"Нельзя было с ним так. Да, он причинил мне боль. А я? И разве он сказал неправду? Он ведь был прав... И опять, наверное, терзает себя сейчас". Дрожь прошла по телу от жестокого воспоминания. Какая необъятная боль переполняла тогда его глаза... Он поднял голову и вздрогнул - те же глаза. Гортхауэр. Стоит, привалившись к стене. Зачем он здесь, что произошло?

Майя шагнул вперед, тяжело рухнул на колени. Чуть не упал и быстро оперся рукой о пол. Безнадежный потерянный взгляд, умоляющий - может, не будет Властелин добивать насмешкой своего и без того полумертвого слугу...

...Он говорил, словно каялся, уже не слыша себя. Его голос, временами осознаваемый им самим, казался чужим, идущим извне. Он говорил уже по инерции. Кровь пропитала повязку, и ползет по шее, по груди, пятная полированный пол. Он стоял на коленях, опираясь одной рукой на пол, а другой зажимая рану; он уже не видел ничего. Только на миг показалось ему, что весь мир вокруг стал глазами Мелькора, и он упал в их ледяное сияние.

Последнее, что успел внятно произнести:

- Прости... я умираю... я отвечу за все...

Мелькор впервые испугался. Только сейчас он до конца осознал, как дорог ему Гортхауэр. Тот, кто всегда был его Учеником. Белое, неестественно белое лицо... Снова вспыхнуло то жуткое видение, которое он гнал от себя - это же лицо, искаженное мукой, и черно-кровавые провалы вместо глаз.

- Нет! Да нет же, нет!!

"Он бессмертен. Он не человек, он вернется в Валинор... И его - как их... Нет, много хуже, он не сумеет уйти... И вечная пытка - без конца, и невозможно уйти... А я буду тому виной... И буду здесь, невредим... Ты прав, чужой кровью плачу я за свои грехи, твоей кровью, драгоценной твоей кровью..." Ужас охватил его. Он вскрикнул, обнимая ученика, словно пытаясь укрыть его от ненависти Валар. "Не уходи, не покидай меня, ученик мой, единственный... Не уходи..." Рванул ворот - сколько же крови!.. Гортхауэр, безвольный и бесчувственный, висел на его руках, заливая его своей кровью. "Кровь его - на руках моих", - с тупым постоянством эта мысль сверлила его мозг. "Не отдам! Нет! Лучше - меня, делайте, что хотите, во всем моя вина, не его! Не умирай! Не надо! Прости меня, не покидай меня, не умирай!" Он не чувствовал, как одна за другой от неимоверного напряжения, от усилия удержать уходящую душу и жизнь Ученика, открываются засохшие было раны, и его кровь течет по лицу, по груди, смешиваясь с кровью Гортхауэра. Он изнемогал в неравной борьбе, словно пытался отнять у кого-то бесчувственное тело Майя. Или Человека? Глаза закрыты, черноволосая голова запрокинута, только влажно поблескивает белая полоска зубов... "Дышит... Все же дышит, жив... Жив... Мой Гортхауэр, мой Ученик, ты жив..." Вала почувствовал, что сейчас упадет.

Они оба лежали рядом, равно беспомощные и слабые - Учитель и Ученик. И, с трудом разлепив тяжелые веки, Гортхауэр в первый и последний раз увидел глаза Мелькора, полные нежности, теплоты и страха. После была лишь суровость. Но и этого хватило, чтобы отдать ему душу навсегда...

Вала с трудом поднялся. Гортхауэр следил за ним - одними глазами, не было сил даже повернуть голову. Двое стражей, явившиеся на зов Мелькора, в ужасе смотрели на него, перемазанного кровью.

- Учитель! - крикнул, наконец, один.

- Не моя, - хрипло ответил Вала. - Что может быть со мной... Скажи лекарям - пусть приготовят ложе... нет, не надо. Пусть придут в мою комнату.

Он с трудом поднял с пола раненого и медленно, сильно хромая, понес его прочь из зала. Только лужа застывающей крови осталась на полу, перед троном...

Чем ближе была цель, тем тяжелее было идти, тем мрачнее становилось все вокруг. Всюду виднелись следы древнего страшного пожара, что некогда прокатился огненным валом по плато Ард Гален - гигантские стволы росших здесь когда-то неведомых деревьев, оплавленные валуны. Сами близившиеся горы казались навеки вычерненными до синеватого блеска огненными языками. Это было страшно сознавать и сейчас - а какова же была огненная буря тогда? Даже эльфийские предания меркли перед действительностью. Все тяжелее на душе, все холоднее в груди, все непокорнее скользкая змея страха... Мало кто попадался им на пути и никто, по счастью, ничего не заподозрил, и Берен тысячи раз восхвалял магическую силу Лютиэнь, и тысячи раз проклял и себя, и свою клятву, завлекшую ее сюда, в логово смерти и ужаса. "Чем я лучше этих бешеных сынов Феанора? Разве не одно и то же влечет нас? Разве не к беде приведет это меня?.." Он отбрасывал такие мысли. Нельзя. Сейчас - нельзя. Только вперед - куда бы это ни привело. Иного пути нет.

Черные горы встали прямо перед ним. Страшные клыкастые пики, укрытые темно-серыми тучами. Было пасмурно, промозгло-сыро, и все вокруг окутывал туман, и он был недобрым - словно паутина черного колдовства источалась из бездонной пасти твердыни зла, где, как паук, засел Враг Мира. И они, безумцы, шли прямо в пасть, прямо в лапы этого чудовища.

Ледяные реки с ядовитой дымящейся водой спадали по обе стороны черного ущелья, словно прорубленного мечом, и, сливаясь, серой змеей уходили в туман, куда-то к северу. Широкий мост вел через пенящийся поток. А там, за ним, в естественных неприступных гладких стенах, лежал путь. Куда? Они вошли. Это были Врата Ангбанда - проход в ущелье, перекрытый сверху высокой аркой с надвратной башней, похожей на черного красноглазого стервятника, что вечно на страже. Берен в последний раз оглянулся на мрачные хвойные деревья, покрытые пеленой тумана. Ощущение неминуемого конца сжало ему горло, словно сам воздух был здесь ядовит...

Единственным стражем, преградившим им путь был Кархарот, Алчущая Пасть, чьи глаза, казалось, проникали сквозь их обманные магические одеяния, и голос его был полон угрозы и подозрения.

- Неужто Валар вернули тебе жизнь, Драуглуин? Ходили слухи, что прикончил тебя валинорский пес!

Зубы его блеснули в жутком насмешливом оскале. Берен, в облике Драуглуина, сжался, готовясь к последнему бою. Но Кархарот молча опустил голову на лапы и вяло прикрыл глаза.

- Скорее, - шепнула Лютиэнь. - Я усыпила его. Скорее!

Они вступили во Врата. Словно зеркало, лежал перед ними путь. Словно черное гладкое стекло, и в нем отражались мрачные стены ущелья с черными зевами неведомых подземелий, со змеящимися кверху дорогами, теряющимися в тучах, наколотых на пики. Но главное было впереди - гигантская арка Ангбанда, замка-скалы, окутанного мраком и колдовством. Он как-будто ждал их, злорадно усмехаясь. Мрачное величие подавляло, сгибало душу, лишало воли. Воистину - здесь было сердце Зла, средоточие страха и мрака, это ощущалось физически. Отсюда струилось, источалось Зло, его щупальца тянулись отсюда жадными ртами-присосками, желая высосать кровь и свет мира. Тяжелое ощущение цепкого жесткого взгляда, что становилось все сильнее по мере их приближения к горам Тангородрим, стало невыносимым. Но теперь это ощущение стало словно петлей, захлестнувшей их. Оно тянуло, оно не отпускало. Пути назад не было. А путь вперед был свободен. Ни одного Орка, к своему удивлению, они не встретили. Впрочем, здесь было бы страшно и Орку - здесь обитали существа куда более жуткие. Неподвижные воины стояли у распахнутых дверей. В черненых кольчугах, в черных плащах. Их лица, охваченные под шлемами кольчужной сеткой, были бесстрастны, на щитах - странные уродливые знаки, начертанные белым пламенем. И похолодело от ужаса сердце Берена, когда он понял, кто это. Живые мертвецы, которым чародейство Врага дало видимость жизни... Они смотрели мимо пришельцев. И все сильнее было чувство чужого взгляда - казалось, он вел их по бесконечным коридорам, полным тоски и ужаса, и они шли за ним, не в силах противиться, среди тьмы и настороженной пустоты, и откуда-то все тянулась тоскливая песня, выматывающая душу так, что хотелось разорвать грудь и вопящим кровавым комком души вырваться отсюда - наверх, наверх, наверх... Полуплач - полупесня - полустон... Кто? Рабы? Обреченные? Что в этой песне, в этом лишающем воли плаче? Что за тризна там - в бездне?