А потом над тобой смеются, а потом на тебя орут, а потом всё летит к чертям собачьим, а потом тебя увозят, а потом…

– А Дэвис и Атт здорово тебя доставали? – вдруг спрашивает Дрейк.

Да уж наверняка. И не только они.

Год назад ты однажды дала отпор.

И наказали тебя.

Тебя, а не их.

– У меня есть один друг, – продолжает Дрейк. – Мне показалось, он немного похож на тебя. Иногда, если приходится драться, защищать себя, он вроде как себя забывает – ну, и машется как бешеный. А потом ему другой раз и вспомнить трудно, чего натворил. С тобой было так же?

– Посмотри-ка, Вик. – ухмыляется Джек Холт. – Что скажешь?

Новостейки в одном из пригородов Аргесты – то ещё месиво.

Двое подростков найдены жестоко убитыми.

Если точнее – забиты насмерть.

И ещё одна девочка пропала.

Из «особых», ха. С отклонениями.

Холт – Тшешш из Пожирателей Волков – доволен, будто только что в карты выиграл.

– На фотку глянь. Тупозубые иногда и в упор ничего не видят, твари.

– Четвертинка? – спрашивает Виктор Дрейк.

– Скорей осьмушка. Но не так тебе спроста осьмушка – золото. Я не я буду, Вик, если это не он… не она их так размазала. Отправляйся сейчас. Найдёшь мне эту Пенелопу Уортон, из-под земли мне достань. Если копы первые до неё доберутся – перейми как хочешь.

Хрустит мослами пальцев, поводит плечами под дорогим пиджаком.

– Считай, я нутром чую, Вик. Ведь людьми выращен этот ососок, как свой. Там и рожу особо сильно править-то не придётся. А ухватки их небось впитал словно родненький, и при этом силы и лютости не растерял, может, и больше только яду набрался. Нам теперь его дорастить пару-тройку лет – ты соображаешь, какая от него может быть польза?.. Пусть и правильной крови в нём всего осьмушка… ни за что не поверю, что человечик в нём сильнее орка.

Виктор Дрейк глядит на бледно-пепельное лицо Пенелопы, усеянное там и сям вполне людскими прыщами. Едва различимая масть старых, коренных Каменных кланов, весточка последней Орды.

– Не-ет, – тянет Пенни, покачивает кудлатой головой. – Никакого не было беспамятства. Они за мной шли… издевались. Но когда я начала бить, я понимала, что делаю.

Молчит.

Улыбается ласково. Настолько по-тшешшевски, что у матёрого перелицованного орка Вертая, Виктора Дрейка, лёгкая дрожь идёт по загривку.

Добавляет:

– Наверное, смерти они и не заслуживали. Но если бы пришлось, я бы то же самое повторила. Повторила бы… а ведь вы такой, как я. Правда? На вид не сказать, но оно аж зудит. Мы похожие.

– Не совсем, – отвечает Вертай.

Вертай за рулём уже много часов.

Догоняется крепким кофе на заправке, покупает поесть.

Когда нормальная дорога кончается, Вертай успевает крепко порадоваться выносливости славной своей тачки – где только не носят иногда черти помощника господина Джека Холта по различным рабочим задачам. Второй дорожный рассвет пылает над третьим из великих озёр Запада, и хорошо видны голубоватые дымки далёкого стойбища.

– Жить будешь трудно, но весело, – говорит Вертай на про-щанье косматой подлетке-осьмушке. – Недобитки тебя всему научат.

– И они такие же, как я?

– Много общего, – кивает Вертай. – Родня. Пенни, ты – кровный орк. На какую-то часть.

Межняк, записанный когда-то как Пенелопа Уортон, встряхивает грязноватыми патлами, глаза кошечьи горят.

– Старшачат там двои – орк и человек. Самое то что надо для тебя. Придёшь, всё им расскажешь. Брехать не вздумай – ор-чара твои враки нюхом учует прежде, чем ты до конца доврёшь.

– А вы со мной не пойдёте?

– Если пойду, так, глядишь, на месяц там и останусь, как перед начальством потом покажусь. Теперь уж к зиме только навещу, если живой буду.

– Ладно.

Пенни немного мнётся, потом протягивает ладонь. Вертай отвечает человечьим рукопожатием.

«Ещё лет пять назад я бы точно отвёз тебя к Тшешшу, – думает Вертай. – Может быть, ему-то я и смогу внятно обосновать, почему вместо этого я отправил тебя к недобиткам, к Штырь-Ковалям. Но себе-то я точно этого не объясню».

Пенелопа стоит под внимательным взглядом главы этого орочьего табора, до самых костей замерев. Сердце колотится сильно, а выдавать своё настоящее волнение – плохо, никогда ни к чему хорошему не приводит. Эту рвань так просто не разгадаешь – длинный полуобритый орк с зеленоватыми косицами на затылке даже не прерывает своего занятия ради знакомства с Пенни. Орк перебирает какие-то клубни не то луковицы, мелкие и довольно грязные. Под ногтями у него земля. По лицу невозможно сказать – рад или не рад прибытку.

– Виктор Дрейк сказал… я могу жить с вами, – неловко заканчивает Пенни свой короткий рассказ.

– Хорошо, если можешь, – кивает орк.

Из большой, в рост, палатки за его спиной выходит человек, взрослый парень – конопатый, с похожей причёской, если эту беду на голове можно так назвать. Выражение лица у него довольно глупое – лыбится во весь рот, а на руках – длинноухий нелюдской ребёнок в одной рубашонке.

– Шарлотка проснулась, – комментирует человек и без того очевидное, и Пенни про себя предварительно записывает его в слабаки.

– Пенелопа Уортон… Виктор Дрейк привёз… – с конопатым парнем, если уж он и вправду тоже здесь из главных, наверное, при каких-нибудь неприятностях нужно будет состроить из себя плаксу, да к тому же безнадёжно тупую. Может сработать. Это вот орка хрен разжалобишь, сразу видать.

– Привет, Пенелопа, я Рэмс Коваль, – человек глядит на Пенни весело, но внимание его по большей части обращено к ребёнку. – Скажи «Привет», Шарлотка! Ну, значит, время новый хорунш ковать.

– Да, к зимовке, если что, примешься, – отвечает орк.

– Хорунш – это орчий ножик, – поясняет этот Рэмс Коваль дурацким голосом нараспев, будто и вовсе не для Пенни старается, а для мелкой Шарлотки. Та начинает извиваться на руках, подозрительно скрежещет, требовательно тянет руки к орку.

Тот наконец закругляется с… с тем, что уж сортирует, отряхивает руки, встаёт, чтобы перенять ребёнка.

– Ёна, – молодой чернявый орк, который первым встретил Пенни на подходе к стойбищу и проводил не мешкая к старшачьему «дому», с готовностью вскакивает. – Ёна, поведи-ка нашего прибытка, помоги познакомиться. Пенелопа пока не знает, какое в клане житьё – сегодня ты присмотришь, пока освоится.

– Сделаю, Тис, – отвечает чернявый, очень вольно хватает Пенни за руку, скалится. – Идём!

– Наверное, есть такие большие причины, чтобы мне сразу новый хорунш не молотарить, – выговаривает Коваль. Потягивается, щурится на ясное утреннее солнышко, тут же чихает. – Ух враг, чуть глаза не выпали.

– Надо глянуть – приживётся ли, – говорит Тис. – Совсем другую жизнь знает… Да и к нам, получается, не совсем своей охотой занесло. Силком держать не стану, захочет – уйдёт.

Коваль мимолётно удивляется собственному желанию возразить – уж слишком эти речи не похожи на Тисовы. Тис всегда радуется пополнившемуся племени – хоть юному увечному орку, разыскавшему нюхом их кочевые тропы, хоть нищей слепой старухе, взятой кланом в нэннэчи, бабушки. Не бывало ещё на памяти Рэмса, чтобы кто-то из прибившихся к Штырь-Ковалям Тису был бы неродной либо лишний. А теперь человек-старшак чует в вожделенном сомнение на месте всегдашней спокойной уверенности, и Рэмсу трудно пока уловить, почему.

Шарлотка-маляшка уже отлипла от костлявого бока родительского, бежит на крепких ножках за серым котом Дураком. Тот, косоглазый терпёжник, отродясь не был замечен в попытках за себя постоять – знай улепётывает, мысля скрыться в густой траве. Пускай-ка младшее чадо его повыслеживает. Хороший кот. Цены ему нет.