Теперь же Надя успела выцепить глазами рабочие столы, заваленные проектами, стоявшие во всех углах штендеры*, пробковые доски, увешанные цветными карточками, и специально оборудованное место с белыми бумажными стенами для фотосъемки.

В кабинете было светло и… пахло Ржевским. Надя втянула воздух, уловив в нем аромат его парфюма, кофе и шоколадных сигарилл.

– Как вас зовут? – спросила она девушку, когда та оперлась о стол и уставилась на нее своими раскосыми глазами.

– Зая, – представилась она.

– Зая? – приподняла брови Надя, окатив ее ледяным взглядом.

– Зая. А там, – девушка указала пальцем в сторону двери, – Потапов, наш фотограф. Шурик и Аня вернутся завтра. Остынут и вернутся.

– Зая… – протянула Чарушина, попробовав еще раз прозвище на вкус. Она не любила цирк и терпеть не могла зоопарки. И теперь, судя по всему, прямиком угодила в один из них.

Девушка беззастенчиво разглядывала Надю с ног до головы. На губах ее играла загадочная улыбка. Выдержав паузу, она наконец сказала:

– Церен.

Незнакомое Чарушиной слово соскочило с ее языка будто серебряная монетка и продолжало звенеть в ее ушах еще несколько мгновений.

– Что? – У Нади зачесались глаза, а следом и уши – верный признак того, что она явно что-то упускает и недопонимает.

– Ясно, – вздохнула девушка. – Павел вам ничего обо мне не рассказывал…

Теперь у Нади зачесалось и заскреблось где-то в районе желудка. Девушка, подскочив, уселась на край стола и снова широко улыбнулась. Некоторым людям свойственно улыбаться в самый неподходящий момент, даже когда собеседник явно не расположен к веселью.

– Я секретарь Ржевского, Заяна Церен.

– Ах вот оно что… – выдохнула Чарушина. – Имя у вас, конечно… Необычное.

– Да ладно, – отмахнулась девушка. – Это вы еще моего отчества не знаете, – хихикнула она и нараспев произнесла: – Улюмджиевна. Я калмычка. Так что зовите просто Заей. Меня здесь все так называют.

– Ну не знаю, – Чарушина поморщилась. – Попробую.

Она боялась услышать несколько другие откровения и внутренне уже готовилась к еще одному потрясению. Если бы секретарша заявила вдруг, что является любовницей Павла, то неизвестно еще, как бы она это переварила…

– А я вас сразу узнала, – Зая перегнулась через стол и развернула серебристую рамку, в которую была вставлена Наденькина фотография, сделанная в Италии.

Ржевский снял ее на фоне Миланского собора, и Надя выглядела восхитительно в лучах ломбардского солнца – загорелая, немножко пьяная и очень счастливая.

– К нам сегодня из полиции приходили, – Зая покрутила серебряное колечко в носу. – Спрашивали о Ржевском. Что и как…

– И что? Как? – Наденька прошлась по кабинету, подмечая знакомые вещи и следы присутствия чужих людей.

– Они только по верхам смотрели. Вы ничего такого не подумайте, постановление было. Я его сама читала.

– Скажите, Зая, – обернулась Чарушина, – насколько я знаю, Павел должен был быть в командировке…

– Он там был, – пожав плечами, заявила секретарша.

– Вы уверены? – с сомнением в голосе переспросила Надя.

– Конечно! Когда Павел Александрович что-то говорит, я ему всегда верю. А вы? Разве нет?

Штендер* – переносная конструкция, которую устанавливают на улице, рядом с компанией-рекламодателем.

Надя ошеломленно застыла, раздумывая над ее словами, а затем спросила:

– А вы случайно не в курсе, менял ли он обратные билеты?

Зая пожала плечами и поставила рамку на место, повернув ее к стене лицом.

– Все может быть, я не в курсе. И вообще, у меня нет привычки обсуждать решения Павла Александровича, – заявила она как нечто само собой разумеющееся. – Вы же знаете, какой он занятой человек, и сколько вопросов ему приходится решать каждый день.

Наденька знала. Закусив нижнюю губу, она посмотрела в окно – клены шумели, и в лучах августовского солнца первые желто-красные резные листья смотрелись как дорогое украшение на темно-зеленом кафтане.

– Сколько вам лет? – не выдержав, спросила она Заю. В том, что одна женщина интересуется возрастом другой, кроется момент истины, говорила ее мать. Наде же казалось, что вопрос ее был задан только потому, что Зая производила впечатление довольно сообразительной, хоть и совсем юной девушки.

– Девятнадцать. Я полиграфический колледж окончила, – важно заявила Зая. – И сразу в рекламное агентство попала. Представляете, как повезло?

Чарушина опустилась в кресло Ржевского, и Зае пришлось слезть со стола.

"Интересно, – подумала Надя, – откуда у секретарши Ржевского привычка седлать любую поверхность, которая появляется в поле ее зрения? Неужели генетика? Бескрайние степи, табуны, юрты…"

– А чем занимаются ваши родители, если не секрет? – спросила она.

Зая прикусила нижнюю губу, а затем сказала:

– А почему вас это интересует? Наверное, думаете, что они пасут скот в степях? – Она оперлась руками о столешницу и перенесла корпус вперед, сокращая расстояние между ними.

– Вовсе нет, просто… – Надя с трудом удержалась, чтобы не цокнуть языком – Зая будто прочла ее мысли. – Ничего не знаю о калмыках.

– Да ладно, я привыкла, – отмахнулась серетарша. – Мой народ пришел из Монголии 400 лет назад. И теперь все вокруг удивляются – как, значит вы монголы? Вы же калмыки? А мы объясняем – калмыки! Но вообще-то монголы…

Ее лицо оказалось очень близко, и Чарушина восхитилась ее гладкой смуглой кожей. Такой цвет в солярии не получишь. Это степной ветер, солнце и кумыс – многовековое влияние генов и природы.

– Не обижайтесь, – сдержав завистливый вздох, сказала Надя. – У меня такое странное чувство, будто я что-то упускаю. А ведь я адвокат и должна обращать внимание на детали.

– Павел Александрович говорил, что вы очень увлечены своей работой, – с кислой полуулыбкой заметила Зая.

Чарушина вновь посмотрела в окно. Ей вдруг подумалось, что она никогда вот так запросто не делилась чем-то личным ни с кем, кроме Павла. Конечно, у нее были институтские приятельницы, но, когда появился он, необходимость в подобном общении резко пошла на убыль. К тому же ее окружали коллеги, с которыми было гораздо интереснее обсуждать текущие дела и разные процессуальные тонкости, чем собственную жизнь и, тем более, отношения. А вот Павел, оказывается, был не против того, чтобы обсудить ее жизнь с кем-то. И это ощутимо напрягало.

Зазвонил телефон. Сняв трубку, Зая ответила:

– Рекламное агентство «Рожь». Добрый день! Да, правки внесены. В течение получаса отправлю на почту. Павел Александрович занят. Все передам. Всего доброго. – Положив трубку, она шмыгнула носом: – Звонят и звонят. Вы не подумайте, что я бесчувственная. Улыбаюсь, как будто ничего не произошло. Это выглядит странно, да?

Чарушина промолчала.

– Нам ничего толком не объяснили. Сунули постановление в нос и все. Мне кажется, что они не знали, что искать. – Зая опять подергала за колечко в носу. – Но вы-то знаете. Я же вижу, что знаете. Тогда почему молчите? Кто-то настучал на нас в налоговую? Или Роспотребнадзор? Хотя, при чем здесь тогда прокуратура?

– Это недоразумение. Я уверена, что скоро все выяснится, – сдержанно заявила Чарушина.

– Понятно. А где же сам Ржевский? – Раскосые глаза Заи выражали неподдельное беспокойство.

– Я… я не знаю. – Кресло под Надей скрипнуло, когда она закинула ногу на ногу. – И как найти его, не представляю. Трубку не берет.

– Мы тоже звонили, – со вздохом кивнула Зая. – Он должен был дать распоряжения по поводу работы. Те заказы, которые уже выполнены, мы отдаем. Но вот как быть дальше… Потапов говорит, продолжать. Шурик ссыт, извините, а Анна Феликсовна включила пожарную сирену… ну вы видели. Я ее понимаю – она бухгалтер, первый человек после Ржевского. Я еще утром подумала, что нужно вам позвонить, когда не смогла связаться с Павлом Александровичем. А тут вы сами явились.

Чарушина откинулась на спинку кресла и внимательно посмотрела на Заю. Что-то в словах секретарши зацепило ее, но она еще не понимала, к чему клонит луноликая красавица.