Отчаянные горькие глаза, покрасневшие от слез:

- Ты сейчас так сидел, Учитель... И рукава сползли... Так тяжело стало...

Он внутренне выругал себя. Неужели даже наедине с собой нельзя быть самим собой... Но что с ней такое? На себя непохожа... Всегда такая спокойная, уверенная, а тут... И голос...

- Так с чем ты пришла? - спросил, как мог, мягко.

- Я? Я... так. Учитель, знаешь... - она попыталась улыбнуться, но губы ее жалко задергались. Она расплакалась - так дети плачут от горькой обиды, нелепо вытирая руками глаза. Он быстро встал и, взяв ее за плечи, слегка подталкивая, подвел к столу.

- Садись. Успокойся, пожалуйста. Вот, выпей. Так что случилось?

- Да нет, я уйду... Как глупо...

Попыталась усмехнуться сквозь слезы.

- Никуда ты не уйдешь. Говори, что случилось? Разве я могу отпустить тебя с твоей бедой - одну?

Ему показалось - она немного успокоилась. Он медленно ходил взад-вперед, глядя куда-то мимо нее. А через мгновение она дрожащим комочком прижалась к его ногам и зашептала, смеясь и плача:

- Учитель, я люблю тебя. Люблю. Вот я и сказала...

Наверное, ничего глупее нельзя было ответить:

- Что же теперь делать...

Таким беспомощным он себя еще никогда не чувствовал. Он поднял ее осторожно, дрожащими руками.

- Дитя мое... бедная девочка... Что же мне делать с тобой...

Она стояла, закрыв глаза; потом вдруг гордо, почти с вызовом, вскинула голову; губы искривились в горькой улыбке:

- Знаю, ты - для всех, ты не можешь быть - для одного. Но я люблю тебя, и перед всеми готова сказать это. Что мне до того, что ты никогда не сможешь полюбить меня? - я живу во имя твое, и за тебя умру, когда придет час. Я знаю, что будет, и прошу тебя лишь об одном: позволь остаться здесь, не отнимай у меня хотя бы этого последнего счастья - умереть за тебя. Ведь большего ты не можешь мне дать. Знаю все, что будешь говорить, все, что подумаешь - все равно. Я прошу тебя.

"Нет. Нет! Никто больше не умрет за меня - так. Никогда я не смел заставлять. Теперь так будет... Ты не умрешь. Ты не будешь меня любить. Великая Тьма, у тебя такие же глаза... как же я раньше не понял... ведь просто не позволял себе понять, поверить... Ты - та же? Другая? Не надо, не надо, зачем тебе, это страшная кара..."

- Но почему же - я...

- Потому, что тебе плохо. Тебе больно за всех. Неужели никому не дано взять хоть часть твоей боли? И еще одно... Да, женщины любят за страдания. Но разве ты не знаешь, что ты прекрасен? Прекраснее всех в Арте? А я только женщина...

- Прекрасен... - он криво усмехнулся. - Посмотри на меня получше.

Она выдержала его взгляд:

- Да. Ты прекрасен.

- Девочка. Уж кому-кому, а мне известно, кто красив, а кто нет. Гортхауэр - во всем лучше меня. Я сам дал ему этот образ. Я знаю. Почему не он?

Она тихо и грустно улыбнулась:

- Я люблю тебя, Мелькор... - и повторила на древнем языке. Мэллъе-тэ, мэл кори.

...Как сказка. Печальная и прекрасная сказка. Красавица спит в пещере у темного озера среди елей; спит волшебным сном - пока не придет тот, кому суждено будет разбудить ее... Он приходил сюда, подолгу стоял у ее ложа, вглядываясь в лицо спящей, не смея понять, почему оно кажется ему таким мучительно-знакомым, не смея назвать ее по имени...

...Он был предводителем одной из многочисленных шаек изгоев, изверившихся во всех - и в Эльфах, и в их западных покровителях; враги всем, кроме самих себя. И все же Враг был первым врагом. Наверное, он здорово насолил Оркам - видавшие виды воины Аст Ахэ не помнили, чтобы отбитый у Орков человек был искалечен до такой степени. Орки пытались вытянуть из пленного ответ - где скрываются его люди. Золотоволосые потомки народа Хадора были лютыми врагами Орков, и те вырезали их вплоть до грудных младенцев. В потаенном месте в лесу жили его люди - с женами и детьми; и потому человек молчал. В течение бесконечно длинных часов ему методично переламывали ноги - все кости, одну за другой. Тело его давно уже стало сплошным ожогом. Наконец, взбешенные его молчанием, Орки решили заживо содрать с него кожу. Они уже начали осуществлять свой замысел, когда отряд черных рыцарей, привлеченный орочьим гвалтом, разогнал злобных тварей. Страшный плод висел на низком суку дуба. Хуже всего, что Орки влили человеку в горло какое-то зелье, не позволявшее впасть в забытье. Первой мыслью было - прикончить его, чтобы не мучился. Но потом решили все-таки попробовать спасти ему жизнь. Сначала везли осторожно, потому что он кричал от боли при малейшем сотрясении. Затем пустились во весь опор, уже не обращая внимания на крики - иначе не довезли бы.

...Эти большие серые глаза были так похожи на глаза Гортхауэра в тот день, когда в нем проснулось сердце... Окровавленный комок обожженной плоти. Один он не мог помочь этому человеку - он понял это сразу. Пятеро лучших учеников помогали ему. Как ювелир, он соединял обломки костей бесконечно долго, вечно... Когда, наконец, закончили, оказалось, что прошло двое суток. Человек спал. Теперь он будет жить...

Долгие дни прошли. Пережитый ужас остался позади - страшным сном; только в золото волос подмешалось изрядно серебра. Он не знал, куда попал, но, поскольку его лечили и обращались с ним хорошо, думал, что это эльфийское поселение, а седой величественный владыка - наверное, какой-нибудь Эльфийский король. Черные одежды... Видно, много горя пережил, потерял близких...

Говорить с ним было хорошо, хотя и странно - кто в такие времена говорит о красоте и мире? Печальный мудрец, жаль его. Такие гибнут в нынешние времена. Смерть забирает самых беззащитных, а они-то, как правило, и есть лучшие. Как странно дрогнуло его лицо, когда человек назвал свое имя - Хурин...

А чуть позже Хурин мельком увидел руки собеседника. И впервые подозрение проникло в его душу. Вскоре он осмелился спросить у одного из своих лекарей, как имя того, кого здесь называют Учителем...

Удар был страшным. Словно предательство лучшего друга. Он так привязался к этому человеку... Враг И... нет, невозможно. Враг, которого он знал по рассказам, совершенно не походил на того, кого он видел перед собой. И то был не обман, Хурин чувствовал это. Но как же понять все, что о нем говорили? Эта раздвоенность так измучила его, что он начал придумывать самые невероятные объяснения. Пережитой ужас вновь неотвратимо заполнял его душу. Ночь он провел без сна, почти на грани безумия; мысли его путались, и жуткие видения клубились во тьме. Утром его вынули из петли - еще живого, по счастью. Страх подтолкнул его к самоубийству.