Лодии оставили подальше от Новгорода и пешими пришли к верхним закрытым воротам, постучали.

– Кто там ломится? – раздался голос с приворотной вежи3.

– Подмога к вам пришла, отворяйте!

– Подмога, это вовремя!

Ворота открылись и тут же приворотную стражу повязали, а на воротах поставили своих ратников. Узнав, где собрались самые рьяные зачинщики, пришли в дом, огляделись, полна горница.

– Вязать всех! – приказал Претич.

Все повскакивали с лавок, но тут же были схвачены ростовчанами.

– Всех на берег к Добрыне! – скомандовал Претич.

Ростовчане поволокли всех на берег. Кто сам шёл, а кого тащили волоком. Кто сильно сопротивлялся, били по голове, он успокаивался и уже не сопротивлялся. Тут прослышали дружинники новгородские, что ростовчане разгулялись по городу, и забегали сотские и десятские, скликая своих дружинников с оружием. Добрыня высадился с княжеской дружиной ниже по течению Волхова и

велел зажечь крайние дворы. Огонь сразу отрезвил

новгородцев.

– Пожа-а-ар! – закричали со всех сторон и кинулись спасать свои дворы. Пожар тушили всем миром.

Вскоре к Добрыне пришли с повинной.

– Прости, Добрыня Малкович, нахулиганили мы тут без тебя.

Добрыня не понял о чём речь, махнул на мужиков рукой.

– Идите, не до вас мне пока!

Добрыня по пути к своему дому увидел раскатанный по брёвнышку храм и, повернувшись к мужикам, погрозил кулаком, в котором была плеть, грозно сказал:

– Собрать его сызнова.

С Перуном сотворили то же, что и в Киеве: свергли и поволокли к реке. Женщины подняли вой и бежали следом, пытаясь отбить его, но получив плетью отставали. Приволокли его на берег, сбросили в Волхов и поплыл он, провожаемый слезами новгородцев. Тут же во все концы Новгорода помчались дружинники сгонять народ к реке креститься. Загнали гуртом народ в воду.

– Ну, сыны мои, с Богом! – сказал епископ и, подняв руку с крестом запел, – Крещаются рабы Божии, возродившиеся от Святаго Духа и воды…

Лишь к вечеру Добрыня попал на свой порушенный двор, хотя челядинцы прибегали к нему сообщить о постигшем его горе. Он зашёл в горенку, где лежала его убитая подруга, прибранная и накрытая поволокой4. Он стоял возле своей любезной, и вспоминал, как взял её в полон и привёз к себе. Она родила ему сына Константина. Славянскому языку она так и не выучилась, а Добрыня её языка не знал, но они и так понимали друг друга. Она была с ним ласкова и послушна, а больше ему ничего и не надо было. Теперь он смотрел на неё и слёзы душили его, горе давило грудь. Добрыня подумал: «Господи, не ты ли надоумил Владимира звать нас с сыном в Киев, что спасло от неминучей смерти моего Константина?».

Посадник устремил взор на окно. Там, за стенами, шумел город – непокорный, буйный, принёсший горе в его дом. На следующий день Добрыня хотел казнить зачинщиков посаженных в поруб, но епископ Иоаким решительно восстал:

– Нет, не хочу начинать служение сему граду с руды!

– Но, святой отец, они же убивали наших близких!

– За то Бог им судья, сын мой, а ты, как христианин, учись прощать и врагов своих.

– Врагов не должно прощать! Они не лошадь у меня украли, а жёнку убили, сына без матушки оставили! Они дыбу заслужили! – прошипел посадский, сузив глаза от бешенства.

– Добрыня Малкович! Прости неразумных, они ж не из хулиганства али разбоя для наживы, а за своего Перуна бились. Ты у них Бога опрокинул. Молись, Добрыня Малкович! Молитвой изгонишь из сердца своего злобу. А заточников надобно отпустить.

– Надобно их в железа заковать, чтобы впредь неповадно было разбойничать!

– Это данники князя и твои вои, зачем их держать в порубе, какая там от них польза! Ты лучше их выпусти и наложи на них большую виру, чтоб неповадно было бунт учинять, – митрополит вздохнул с облегчением, понимая, что Добрыня поддаётся уговорам.

Через несколько дней, когда в Новгороде всё затихло, а храм Преображения Господня был восстановлен, Претич отпустил ростовчан домой, а сам с княжеской дружиной отправился в Киев. Вернувшись, он рассказал Владимиру, как прошло крещение в Новгороде и о постигшем Добрыню горе.

– Добрыню жалко, осиротел старик, – с горечью в голосе сказал Претич, – всё его подворье разорено, всё порушено, а мать Константина примучена.

– Придется Константина отправлять, к отцу. Тяжело стрыю5 будет одному в доме, пусть хоть сын веселит его. До князя Константину рода не хватает, но посадником я его сделаю, коль доживу, как-никак он брат мой сродный.

– А где сейчас Константин?

– В училище.

– Ты, помнится, и своего сына Ярослава туда определил. В иереи хочешь его?

– Я не только Ярослава туда послал, но и Мстислава. Они рода княжьего, их стол ждёт. А в училище послал, чтоб грамоте выучились. Читать, писать, да и молиться, как истые христиане. Кормильцы чему выучат? Из лука стрелять да на коне скакать.

– А как же остальные твои сыновья, Владимир Святославич? Ярослава с Мстиславом в ученье отдал, а тех?

– И тех велю учить. В каждом городе велю строить храмы, и первыми учениками при них станут княжичи с кормильцами. Тогда ни одна мать не кивнёт на меня: «Наших детей отбирашь от нас, а своих лелеешь». Княжич должен всё пройти, и коня, и меч, и книгу с молитвой. Вон Рогнеда к Изяславу уже трёх иноземцев приставила, языкам чужим учит. Умница.

Вечером Владимир зашёл в храм, попросил Анастаса позвать Константина.

– Надобно тебе, Константин, домой бежать к отцу.

– Домой? В Новгород! – радостно воскликнул мальчик и чуть не подпрыгнул от радости. – А когда?

– Завтра же и отъедете с кормильцем. А теперь пойдём домой, тебе собраться надобно.

– Спасибо, князь. Великое спасибо, – лепетал отрок, решивший, что князь по своей милости отпускает его. А он так соскучился по дому, по матери, по отцу.

Когда они вышли из училища, князь вздохнул горько и подумал: «Язык не поворачивается молвить ему о постигшем его горе».

***

Отправив Константина в Новгород к Добрыне, Владимир задумался о том, что у него Мстислав, наделённый Тмутараканским уделом, ещё не отправлен туда. Сын напоминал своего деда Святослава Игоревича, боевого вождя. Такой же боевой и энергичный, без устали сражающийся на мечах с наставником, стреляет из лука пеши, или с лошади на всём скаку, но и читать любит, зачитается – не оторвёшь. Князь призвал к себе сына.

– Ну что, сынок, Анастас хвалит тебя, говорит, что ты выучился грамоте! Читать и писать можешь! Это правда?

– Да, батюшко, читать и писать могу!

– Ну, прочитай мне что-нибудь вот из Библии.

Мстислав взял в руки книгу и стал быстро читать. Владимир послушал, улыбнулся довольной улыбкой, протянул руку и погладил сына. Мстислав нахмурился, но не отстранился. Ему не нравилось, когда к нему относились как к малышу, он был уже давно опоясан мечом и был отроком.

– А из лука стрелять умеешь? – поинтересовался Владимир, – и научил ли тебя твой наставник Сфен владеть мечом?

– Из лука с двадцати шагов попадаю в цель, а вот с мечом…

– А что с мечом? Неужто не научил тебя наставник?

– Да Сфен всё время заставляет меня мечом рубить лозу.

– Ну, так что же? Я тоже рубил лозу, когда учился владеть мечом.

– Но он же не для того, чтобы рубить лозу! – хмыкнул Мстислав.

– А ты что, хотел сразу головы рубить?

– Да кто ж мне позволит! – отрок улыбнулся одним уголком губ.

– Всё в руках божьих, сынок. Ты же читал заповедь, там сказано «Не убий!»

– Сам то, батюшко, сколь голов срубил? Не считал?

– Так я, сынок, ворогов рубил, защищаясь.

– Я думаю, наших ворогов и на мой век хватит.

– Это верно! – тяжело вздохнул Владимир.

Раз ты уже оружием владеешь и грамоте учён, пора тебе садится на стол и княжить. Как ты думаешь?