Там, в тумбочке на нижней полочке лежит красный блокнот. Он подписан, ты его быстро найдешь. Знаю, то, что я сейчас пишу, сначала покажется тебе бредом, но твоя сила в том, что ты учишь людей любить. Вокруг тебя совершенно не бывает другой атмосферы. Ты, как вихрь, притягиваешь людей друг к другу, что я замечал не единожды. Да что там, ты весь мой институт переженила.
Гриппочка моя, любовь моя, душа моя, я хочу, чтобы ты занялась своим главным призванием. Я хочу, чтобы ты дала возможность людям увидеть рядом с собой родную душу. Хочу, чтобы ты дала людям шанс.
И еще, когда мы встретимся ТАМ, я хочу, чтобы блокнот был полностью заполнен. Ты же меня не подведешь? Знаю, что нет.
Ты знаешь, я не верю в религию и прочее, но я точно знаю, что есть какая-то форма существования потом. Я люблю тебя, моя душа. И буду ждать. Но я не хочу, чтобы ты торопилась. Просто восприми это всё, как новое приключение. Оно всего лишь будет без меня, вот и всё. Новый этап в жизни, который тебе придется пройти. А как пройдешь, ты же мне всё расскажешь?
Моя Гриппочка, одно я знаю точно: люди умирают, а любовь всё равно остается.
С любовью, твой муж Филя, которого ты научила любить».
Агриппина сложила письмо и почувствовала, как по щекам побежали горячие слёзы. Он так и не научился правильно формулировать мысли, если они не касались предмета его изучения. И смерть он, наверное, принял, как одну из форм физического проявления жизни. Боже, она это в нем и обожала. Он любил всё, к чему прикасался. И ее тоже. Точнее, любил ее, и всё остальное тоже. Гриппа была всегда на первом месте. Всегда. А теперь что?
Тихонько подвывая, она поднялась с дивана, сняла очки и отправилась в спальню. Бросила письмо на тумбочку легла на кровать с намереньем пролежать на ней не меньше месяца. Душа болела, сердце болезненно трепыхалось в груди, а мозг всё еще не мог поверить… Видимо, смирения в ней мало, чтобы так жить.
Все последующие дни Наумовна вставала с кровати только чтобы поесть один раз в день и сходить в уборную. Откуда появлялась еда в холодильнике, она не задумывалась. Да и в квартире было чисто, и предметы кто-то с места на место переставлял.
В один из дней она резко подскочила на кровати. Ей вдруг показалось, что на неё смотрит Филипп. Сам. Укоризненно так смотрит. Ей вдруг стало стыдно. Он ей что в письме написал? А она что делает? Разве этого он от нее хотел? Нет.
Она осторожно встала с кровати, почувствовала, как заныло все тело, застомевшее от долгого лежания. Неспешно подошла к шкафу и набрала чистой одежды. Так же, не торопясь (потому что некуда), она отправилась в ванную комнату. Отмывала себя чуть ли не полчаса, распаривая тело под горячей водой. Хватит лежать! У неё этой жизни, может, и осталось-то всего-ничего. Значит, надо прожить это время так, чтобы было что потом рассказать мужу при встрече.
Завернувшись в халат, Наумовна вышла из ванной и прошествовала на кухню, чувствуя, насколько сильно проголодалась.
– Пришла в себя? – На кухне хозяйничал Михаил.
– И давно ты тут ошиваешься? – Прищурилась она, подойдя к плите, на которой стояла пузатая кастрюля. Кастрюля явно была не её. – Это чьё вообще?
– Макаровна приказала тебя подкармливать. Петька в отпуске сейчас, вот и припёр, – пожал плечами её внук, наливая себе кофе. – А ошиваюсь я здесь с первого дня. Даже ночую иногда, – хмыкнул он.
– А эта жаба твоя тебя выгоняет что ли? – Склонила она голову на бок.
– Сессия у нее. Мешать не хочу. И прекрати называть её жабой, – возмутился парень.
– А как ее еще называть? Глазки хитрые, влажные, ручки загребущие. Найдет вариант получше и сбежит. Знаю я таких, навидалась, – в кастрюле оказался наваристый суп.
– Ба, перестань, а то уйду, – пригрозил ей Миша.
– Иди, – хмыкнула она. – А хотя, нет. Сколько дней прошло?
– Девять, – насупился ее внук.
Она кивнула. Всё правильно. Значит, она почти неделю пролежала, упиваясь своим горем. И Филя ей не просто так явился.
– Теперь можешь идти, – царственно ответила она.
– Ну уж нет, – возмутился Михаил. – Никуда я не пойду, пока не допью кофе.
Вот так и завтракали: Миша пил кофе, Наумовна хлебала суп и посматривала на улицу, где за то время, пока она предавалась унынию, пожелтели все листья. Да уж, надо с этим что-то делать.
Михаил таки сподобился покинуть квартиру, когда Агриппина взялась за посуду. Перемыла всю, поставила кастрюлю в холодильник и осмотрелась. И чем теперь заняться? Сходила в спальню, нашла толстый блокнот и задумалась. Любовь дарить надо, значит…
Так же неспеша она подошла к стационарному телефону, стоящему в прихожей. Набрала номер.
– Слушаю, – раздалось в трубке.
– Марька, давай ко мне. Дело есть, – велела Наумовна.
– Ожила, что ли? – Обрадовалась ее подруга. – Сейчас-сейчас, соберусь только. Старость не радость, знаешь…
– Да, и помнишь, ты ногу ломала года четыре назад? У тебя трость осталась? Если найдёшь, то принеси, пожалуйста, – попросила Агриппина, которой в голову пришла одна замечательная идея.
– Трость? – Удивилась Макаровна. – А тебе зачем?
– Придёшь, всё и объясню, – сохранила интригу пенсионерка.
– Ага, бегу уже, – быстро ответила та и положила трубку.
– Бежит она, – проворчала Наумовна и, стерев с телефона накопившуюся пыль, отправилась готовиться.
Макаровна прибежала минут через двадцать. Запыхавшись, ввалилась в квартиру, едва не двинув открывшую ей дверь Агриппину палкой по голове.
– Вот, нашла трость, – протянула она подруге найденное.
– Отлично. Проходи, я чайник поставила, – загадочно улыбнулась пенсионерка и отправилась на кухню.
Макаровна быстро сбросила пальто и сапоги, лишь бы не пропустить ничего важного. Зная подругу, та придумала что-то нестандартное. Гриппка всегда была такой. Она мыслила как-то не так, как все остальные, и видела как-то не так. Более того, Филька, будучи человеком очень образованным и умным, даже записывал за ней некоторые подходы, чтобы потом применить их в науке. Как это было возможно, никто не знал. Но все же…
– Ну, рассказывай, – велела она нетерпеливо, когда чай был разлит по чашкам.
Агриппина кивнула и всё подробно изложила старой подруге. Та сначала смотрела на всё это скептически, но потом в ее глазах загорелся заинтересованный огонёк.
– То есть, ты предлагаешь нам на общественных началах свахами работать? – Прищурилась она.
– Не свахами, – Наумовне это слово никогда не нравилось. – А исправителями несовершенства, немножко купидонами и на малую толику психологами. Как тебе такой вариант?
– Грипп, вот ты рассказывала как-то, что полгода проработала надзирателем у малолетних преступников ради интереса, – Марька пока не особо понимала, что от нее хотят. – Это хорошее дело, наставлять детей на путь истинный. Но теперь ты предлагаешь делать это со взрослыми? – Ужаснулась она.
– Именно, – радостно закивала Агриппина. – Именно это я и предлагаю. Взрослыми давно пора заняться, особенно, если они жизнь свою коту под хвост загнать пытаются. А так, у людей будет служба поддержки счастливой жизни в виде нас.
– Дурная ты все-таки иногда, – фыркнула Макаровна.
– Это не я предложила, а Филя, – насупилась оскорбленная женщина.
– Он тоже дурной у тебя, – отмахнулась та. – Ладно, и как ты хочешь всё это сделать?
Вопрос стоял серьезный.
– Надо найти кого-нибудь во дворе, чтобы поэкспериментировать. Но как-то так, чтобы было всё не очень критично. Не дай Бог, напортачим, потом вовек от дурной славы не отмыться, – заявила Наумовна со всей серьезностью. – Человеческая психика – штука хрупкая.
– Это понятно, – Макаровна пригладила волосы и нахмурилась. – Делать-то что будем? Конкретно. Физически. Сейчас.
– Ты меня когда-нибудь в платке и с палочкой видела? – Проказливо улыбнулась Агриппина.
– Нет, – помотала головой её подруга.
– Тогда идем подбирать гардероб. И тебе бы его тоже сменить. У тебя пальто больно модное. Нужен тулупчик какой-то, – наставительно проговорила пенсионерка и встала из-за стола.
