Все ближе... Они шли все быстрее и быстрее - мимо непонятных символов на стенах, мимо странных и потому страшных изваяний, изображений и предметов. Иногда сквозь раскрытые двери залов они видели какие-то тени и образы, каких-то людей в черном, явно творящих злые обряды... И все сильнее взгляд, все тоскливее песня - колдовской зов их тянет, как на веревке... Высокий проем двери. Вот оно. Паук там. Он ждет. Уже не уйти. Они вступили в тронный зал.

Стройные колонны из обсидиана уходили под высокие своды. Огромные каменные змеи обвивали колонны, и столь искусна была работа по камню, что казались они живыми. Это ощущение усиливал странный темный огонь, бившийся в их глазах. И в светильниках черного железа, подобных чашам, мерцало холодное голубовато-белое пламя - как печальные упавшие звезды. Черные щиты висели по стенам зала, и бледные мечи со странными рукоятями были скрещены под ними.

Сумрачная красота зала испугала Берена и Лютиэнь, но много страшнее был им тот, кто в одиночестве неподвижно сидел на черном троне, неотрывно глядя на вошедших. Тот же взгляд, спокойный и пристальный, проникающий в скрытые мысли.

Властелин Мрака, Зла и Лжи, чудовище с глазами, пылающими адским пламенем, демон, закованный в несокрушимую, тверже адаманта, броню; чье слово несет войну, чья рука сеет смерть, чья сила - ненависть, чья власть - ужас... Говорят, когда он идет, земля содрогается под его ногами. Говорят, всякий, чья воля не тверже стали, утратит рассудок, взглянув ему в лицо...

Они знали это. Они были готовы к этому. Но все, чему их учили, рассыпалось как песочный замок, и золотое шитье сказаний об отважных героях, превозмогших страх, принявших бой с Врагом, расползалось под пальцами истлевшей тканью. И не выдержал разум чудовищного несоответствия между тем, что знали и тем, что видели теперь. И затравленным зверем металась мысль, и единственным спасением от безумия было: все это ложь, наваждение, это не может быть правдой!

Не замечая этого, они дрожали, как испуганные дети, заплутавшие в ночном лесу.

Сидевший на троне чуть подался вперед, вглядываясь в вошедших; изуродованные руки впились в подлокотники трона, живым огнем боли и памяти горят Сильмариллы в высоком венце.

Он ясно видел, кто перед ним. Видел и кольцо Бараира на руке Берена Кольцо Ученика, кольцо Мастера Гэлеона. Суть вещей была открыта ему: "Маленькая Лютиэнь, думаешь ли ты, что твоей магии довольно, чтобы закрыть мне глаза?"

Он чуть заметно печально улыбнулся, и Лютиэнь вздрогнула. "Воистину, кто знает мысли Моргота и постиг мрачную бездну замыслов его? Что за чудовищное злодеяние задумал он? Какая зловещая усмешка..."

Любовь сильнее страха смерти: Лютиэнь сжала маленькие кулачки и смело взглянула в лицо Врагу. С той же улыбкой тот сделал почти неуловимый жест рукой, и одеяние, делавшее дочь Тингола похожей на огромную летучую мышь, соскользнуло с ее плеч - легко, как от ветра падает снег с ветвей юного деревца. Теперь она стояла перед троном в узком серебристом платье, и темные волосы шелковым водопадом ниспадали на ее плечи. Мягкий мерцающий свет скрадывал запыленный обтрепанный подол платья, трогательно-неумело поставленные заплатки: она стояла словно отлитая из серебра маленькая статуэтка. Живым было только лицо - почти детское, беззащитно-вдохновенное.

"Успокойся, я не причиню тебе зла... Если бы ты могла в это поверить, бедное дитя... Зачем же ты здесь? Нет, я вижу..."

- Я - Лютиэнь, о Властелин Мрака. Я пришла, чтобы танцевать перед тобой и спеть тебе, как поют менестрели Средиземья.

Черный Властелин молча кивнул.

И Лютиэнь начала танец - медленный колдовской танец, рождающий музыку, подобную звону ручья или шелесту травы.

Танец Луны, которого не помнил теперь никто. "Кольцо Гэлеона, танец Иэрне... Словно эхо иных судеб связало этих двоих... Странна судьба жестока память... И некуда бежать от нее..."

Еще несколько мгновений смотрел он на Лютиэнь, потом прикрыл глаза. "Ведь я знаю, зачем вы здесь. Цена крови - свадебный дар, выкуп королю Тинголу. Плата за муки и смерть тех, кто любил друг друга, как любите вы. Бедные дети. Проклятый камень, за который сыновья Феанора готовы перегрызть горло... А на твоей руке, Берен - перстень казненного. И эта девочка - такая юная, такая красивая. Мои враги... Вы - мои враги, но разве я - враг вам? И что же мне делать с вами? Если бы я мог отдать вам камень... если бы мог объяснить... Но разве вы поверите мне, Врагу, Владыке Лжи? Что же делать, что?"

А едва уловимая мелодия звучала все яснее, и теперь в нее вплетался голос Лютиэнь, и Властелин Тьмы до боли стиснул руки - узнав.

Сознавала ли она сама, что поет? Ее глаза, казалось, не видят ничего, как глаза безумных пророков, что бродят среди Людей. Этой песни она не могла ни слышать, ни знать - и все же слышала: в шорохе крыльев птицы, в неслышных мелодиях звезд, в шелесте ветра, в шепоте осеннего дождя. И слова были иными - но это была та же песня, которую он узнал бы из тысяч. Человек поет так, лишь когда он один, и нет дела до того, что подумают о его песне другие. И девушке казалось - она одна, и вставали вокруг тысячелетние деревья, и низко-низко висели прозрачные капли звезд, отражавшиеся в глубоких темных водах колдовского озера мерцающими водяными лилиями - как в тот, первый день, когда словно от долгого сна пробудилось ее сердце, и было радостно и больно, потому что знала - недолог век их любви...

И замер Берен - словно завороженный, слушал он голос возлюбленной, песню, что струилась перед глазами как светлый печальный сон. И безмолвным изваянием застыл на троне своем Властелин Тьмы.

Он готов был взмолиться: не надо больше!.. Что ты делаешь, девочка... И - молчал.

...Родниковая вода у губ, резная деревянная чаша, хранящая тепло маленьких ладоней, бездонные печальные глаза, в которых он тогда не смог не посмел читать...

"- Выпей воды, ты устал, Учитель...

- Тысячи лет без сна...

- Знаю, ведь я всегда рядом..."

Спать... Уснуть... Он впервые почувствовал, что бесконечно устал. Железная корона гнула его голову к земле - так, словно вся тяжесть мира, все его заботы, страсти и тревоги были возложены на его чело.