– Эх, Василёк! Скоро же ты забыл батюшку Перуна, защитника нашего!
– Я на службе! Мне не положено пропускать, кто без креста!
Родион с Михной развернулись и поплелись к Днепру. Мужики и бабы в одних рубахах стояли в воде, держа на руках голых детей. Там священники в позолоченных ризах стояли на мостках с крестами в руках и крестили всех, находящихся в воде, напевая:
– Крещаются рабы Божии, возродившиеся от Святаго Духа и воды, – разносилось вразнобой с разных мостков.
А на берегу к другим священникам выстроились очереди за крестиками. Бабы, в мокрых рубахах, прилипших к голому телу, просвечивая и обрисовывая все женские красоты, стояли в очереди, смущая мужиков. Они косили глазами на чужих жёнок, стыдливо прикрывая руками восставшую плоть. Теперь уже рабам Божиим надевали крестики и показывали, как правильно осенять себя крестом. Тут уж не до молитвы, пусть сначала ради Христа хоть два слова запомнят и учили что говорить:
– Так и молви, сын мой, «Спаси и сохрани, Господи» и эдак крестом себя осеняй. Да не так, а вот эдак. Всё, отходи, не задерживайся! Следующий…
Получив крестики, мужики и бабы бежали по берегу искать свои одежды, кто успел дома одеться, чтобы скорее прикрыть срам, потом быстро расходились по домам, где уже изревелась голодная скотина и не доеные коровы. Накануне киевляне наблюдали свержение их кумира Перуна. Все плакали, когда его опрокинули с капища, привязали к лошади, притащили к Днепру и скинули в воду, а чтобы его никто не вытащил, шли по берегу и отталкивали его баграми, чтобы не выловили и не спрятали. Потом на лодийках оттащили его на середину реки, привязали камень и пустили на дно. Волхв Богомил, защищая Перуна, возопил, потрясая кулаками:
– Братия-а! Наш князь продался в веру греческую. Изменил вере пращуров, с которой великий князь Святослав Игоревич громил и попирал врагов Перуна и Волоса!
– Родька! Эта беда на нас свалилась от того, что наш князь побывал у греков. Ты зрил, какую жёнку он себе привёз оттудова? Это из-за неё все беды на нас свалились. Вон, глянь, стоит на крутояре и наблюдает за нами, изувер! – шептал Михна Родиону, стоя в очереди за крестом.
– Как бы, правда, беды какой не было! На самого Перуна руку поднял. Вот он обидится и на всех нас свой гнев обрушит! Вчерась, как велел князь опрокинуть златоусого, почитай весь Киев сбежался на капище. Бабы ревмя ревут, а дружинники княжьи обвязали верёвками Перуна-те, свалили и поволокли к реке. Крик, шум, одна старуха упала да руками-то за Перуна имается, её тащат вместе с Перуном, так дружинник едва отцепил бабку, а она кричит: «Не отда-ам!» Да куды там! Кто нас будет слушать! Загнали вон в реку, как стадо и окрестили, – с горечью в голосе сказал Родион.
– Ага! А теперь стоит, изверг, вишь, наблюдает. И как не боится? Вот обрушит наш батюшка Перун свой гнев на него, поразит окаянного своей молоньей, тогда будет знать, как батюшку, защитника нашего обижать! – Михна посмотрел с ненавистью в сторону Киевского князя.
– Эх, где теперь наш Перунюшка горемычный! – тяжело вздохнул Родион.
– Родька! Не рви душу! Наш батюшка где-то уже на порогах каменных мечется, а то и с камнем на шее лежит, где нито.
Тут Родион вдруг громко захохотал, даже не захохотал, а заржал, как жеребец.
– Ты чего, Родька, головой повредился?
– Михна! А нашего Перуна-те тоже окрестили! Видал, как окунули в Днепр?
– Мать честна! А ведь и правда! – и они, не боясь греха, заржали в две глотки, обрадованные, что батюшка Перун теперь, как и они, окрещён.
Великий князь Киевский Владимир Святославич стоял на крутояре недалеко от крепостной стены в красивом кафтане расшитом золотым узорочьем. Глядя на людей, которых плетями загоняли в воду не жалея ни старых, ни малых, праздничное настроение у Владимира быстро улетучилось. Вместо благости, обещанной священниками князю, его одолела кручина. Словно не крещение на реке происходит, а степняки налетели и угоняют в полон всех людей русских. Великий князь стоял с непокрытой головой, как положено перед греческим Богом и спокойно наблюдал за крещением народа, великим деянием для Киева и всея Руси.
Своё многочисленное семейство князь, по возвращении в Киев, собрал вместе и митрополит Иларион окрестил их в источнике, навсегда получившем название Крещатик. Сейчас они стояли рядом с князем, только княгиня Олова уехала с сыном Вышеславом в Новгород. Княгиня знала, что её сыну этот город назначен в удел и ей захотелось посмотреть, где им придётся жить.
– Позри! – сказала Мальфрида, обращаясь к Рогнеде, и подняла руку, вытянув указательный палец в сторону берега, заполненного полуголыми людьми, – как в Купальскую ночь, все в одних исподних рубахах, без портков.
– Ночью-то не видно, а тут же днём…, срамно смотреть, – сказала Рогнеда.
– Нашему муженьку не срамно, ему, что ночь, что
день – нет никаких запретов.
Князь слушал и чуть заметно одним уголком губ усмехался. Княгиня-гречанка, бывшая супруга убитого по приказу Владимира брата Ярополка, с сыном Святополком стояла от него в отдалении. В отличие от остальных жён Владимир у неё никогда не появлялся в опочивальне, а взял в жёны, только потому, чтобы сохранить за собой киевский стол, иначе он бы отошёл сыну Ярополка, как законному наследнику.
Гордая Рогнеда с сыном Изяславом стояла тут же, чуть поодаль от Владимира, рядом с ними стоял Ярослав, держа мать за руку. Он скучал по ней. Ярослав был охочь до учения и Владимир забрал его к себе. Рогнеда жила с сыном в Изяславле недалеко от Полоцка. Вчера Рогнеда не смогла отказаться от поездки в княжеский терем. Приказу князя не перечат. Княгиня до сих пор любила Владимира, да и он иногда заезжал к ней, хотя на людях не выказывал особого расположения. Владимир повернул голову и, посмотрев на Рогнеду, улыбнулся, его взгляд остановился на всё ещё пухлых губах княгини, которые всегда так привлекали его, вызывая горячую волну желания. Он вспомнил, с каким нетерпением ждал вечера, чтобы зайти к ней в опочивальню, обнять и почувствовать, как трепещет её тело в его крепких объятиях, невольно отвечая на горячие ласки. Они вместе горели в огне страсти, она сразу запала ему в душу, её сопротивление по ночам только разжигало его страсть и усиливало привязанность к ней. Он в то время не мыслил себе и одной ночи без непокорной красавицы с её строптивым норовом. Владимир терял голову: «Хороша княгинюшка, ох, хороша! Что лицом, что статью, что норовом! С такой не соскучишься! Змеюка полоцкая! Все космы повыдергала моим наложницам!» Сейчас она далековато живёт, в Изяславле, но Владимир, наскучавшись по ней, бросал все дела и ехал к своей «змеюке полоцкой».
Около Рогнеды стояла Мальфрида с сыном Святославом. Она, увидев взгляд князя на Рогнеду, посмотрела на неё и, пожав плечиком, перевела взгляд на реку.
– Княгиня! Всё, что творится у тебя в сердце, можно прочитать по твоим глазам! – безжалостно заявила Мальфрида мгновение спустя, – вполне понятно, что князь тебя возжелал. Ты мила и соблазнительна, а он – полное сил животное. Только не принимай всё всерьёз и пора тебе его забыть. У него наложниц без счёта, хотя он их всех тоже быстро забывает. Он очень влюбчивый у нас.
– Ты ошибаешься, княгиня, ежли бы князь меня возжелал, он бы давно приехал, но я уже давно не видела его у себя в тереме, а теперь и вовсе не жду. У него молодая жена и ему не до нас, – сказала Рогнеда, не поворачивая головы.
Рядом с Владимиром стояла Анна Багрянородная, молодая, стройная, красивая, гордая. Она на его жён не обращала внимания, потому что они вскоре должны разъехаться по выделенным их сыновьям уделам. Князю, теперь крещёному, нельзя иметь более одной жены, и он распустил их, наделив сыновей уделами. Владимир услышал ответ Рогнеды княгине Мальфриде, и у него чаще забилось сердце. «Змеюка строптивая!» – Он думал только о ней, о её красоте и страстности и злился на неё, да и на себя тоже. Владимир думал, что отселит её в Изяславль, построенный для неё с сыном, по совету бояр, после её попытки убить его, и забудет. Сначала он злился на Рогнеду, но потом понял, что скучает по ней. Не смог забыть. Всё простил и время от времени, когда не хватало сил противиться своему неукротимому желанию, он ехал к ней, отводил душу и думал, что всё, это последний раз, больше он к ней ни ногой. Проходило время, и он опять отправлялся к своей строптивой княгине, которая до сих пор ему не покорилась, и каждый раз ему приходилось добиваться её благосклонности. Владимир улыбнулся во весь рот, услышав ответ Рогнеды и понял, что она скучает по нему и ждёт его. «Мне бы давно следовало об этом подумать. Скучает строптивица!» – довольно подумал он. В нём заговорила княжеская гордость. Эта женщина принадлежала только ему. Он пробудил в ней страсть, он по-настоящему сделал её женщиной. «Она моя, и никто не посмеет посягать на мою собственность!» – думал он.
