...Вернулась очень быстро; он благодарно улыбнулся одними глазами, приняв из ее рук чашу.

- ...Это чернобыльник - ахэнэ, его еще называют Черной Девой: есть такая легенда... Он успокаивает в горе, утишает боль; если растереть листья и приложить к ране, останавливает кровь, а рана заживает быстрее. Лечат им и лихорадку... Это ветка ивы, ниэнэ; свежие листья ивы хорошо класть на воспаленную рану, а древесный сок, собранный в пору цветения, лечит болезни глаз. Вот пятилистник - къет'Алхоро, Волчий след: он обостряет чувства и дает мыслям ясность, а Волчьим следом зовется потому, что растет на глухих лесных тропах - людские предания говорят, там, где прошел Древний Волк. Можжевельник, йэллх; его плоды собирают с пятнадцатого дня знака Локиэ до пятого дня знака Хэа и сушат только на воздухе. Чтобы язва подсохла и зажила скорее, сушеные ягоды надо истолочь и смешать с медом, а если омыть голову отваром или просто смочить им виски и лоб, можно снять головокружение. Дым от сухого можжевельника хороший, от него легче думать... Къелла, или ирный корень; аир. Собирают его корневища с поздней осени до первых дней знака Алхор, но выкапывать нужно непременно железным клинком. Тоже лечит раны - если настой сделать или присыпать рану сушеным корнем, истолченным в порошок. А это корень ириса, иэллэ; если сушеный корень смешать с вином, он хорошо помогает от кашля и боли в груди, дает успокоение душе и притупляет боль телесную. А это - о, это элгэле, звездный колос... где ты его разыскала? Его в здешних лесах трудно найти. Он помогает при чахотке. И... это - серебристая полынь.

Опустил глаза. Долго молчал.

- Трава Странников. Трава Дороги... Ахтэнэ, ты совсем не за этим пришла. Ты ведь знаешь все это не хуже меня.

- Трава Дороги... - повторила она и неожиданно для себя самой спросила. - Учитель... а вернуться можно? Если шагнешь за грань?

- Не знаю, - глухо, словно через силу. - Но... если нужно, если что-то не окончил, не завершил, и больше некому...

Так-уже-было.

- Когда-нибудь и я...

Неоконченная фраза обожгла ее - стало невыносимо, до немоты страшно. Как от того видения, о котором не могла рассказать даже Учителю. Даже ему. Именно ему.

Ее взгляд упал на узкую руку с тяжелым браслетом наручника на запястье - он больше не прятал от нее рук.

- Оковы ненависти, - бессмысленно-размеренно, не осознавая смысла слов.

- Что?..

Она смотрела прямо в его растерянное лицо, смотрела невидящими, широко распахнутыми глазами:

- И оковы ненависти не разбить... Ортхэннэр однажды ведь пытался...

Потом - вдруг, порывисто:

- Учитель, откуда я помню это?

Он почти бессознательно отметил: не "знаю" - "помню".

- Ведь это было так давно...

- И танец Хэлгэайни...

- И танец Хэлгэайни... Откуда ты?..

Он поднялся, прошелся по комнате, стараясь не хромать - по привычке.

- Ахтэнэ...

Как тебе объяснить это, как рассказать тебе это?.. Я многое знаю; многое - но не все. Меня почитают бесстрашным - и вот теперь я боюсь. Боюсь ошибиться. Боюсь разбудить твою память - не знаю, не понимаю, почему. Одного слова будет довольно, а я не смею произнести это слово... Скажи, полынный стебелек, видишь ли ты то, что вижу я? И что будет с тобой, если ты вспомнишь? Что станешь делать ты? Что делать мне?..

- Ахтэнэ, я... я не знаю.

Благоразумие - милосердие - трусость... не все ли равно, как называть. Не понимаю себя. Или - это ты, та - ты, и ты вернулась?..

- Учитель...

Голос позади - неожиданно глуховатый. Он, не оборачиваясь, почувствовал, как она склоняет голову, как бессильно опускаются ее плечи.

- Ты, наверно, устал... Я... пойду.

Без надежды на то, что он остановит ее.

- Приду... в другой раз. Потом.

Он не смел обернуться.

- Я пойду, - совсем тихо. И вдруг: - Кори'м о анти-этэ.

Он вздрогнул и обернулся. Она повторила, глядя ему в глаза:

- Кори'м о анти-этэ, Мелькор.

И, мгновение помедлив, подняла руки - открытыми ладонями вверх.

Знак открытого сердца - знак того, что этот разговор останется между ними - просьба об ученичестве, в которой нельзя отказать - или... Или все это вместе? И - имя вместо привычного - "Учитель"... Он коснулся ее рук - ладонь к ладони:

- Кор-мэ о анти-этэ.

Взял в ладони ее лицо - как доверчиво, как беззащитно смотрит, Тьма, какие глаза, губы почти детские - сердце мое в ладонях твоих, слова древнего языка...

- Я пойду.

Он молча кивнул. Она пошла к двери - легко и странно неуверенно, снова чем-то напомнив еще беспомощного маленького олененка; он закрыл глаза - и услышал тихое, похожее на стон:

- Учитель, Мелькор - кто я?

И - нет ее в комнате. Как сон.

Он подошел к столу, невольно прислушиваясь к затихающим - неверным, словно вслепую - шагам и поднял сухой стебель серебристой полыни.

Больше она не приходила. Не спрашивала ни о чем. Когда они все же встречались - нетрудно затеряться среди полутора тысяч людей приветствовала его легким поклоном, прижав ладонь к сердцу, и проскальзывала мимо - легкая, тоненькая, кажущаяся невероятно юной в своей мужской одежде.

...Она вошла - нерешительно, словно силой заставляя себя идти. В этот час обычно редки были гости - люди все-таки спят по ночам. В такие минуты он принадлежал только себе. Он мог быть самим собой. И были это страшные часы, потому что это были часы откровенности. Днем - он еще мог надеяться на лучшее, на то, что все будет хорошо, а в тишине ночи беспощадное осознание надвигающейся беды, неотвратимой и жестокой, все сильнее сжимало его сердце. Он совсем не казался величественным сейчас - усталый седой человек. Он сидел, ссутулившись, за низким столом, обхватив голову руками, и, не мигая, смотрел на белый огонек - маленькую звездочку в хрустальном кубке. Крохотный магический светильник. Тоскливое развлечение. А ночь тянется, тянется без конца... Много ли еще осталось таких ночей... Уже скрылся в тумане нездешних морей горький свет похищенного Сильмарилла. Скоро взойдет он кровавой звездой - знаком войны и мести Врагу...

Тихий-тихий голос сзади:

- Учитель... Можно?

Он вздрогнул, неожиданно выхваченный из бесконечной круговерти своих мыслей:

- А? Кто здесь? Ты? Зачем ты здесь, дитя мое?