Однажды ему потребовалось позвонить по телефону, и он прислал Надежду Васильевну спросить разрешения на звонок. Конечно, мы разрешили.

Павел Иванович прошёл мимо нас с женой, едва кивнув. Я вышел из дому, чтобы не стеснять его, жена удалилась в сени, чтобы не подслушивать, но краем глаза смотрела из сеней в комнату через внутреннее окно. Закончив разговор, экстрасенс достал двадцать рублей и небрежно кинул на телефон.

– Замашки как у мелкого купчика! – возмущалась жена. – Откуда такие взялись?!

Я проводил Лыковых, поболтал с бывшим односельчанином, а ныне начальником управления сельского хозяйства Крутояровым, привезшим заболевшую жену Надежду Акимовну – в прошлом работницу райкома, ещё недавно курировавшую всё районное образование, и вернулся в дом. Было без малого половина девятого.

– Ну что, пойдём окучивать картошку, пока жара не наступила? – спросила жена.

– Поплетёмся уж, Марковна.

– Доколе ж нам пластаться на огородах? – подхватила она.

– До самыя смерти, Марковна, до самыя смерти1.

– Ну тогда побредём.

То были последние годы тех сказочных времён, ныне уже забытых, когда Сибирь ещё не оккупировали полчища колорадского жука, и мы, не ведая своего счастья, только лишь выпалывали сорную траву и подгребали к кустам землю, а не обирали с листьев это мерзкое творение американской природы.

На огороде Черемшановых окучивали картошку Володя и Вера Волковы. У них какое-то генетическое заболевание, но они не брат с сестрой, а муж с женой – нашли как-то друг друга. Надежда Васильевна уже несколько лет нанимала их сажать, полоть, окучивать и копать картошку, впрочем, на другие работы тоже. За работу кормила их и давала какого-нибудь ненужного прошлогоднего сала – они и рады. Слава богу, отец её этого не видит – он умер в начале перестройки.

– Пётр Петрович! – крикнула мне Вера. – Вчера Славка приезжал. Привёз три булки хлеба, яблок и бананов, а ещё две майки для Володи.

Славка её брат и мой одноклассник. Она сообщает мне о каждом его приезде, для неё это праздник.

– Молодец, Славка, не забывает вас, – крикнула в ответ жена.

– Пётр Петрович, продолжила Вера, – ты с пятьдесят шестого года, наш Славка тоже с пятьдесят шестого, и Надежда Васильевна с пятьдесят шестого. Вы в одном классе учились. У Надежды Васильевны дочь Светка, у тебя с Анной Марковной две дочки, они в Городе учатся, у Славки два сына, уже взрослые. А я с сорок седьмого года. Но нам с Володей детей иметь нельзя – мы инвалиды.

Вера помнила всё. Если услышит, когда у кого день рождения – запомнит железно и, встретив в соответствующий день именинника, обязательно поздравит.

Дальше работали молча.

– Что ты так долго у Черемшановых делал? – спросила жена, когда мы первый раз остановились попить водички.

– Разговорился с одним мужичком. А потом с ним вместе драпали от одного важного господина.

– Это как?

– Мы на крылечке сидели. А тут приехал к «электросенсу» (мне понравилось название, данное Павлу Ивановичу Лыковым) господин со своей подругой. У господина интеллект ноль – из поколения «то что», но презренья к окружающим – без меры. Двинулся он на нас, как на пустое место – затопчет. Так, ты бы видела, как я от него порскнул. Слава богу, в пояс не поклонился. Вот это-то откуда? Сробел перед новым хозяином, как солдат Иван Шадрин2 перед генералом. Напрасно Чехов время терял, учил меня выдавливать раба. Или как там у Шолохова в «Поднятой целине»: «Народ-то гордость свою из сундуков вынул». Но как быстро обратно спрятал!

– А Крутояров что приезжал? – спросила жена.

– Надьку свою привёз. Надежду Акимовну. Что-то у неё… не того. Что именно не говорит, но видно, что оба ужасно боятся.

– Помню, как она справляла с нас план по атеистическому воспитанию. А сейчас каждое воскресенье в церковь ездит.

– Так поедешь, коль смерть в лицо смотрит. Как-то мы себя поведём? Сумеем ли спокойно и радостно пойти ей навстречу?3

Домой с огорода мы вернулись перед обедом, когда жара стала невыносимой. Чебаки уже копошились у себя во дворе, сгружая и расстилая траву для просушки. Вера с Володей сидели на скамейке перед оградой Черемшановых, ожидая, когда им вынесут поесть – в дом за хозяйский стол их, конечно, не позовут. Да и котлетами, которыми так славно пахнет из летней кухни, вряд ли накормят.

А у нас в холодильнике окрошка – самая летняя еда.

Когда жара спала, мы снова вышли в огород, и уже поздним вечером всё же допололи картошку. Я пошёл в летнюю кухню поставить на газ чайник. Наши с Черемшановыми летние кухни разделяет тонкая стенка, их в шестидесятые годы наши отцы вместе строили.

Уже начало темнеть, и приём у Павла Ивановича закончился.

– Надежда Васильевна, – услышал я его голос, – вот вам три тысячи за постой и дочке две тысячи за работу4.

– Спасибо, Павел Иванович. Спасибо большое!

– Ещё семьсот рублей на питание.

– Может что-нибудь особенное хотите?

– Не надо. Вообще, коньячку я бы сейчас выпил.

– У меня есть бутылочка: три дня назад покупала.

– Лёвчик был?

– Утром. А потом слинял куда-то. Больше не появлялся.

– Новенького ничего нет?

– Какая-то Кирьякова приедет к вам из Степного совхоза. У неё сын в Городе, в милиции работает. Сын единственный, двадцать три года. Растила без отца. Любит его до безумия. В школе всегда учился отлично. В прошлом году окончил Высшую школу милиции в Омске. Лейтенант. А теперь его посылают в командировку в Чечню. Она сбрендила от страха, что его там убьют. Хочет, чтобы вы ей предсказали: вернётся он назад или нет. Говорит: «Если Павел Иванович скажет, что Алёшу убьют, я его не пущу! Под колёса лягу, а не дам увезти!». Это мне Лёвчик сообщил, а ему Серёжка Коробкин. Сына её зовут Алексей. Росту он невысокого, на левой руке шрам – на Гусинобродке бандит прострелил минувшей зимой. Мать чуть с ума не сошла, когда узнала. У парня есть невеста, звать Настей. Она тоже из Степного совхоза, учится в сельхозинституте на бухгалтера. Оканчивает в будущем году, тогда и хотят свадьбу сыграть. Сама Кирьякова работает в администрации райцентра главным бухгалтером и каждый день ездит в Озёрск из Степного совхоза на рейсовом автобусе.

– Это далеко? – спросил Павел Иванович.

– Четыре километра.

– Известно, кто отец Алексея?

– Нет, я спрашивала Лёвчика, говорит, что Серёжка так и не узнал. Скрытная эта Кирьякова. Но один его одноклассник вспомнил, что вроде отчество у Алексея – Григорьевич. Но это неточно.

– Ещё что есть?

– Алексей мотоциклами увлекается. Она сама не ест не пьёт, годами в одном и том же ходит, но купила ему на окончание института очень дорогой японский мотоцикл. Марка «Ямаха». Стоит пока у неё в гараже.

– Кирьякову как звать?

– Ольга Олеговна.

– Добре, я запомнил.

На другое утро Иван Иванович Чебак снова снарядил в дорогу свой «москвич». Но путь его не в поле на сенокос, а в Озёрск на рынок. Два раза в неделю он торгует там сметаной, маслом и творогом. У него есть постоянные клиенты, которые берут его продукты за милую душу, и это неудивительно: всё у него без химии: масло жёлтого цвета от одуванчиков, творог без крахмала, а ложка в сметане стоит по команде «смирно».

В городе у Чебаков живёт дочь, которая, не стесняясь, говорит всем, что её отец дурак:

– Он с мамкой всю жизнь работает, и всю жизнь ложит деньги на книжку. И всегда они у него там сгорают. На советской книжке было сорок тысяч. Я его сколько просила: «Папка, дай мне на кооператив!» Не дал. Теперь от них осталось сорок рублей. В прошлом году перед дефолтом попросила на машину – опять не дал. Опять всё сгорело. Но дурака ничто не учит! И сейчас то же самое: ложит и ложит. Накопит немного – несёт на книжку. Деньги никому не доверяет – сам ходит в магазин. Мамка у него просит: «Купи мне пряников». Отвечает: «Обойдёшься, они дорогие». Всё у него под замками, даже дровяной сарай, как будто кому нужны его паршивые дрова. Уезжает на сенокос – запирает птичник, чтобы соседи кур не своровали. Ну не дурак ли?!».