— Мои слова, как и поступки, уже ничего не вернут! — прокричал Розгальд, обводя прямым взглядом толпу. — Но я хочу, чтобы вы знали: я раскаиваюсь… И сегодня я смою с Дормана тот позор, в котором я повинен!

Король рухнул на колени и опустил голову на плаху. Палач обнажил меч. Наступило время спеть песню вечных истин. Солнце вовсю несло свою службу, но его скрывали облака. И потому небо до сих пор оставалось мутным и серым. Если склонить шею назад, то в нём можно заметить призрачные потоки, будто сами боги парят в вышине. Они желают узреть, как их дети вершат правосудие.

Опытный заплечных дел мастер исполнил свой долг. Один взмах… Один ровный и чёткий удар… Одна смерть…

Птицы, встрепенувшись, упорхнули с насиженных мест. Голова с широко раскрытыми глазами упала и, немного прокатившись, остановилась. Свежесть воздуха наполнил горький запах крови. Раздувающиеся ноздри дорманцев хорошо учуяли его.

Лезвие закончило петь. Мелодия правды всегда коротка. Но придётся пройти множество дорог перед тем как услышать еë. И от нашего с вами выбора зависит: будут ли звуки той приятны или разрушительны для нас.

Тисса отпустила перила, за которые крепко держалась, и крепким шагом направилась к трупу. В её лице отныне не читалось никаких страхов и сомнений. Она знала своё будущее настолько, насколько это было только возможно. На канве королевства только что бесповоротно заполнилась ещё одна клетка. И миледи пора вышивать узор дальше, чтобы завершить картину.

Супруга Розгальда поднялась на эшафот и нарушила удушающую тишину.

— Тело бывшего короля не станут переносить в склеп славных правителей! — недрогнувшим голосом объявила она. — Он этого не заслуживает! Пусть его закопают в поле безымянным! А статую перед дворцом снесут! — по её коже поползли горячие слëзы. Она помнила, ради кого они должны литься. И невольно задалась в душе вопросом, не лжёт ли сама себе… Но поняла, что это правда единственная. Розгальд сказал вчера верные вещи. Ей действительно было жаль убитых. — Слëзы, что вы сейчас видите… Не по моему супругу… А по невинным дорманцам, что пали от его рук! — лицо её так осунулось, будто Тисса состарилась за несколько минут.

Седобородый священник в белой ризе и пурпурной фелони выдвинулся к ней. Он нёс в руках тяжелую корону, а его помощник семенил сбоку, держа золотой меч. Тисса преклонила перед ним колени.

— Дочь Дормана, готова ли ты взять на свои плечи бремя царствования? Клянешься ли ты заботиться о братьях и сёстрах своих, покуда сердце твоё будет биться в груди? — несмотря на суровый вид, служитель богов обратил свою речь к ней очень благоговейно.

— Да, готова! Клянусь своей жизнью и душой! — без запинки отвечала миледи, воздев на него влажные чёрные глаза.

Пастырь водрузил на её голову корону, инкрустированную мириадами крупных бриллиантов. Основание коей оплетала филигрань из серебра. После чего взял меч и приложил его плашмя Тиссе сначала на одно плечо, а затем на другое.

— Да будет так! — продолжил он. — Если ты когда-либо нарушишь сказанное здесь, клинок кары найдёт тебя и низвергнет в преисподнюю!

— Я принесла обетование не из-за страха перед возмездием, а из-за любви! — резко заявила Тисса, поднявшись в полный рост.

Священник слегка улыбнулся и тихо сказал ей, чтобы услышала только она:

— Тогда мы в надёжных руках, Ваше Величество.

Все склонили перед ней колени. Толпа разразилась шквалом криков и аплодисментов.

— Да здравствует королева Тисса! Да здравствует королева Тисса! Да прольется на нас её любовь!

Миледи взяла в правую руку золотое оружие и подняла его высоко вверх.

— Да защитит она нас всех, как родная мать от бед!!!

Краем глаза она взглянула на голову супруга, понимая, что большего для него сделать не посмела бы.

Некоторые из жителей, которым не довелось потерять близких от злодеяний Розгальда, осудили её. Для их примитивного мышления казалось безумием, что Тисса не попыталась спасти мужа, и что она даже отказалась лить по нему свои слезы. Они думали: какую же любовь можно ожидать от женщины, так поступившей со своим близким. Но эти дорманцы не могли представить, что истинная любовь бывает и в отречении.

В перипетиях судьбы часто случается так, что высокодуховным особам приходится бежать от человека, которым дорожишь больше всех. Либо из-за опасения, что потянешь возлюбленного с собой на дно. Либо, как Тисса, которой пришлось доказать свою любовь к Розгальду таким способом. Тот ценил её за справедливость. Он любил супругу душой, а не только человеческими условностями.

Розгальду никогда не были нужны её жертвы ради него. К чему приукрашенные прыжки в пропасть вслед за второй половиной? Бывший правитель боготворил в ней лишь самое редкое, что повезëт иметь только исключительным личностям: силу истины, выжигаемую колесом времени среди звёзд.

Ночью в почивальне дворца, королева неподвижно смотрела на крепкую перекладину, проходившую под потолком. Она безэмоционально поднялась и, пошатываясь, с трудом сорвала балдахин. Скрутив его, перекинула через брус. Подставила стол, а на него стул. Затем обмотала ткань вокруг шеи, закрепив плотным узлом.

Камеристка Оливия тайком стояла за дверью. Нервно грызла ногти на пальцах и так же судорожно, липкими руками теребила цепочку шатлена на юбке. Советники предупреждали её, чтобы она ни на миг не оставляла в ближайшее время Её Величество одну. Так как имелось достаточно опасений насчёт эмоционального состояния Тиссы. Никто не мог без страха относиться к данной ситуации. Мужчины предполагали, что любившая своего мужа женщина способна выкинуть что-то ужасное.

И теперь придворная дама не знала, куда себя деть, ибо миледи приказала ей уйти. Оливия в одинаковой степени не хотела ослушаться свою королеву, как и не могла не находиться подле неё в столь переломный момент.

Камеристка всё же собралась с духом и даже без стука распахнула дверь. Повезло, что Тисса ошибочно понадеялась на безропотное подчинение Оливии.

Когда фрейлина увидела происходящее внутри, она только и смогла громко охнуть, выпучив глаза. Её Величество словно очнулась ото сна наяву.

— Это не то, что ты подумала, Оливия! — королева поспешными движениями сбросила балдахин с шеи и принялась спускаться.

Женщина бросилась к ней, чтобы подать руку. Миледи покрылась красными пятнами.

— Вернее… Это то… Но… — Тисса замотала головой, будто отгоняя от себя все мысли прочь. — Нет. Я бы этого не сделала. Не смогла бы! Не говори никому! Прошу! Я же дала сегодня клятву! Я нужна наследнику и народу! И я Розгальду обещала, что… Оливия, мне так стыдно!

— Не стоит стыдиться глупых поступков, которые так и не совершили! — камеристка обняла её, прижав к груди, как растерявшегося ребёнка.

Тисса разразилась потоками слëз, вздрагивая в её объятиях.

— Вы ведь больше никогда…

— Нет! Я… Я никогда так больше не сделаю. Оливия, если бы вы не вошли, я бы всё равно одумалась. Правда…

— Как-то вы это неуверенно сказали, — дама печально взглянула на неё.

— Я обязана достойно воспитать наследника! Я обязана помогать дорманцам! Это было минутное помутнение! Минутное… Я не хочу, чтобы кто-то об этом знал. Так будет только хуже. Мне не нужна излишняя забота. Она вгонит меня в еще более плохое состояние. Дайте мне шанс, Оливия. Вы увидите, что я сильнее, чем кажусь. Сильнее… Я это и себе докажу!

— Моя королева, то, что вы сильнее всех нас вместе взятых, мы и так все знаем! Какая бы женщина вынесла… В общем… Не станем больше об этом. Я вам верю! Но всё же надеюсь: вы не будете против, если я останусь при вас?

— Только на сегодня, — миледи взяла из её рук платок и обтëрла пылающее лицо.

Утром Оливия заметила у госпожи признаки лихоманки. Целую неделю Тисса не поднималась с постели. Все эти семь дней дорманцам казались вечностью. Однако королева не соврала. Она боролась за жизнь, как только могла. Прилежно пила все бульоны и отвратительные целебные травы, что ей заваривали.