И все, кто слушали Вику, стали изумляться и повторять, что это небывалое чудо, достойное самого большого изумления.

«Это называется индуцированный психоз, когда одна ненормальная заражает своим бредом несколько человек, – подумал я. – Для Павла Ивановича такие Вики просто клад.

– Нет никакого чуда! Просто уникальные способности, – сказала Надежда Васильевна. – Он силой мысли выходит в астрал. Это такое серебряное пространство, в котором можно перемещаться в любом направлении, и видеть, кого пожелаешь. Вот Павел Иванович почувствовал, что ты, Викочка, в опасности, вышел в астрал и увидел, что муж тебя бьёт. Он сумел силой мысли заставить его прекратить избиение. Это требует огромного расхода энергии. После каждого выхода у него разыгрывается немыслимый для обычного человека аппетит. А я-то думала, отчего он вчера вечером уже после ужина попросил сварить ему семьдесят пельменей и все съел.

– Вот это да! Семьдесят пельменей! – и ураган восторгов разбушевался с новой силой.

«Что же такое человек? Как легко он впускает в свою голову самый дичайший вздор! – подумал я и пошёл в летнюю кухню съесть не семьдесят пельменей, а всего лишь кусок хлеба со свежим огурцом.

Ночевали мы тоже в летней кухне. Скреблись под полом мыши, прошуршал по крыше короткий дождь. Потом захлопали дверцы машины, донёсся стук в окно соседей. Загорелся свет, послышались голоса – мужской и женский, но разобрать о чём они говорили было невозможно.

Вдруг голоса стали громче, яснее, говорящие вошли в летнюю кухню Черемшановых:

– Тёть! Нам надо с ним поговорить по важному делу, – голос несомненно принадлежал Лёвчику.

– Не о чём вам с ним говорить! Что вам было положено, он вам вчера заплатил.

– Тёть, ну позови его!

– Не позову. Он сказал, что не хочет вас видеть.

– А мы тогда про него расскажем, – я догадался, что это сказал Серёжка Коробкин.

– Тёть, ты ему скажи: если он не выйдет, Серёжка завтра приедет и при этой дуре Вике расскажет, как Славка её лупил, и как Паша это «увидел».

– Ну ладно, скажу ему. Только вы не наглейте! Знайте меру.

– Сволочь! Сам по три-четыре косаря6 в день зашибает, а нам по пятихатке7 в месяц, – сказал Лёвчик, когда Надежда Васильевна ушла.

– Ну, что вам надо? – послышался через минуту голос Павла Ивановича.

– Невежливо ты с нами разговариваешь, Паша, – сказал Лёвчик.

– А что с вами церемонится? Вы мне, по большому счёту уже не нужны. Ко мне люди и без вас идут.

– А если мы расскажем, откуда твоё ясновидение, тогда пойдут?

– Пойдут.

– А мы тебе скандал устроим, когда народу побольше будет! Тебе это надо?

– Хорошо! Сколько вы хотите?

– По косарю.

– А не жирно? Семьсот – и ни копейкой больше. Не согласны – гуляйте! Я вас не боюсь. Вам никто не поверит.

– Чёрт с тобой! Пятьсот ты нам вчера дал, давай оставшиеся двести.

– Сейчас Надежда вынесет. Посмотрим, что вы мне в сентябре на хвосте принесёте. Если дрянь какую – вычту. И запомните, вымогательство у вас не пройдёт!

Утро было почти осенним: дождь, мрак. Сосед только погнал коров в стадо. Встретил Чебачиху: семенит согбенная, вся промокла, вода бежит по щекам, капает даже с носа.

– Доброе утро, Таисия Пантелеевна, вы откуда в такую рань?

– А!? – она вздрогнула и подняла голову.

Тут я увидел, что по лицу не дождь течёт, а слёзы.

– Случилось что?

– Удар у отца! Инсульт. Ночью случилось. Встал по нужде и упал…. И-и-ии! Как мы без него будем?

– Не плачьте, может снова обойдётся.

– Да нет. Лежит, речь отнялась, только бормочет что-то: ничего не разобрать. Всё для нас, для нас… И-и-и-иии… Папочка-а-аа….

На миг стало завидно: будут ли мои дочери плакать по мне так же, когда я умру? – Вряд ли. Мир катится к тому, что смерть не таинство, а помеха в череде получения удовольствий. Надо ведь закопать усопшего, памятник купить, оградку – лишние траты. Впрочем, может я неправ, и человек не так плох, как я думаю.

В тот день мне надо было ехать в Озёрск на предметно-методические совещания учителей. Со мной, физиком, отправились англичанка Алла Кирилловна, математичка Лидия Григорьевна, химичка Светлана Николаевна и директор Василий Трофимович – историк. Он и повёз нас на своей «Волге».

После совещания в коридоре районо я нос к носу столкнулся с Ольгой Олеговной. Она показалась мне ещё краше, чем в день нашей первой встречи. Тусклый свет дождливого дня придавали её прекрасным глазам за пушистыми ресницами такую теплоту и мягкость, что невозможно было отвести взгляд.

– Вот хорошо, что вас встретила! – сказала она. – Я, было, хотела позвонить вам вечером. Как себя чувствует Пантелей… Никифорович?

Мне показалось, что она напряглась, в её мягком, обворожительном взгляде увидел я тревожное ожидание, кажется, даже страх.

– Плохо, – ответил я, – сегодня ночью у него был инсульт: Таисия Пантелеевна сказала, что отнялась речь.

– Парализовало?

– Про параличи соседка не говорила. Но, раз речь отнялась, наверное, и параличи есть. В общем, как я понял, шансов нет, не сегодня завтра умрёт.

Ольга Олеговна глубоко вздохнула. Лёгкая улыбка на долю секунды вспыхнула на лице. Но нет, нет, мне показалось.

– Жаль, жаль дедушку. Мне показалось, что он для вашей соседки больше, чем отец.

– Это верно. Он их с сестрой после войны растил один. Мать умерла, когда девчонки были совсем маленькие… А от Алёши есть известия?

– Последний звонок был десять дней назад. Сказал, чтобы я за него не тревожилась, их послали на какую-то точку: возможно, он долго не сможет позвонить оттуда. Только, разве это может меня успокоить? Знаете, такое напряжение, такое напряжение… Устала страшно. Подумаю: «ведь и матери подводников8 тоже их ждали, как я Алёшеньку», так сердце и оборвётся: минует ли меня эта чаша?

Глаза её подёрнулись влагой.

– Не волнуйтесь, не бойтесь, ведь… Павел Иванович сказал, что он вернётся живым и здоровым.

– Да, да – это моя единственная надежда.

Она улыбнулась своей прекрасной улыбкой и подала мне руку. Я пожал её и хотел поцеловать, но постеснялся.

Машина Василия Трофимовича уже ждала меня перед подъездом администрации, а впереди неё маячила знакомая «Волга» Крутоярова. Он вышел одновременно со мной. Я давно не видел Всеволода Вениаминовича и, сказав своим, что я приеду на рейсовом автобусе, сел к нему.

– Как дела у Надежды Акимовны? – спросил я. – Давно вас не видел. Ещё не приезжали на контроль?

– Сегодня утром были. Она что-то новое нашла у себя: теперь спина болит. Непонятная, новая боль. Опять запаниковала: поехали да поехали к Павлу Ивановичу, не рак ли.

– И что он сказал?

– Межпозвоночная грыжа. Ещё десять сеансов назначил.

– Надо же! А мне показалось, что он кроме опущения почек, да кисты на яичниках ничего не знает.

– Да и межпозвоночной грыжи нет. У неё что-то с психикой. Где только не обследовались, чего только не делали: ФГС, МРТ, скопии всякие. Везде ей говорят: у вас всё в порядке, нет ничего! А она: «Чувствую ЕЁ! Рядом со мной копошится!». Ну, сам понимаешь кто – та, которая с косой.

– Так отчего бы психиатрам не показаться? Что тут зазорного?

– Мне вот дали адрес частного исследовательского центра: обследуют от и до, и оборудование самое современное. Направление в ЦРБ взял. Завтра поедем.

– А этот?

– Этот подождёт. Черемшанова сказала, он до нового года будет.

– Слушай, не верю я ему – он жулик.

– Очень может быть.

– Но он берёт с больных людей такие деньги, часто последние!

– А мне это кажется естественным: он хочет хорошо жить. А живой живёт за счёт живого – основной закон жизни и первый закон социологии или политологии – я их путаю. Какая разница с кого брать: с больного или здорового? Вообще-то, в природе чаще едят больных, чем здоровых.