Ёна толкает Пенни плечом – мол, подходи ближе, знакомься, ну что ты как не своя, – и приходится в очередной раз представляться; темнокожая девка называется Хильдой, а «училка» – Магдой Ларссон. Коваль поворачивается, чтобы передать миску с размятым хлёбовом бабке Салии в руки, и за спиной у него опять ребёнок, Шарлотка, спит себе да пускает слюни, примотанная полосой тканины.

У Пенни возникает всё больше вопросов, которые она и не собирается задавать.

– Если возникнут человеческие проблемы, о которых по-орочьи быстро и не рассудишь, – произносит Коваль, обращаясь к Пенни, – ты иди тогда сразу ко мне, не стесняйся – сам с сестрой рос. Или вот к нэннэчи. Бабушки, они толк от бестолочи враз понимают.

Пенелопа Уортон даже не может себе вообразить, с какой бы это проблемой она пошла бы, например, к слепой дряхлой бабке, и про себя приходит к выводу, что таких вещей просто не может существовать в природе, а Коваль всё-таки слабак. И говорит он либо по-лживому, либо по-слабачьи.

– Пенелопа, – произносит «училка» Магда, – у тебя красивое имя. Ты знаешь, что это имя смелой, умной и стойкой женщины – одной древней царицы?

– Имя как имя, – отвечает Пенни с осторожностью, обмакивая шмат серой лепёшки в похлёбку, как здесь принято делать. – Типа надо же было как-то называть.

О том, как её, мелкого переростка, дразнили по имечку «антилопой гну», Пенни рассказывать тоже не собирается.

В миске обнаруживаются порезанные надвое мелкие голубоватые луковицы. Пенни подозревает, что это те самые, которые утром перебирал орчий старшак. То ли она очень голодная, то ли действительно стряпня не так уж плоха. Хотя есть её не очень привычно.

Потом эта Магда спрашивает, не желает ли Пенелопа помыться. Сегодня её уже об этом спрашивали два или три раза, но Пенни уже выяснила, что моются здесь прям в озере, да ещё и лезут в воду все вместе, и поэтому отвечает:

– Нет… я лучше когда-нибудь в другой раз.

Слепая ведьма хмыкает и принимается распоряжаться:

– Так! Маррушка, душа моя, согрей-ка воду, эдак чтоб хватило овцу утопить. А ты, Рэмс, подряди молодёжь – пусть брезенты ставят на помывочную. Пенелопа, если всю воду не потратишь, так потом как раз и я свои мощи ополосну. И соберите девочке чистое переодеться, я что-то нутром чую – на ней уже всё нательное небось с грязи ломится.

– А что я говорю – нэннэчи толк понимают! – говорит человек-старшак, ничуть не сердясь на то, что бабка при нём раскомандовалась.

Вечером весь здешний народ сходится вместе. На Великих озёрах в эту пору ночки стоят совсем светлые, приятные глазу, и огонёк в чёрном старом кострище, глодающий зелёные ветки, затеян не так ради тепла и света, как ради защиты от насекомой братии. В скаутском лагере, где Пенни однажды довелось побывать лет в одиннадцать, делали почти так же.

Ёна действительно целый день крутился поблизости. Даже пока Пенелопа мылась, спросил из-за распяленного по жердям брезента, не нужно ли ей чего принести, мало ли, забыли. Перед старшаками выслуживается, что ли.

Орки (и Хильда с ними) натащили еды и пахучего травяного чаю – Пенни только надеется, что чай хорошо докипел – но особо смирно не сидят. Типа тусуются, если можно к ним применить такое старое человеческое слово. Запевают иногда вразнобой какие-то свои коротенькие кричалки, а едят в общем не торопясь, не боятся, что кому-то не хватит. Кусочек мяса непривычно жёсткий, но Пенни замечает, что ей даже приятно его жевать. Рядом шныряют и кошки, и никто не гонит хвостатых приживалок – ни пинком, ни окриком. Шарлотка в компании двух детей постарше с победоносным видом тащит в руках серого косоглазого кота – тот обвис шерстяной ветошью, может быть, смирившись со своей судьбой, а скорее всего – выжидая момента, чтобы можно было удрать.

Старшачьи места в этом круге вроде даже никакие не особенные. Самые удобства здесь почему-то предоставлены двум старухам, а Тис-Штырь и Рэмс-Коваль попросту пришли и уселись на землю рядом, где было свободно. Пенни рассматривает татуировки на руках у Коваля, а потом ей приходит на мысль, что ручищи эти – как у давнего работяги, хотя он сам вроде довольно молодой. Вот у Тиса-Штыря пальцы хищные, костяшки набитые до костных мозолей. Опасные руки.

В единый миг эти опасные руки змеиным броском цапают и подхватывают маленькую Шарлотку, щекочут её под бока – та заливается визгливым хохотом, выпускает кота.

– Не таскай Дурака, говорю, ему не нравится! Ловишь – ай молодца, быть тебе знатным охотником! А таскать-то зачем?..

Пенни морщится, кривит губы, отводит взгляд. Почему-то на детей здешних ей смотреть тошнее всего. Рыбья требуха и то не так воротила.

Ушмыгнувший кот на секундочку останавливается, глядит на Пенни изумительно глупым взглядом и скрывается в спокойной густой траве.

Пенелопа чувствует, что совсем разомлела от еды, от мытья и от усталости. На новом месте расслабляться не годится, но она ничего не может поделать. Время от времени к ней подходит какой-нибудь из молодых, зовёт «играть» – то ли пляшут они так, то ли дерутся, кто их разберёт. Пенни отнекивается, и они уходят позвать кого-нибудь ещё. Только Ёна – лаячьи голубые глаза – получив отказ, не проваливает, а садится рядом, поджав ноги.

Облепленные спиногрызами старшаки завывают что-то отчаянное, некоторые им подпевают.

Глаза у Пенелопы открыты, но всё же ей кажется, будто она уже спит и видит весёлый суматошный сон, внутри которого ей почему-то не очень весело. Да. Драться-то приходилось. А вот на танец её, нескладёху, отродясь не звали…

Пенни не замечает, как кончилось песенное вытьё, и вздрагивает от неожиданности, услышав собственное имя.

– Пенелопа Уортон, – произносит орк-старшак.

Ёна опять подталкивает плечом, взмахивает снизу вверх раскрытой ладонью: вставай! Пенни бросает в дрожь: «Ну вот, началось! В чём теперь-то провинилась, где накосячила?..» Коленки разгибаются как чужие. Она одёргивает на себе чистую чёрную майку, поблёкшую от прежних стирок. Смотрит себе под ноги.

– Живи с нами. Помогай в добыче и других делах, как сумеешь.

Пенни молчит, коротко взглядывает на старшаков, не знает, как ей полагается ответить.

– У костров Штырь-Ковалей есть для тебя место, – добавляет Коваль.

– Ночевать будешь в Зелёном доме, – говорит Тис. – Там сейчас много места, как Булаты своим домом зажили. Ладно устроишься.

Пенни кивает, кажется даже говорит «спасибо». Кажется, больше на неё не обращают особенного внимания, и она снова садится, криво улыбаясь. Ну да, как же. «Есть для тебя место». «Живи с нами». Ей так уже говорили, может быть, немножко другими словами. Только через некоторое время всегда выяснялось, что места для неё нет.

Ёна хлопает Пенни между лопаток, скалится острыми зубами:

– Ну везуха. Я тоже в Зелёном живу!

– И я, – отзывается кто-то.

– Так и мы тоже!

– Удачно как вышло-то!

Умолкли, угомонились маляшки: старшенькие близнята Рцыма и Дхарн. Шкодную Шарлотку сон в кои-то веки застал аккурат между ними, уже отселёнными с родительского лежака.

– И у костра-то нынче не повыламывались, – говорит Рэмс впотьмах, вытягиваясь под одеялом.

Орочья ладонь мягко прикасается к его шее. Кончики пальцев гладят под челюстью, касаются губ.

– О-ой, людская теребень, Луна моего неба, – тихий голос Тиса совсем рядом с ухом, дыхание – по короткой щетине виска. – Ну давай сейчас повыламываемся.

Молчанка становится жаркой, тесной, будто одна на двоих шкура, тяжёлой.

И сладостной до упоения.

Ну не всё же время за лагерь-то бегать орать, как подлетки сбесившиеся.

По времени так можно же и у себя в дому…

– Оп.

– Шт?

– Да межняк-прибыточек возле дома мнётся. Слух и нюх-то мне ещё не отшибло.

– Шт!

– Сходи выйди, узнай, чего не спится среди ночи.