мысль не пришла в мою голову раньше, чем в его.
Полёвка живёт совсем не как остальные дикари, а под землёй, в некоем подобии квартирки. Расположена она по другую сторону ручья, у леса. Пещерка эта совсем неглубокая и, вероятно, образовалась самопроизвольно, но скромное её убранство рукотворно, в этом у нас не возникло никаких сомнений. Начать с того, что заметили мы ещё на входе: земляные стены её украшены белыми силуэтами человечков. Первым же действом, что мы увидели спустившись, было то, как эти силуэты производятся.
На широком белом столике со столешницей не толще альбомного листа и до смешного короткими ножками лежали в ряд плоские белые фигурки, а за столиком сидел, поджав ноги, симпатичный черноглазый мальчик лет восьми. В одной его руке был точно такой же, как у меня, диск, а в другой фигурка, работа над которой, по всей видимости, ещё велась. За плечами мальчика замер, уставившись на нас, карапуз лет четырёх.
В земляном потолке зияло круглое отверстие, впуская свет с поверхности. Оно было прямо над столиком, но даже столик освещало не слишком-то ярко. В норе царил полумрак, и глазам надо было привыкнуть, чтобы разглядеть Полёвку и женщину рядом с нею, вероятнее всего мать. Увиделось и то, чего не хотелось бы: женщина покалечена, у неё только одна рука, да и та лишена кисти. Всё ли в порядке с её ногами, не было видно. Этому препятствовала спускавшаяся с её плеч накидка, широкая и длинная, такая, как принято здесь для старших.
Мать и дочь сидели на возвышении, которое я, пожалуй, назвал бы диванчиком, пусть и примитивным, но по-своему миленьким и аккуратным. Составляли его сложенные стопкой, такие же плоские, как столешница, прямоугольники. За диванчиком, на стене, по-мозаичному украшенной человечками, - что-то вроде этажерки. Обе её полочки уставлены непонятными нам, белыми и зелёными, предметами. Один из таких предметов, кособокую белую коробочку, мать прижимала культёй к дивану, а дочь вытягивала из круглого коробочного окошечка зелёную ленту с рваными краями. Судя по тому, какой вид лента приобретала, удаляясь от окошечка, Полёвка скручивала её в нитку, примерно такую же, как у себя на запястье.
Я обернулся, ещё раз окинув взглядом детей. Учитывая то, что они совершенно целы, как, впрочем, и все другие дети, каких довелось нам видеть до сих пор, я заключил, что до какого-то возраста местный страшный ритуал обходит стороной. Не оттого ли пока невредима и Полёвка? Сколько же ей лет? Но какие формы, однако... Заметно было, что и мамаша её блистала когда-то, но что уж сейчас, когда она несчастная калека.
Я невольно заинтересовался, на месте ли уши несчастной, но этого нельзя было понять из-за длинных распущенных волос. У Полёвки волосы покороче, но качеством лучше. Блики мерцали по их чёрному полотну, как звёзды...
