– А ну, тихо! – прикрикнула ведунья.

Она сняла кольцо с агатом и бросила его в миску. Свет вспыхнул, померцал и потух, сменившись густой чернотой на дне.

– Мастерица ты знатная, – скривила Лалия губы, – а душа у тебя завистливая. От жадности твоей Валдис на погост раньше времени отправился. И бесплодна, как сеть рыбачья, что на берегу сохнет. Сколько ни закидывай её, улова не дождёшься. Не буду я никого привораживать! Честно говоря, я людей насильно друг к другу не привязываю. Дурно это! Ступай!

Анна вскочила, и гнев перекосил её красивое лицо:

– Врёшь ты всё! По округе давно слухи ходят, что к себе мужиков привораживаешь! Барон-немчин за тобой целый год таскался, и другие, кто попроще, тоже кобелями у твоего порога крутятся.

– Дура ты, – улыбнулась Лалия. – Мне и колдовать для этого не надобно. Мужчина сам чует, с кем ему прибыток будет, а кто станет для него вечной прорехой. Прощай!

– Знаю я, знаю! – завопила кружевница. – Ты на МОЕГО Яниса сама глаз положила! Разлучница! Ведьма! Пускай преисподняя под тобой раскроется!

– Вон! – И Анна не заметила, как оказалась на дороге, ведущей к рыбачьему посёлку.

– Горькую весть я тебе принесла, матушка, – прикрыв глаза ладонью, сказала Анна.

– Горькую? – подхватила Ирма. – Неужто поросёнок у меня в сараюшке околел, а я и не заметила? Или всем поутру манну небесную раздавали, а мне, нерасторопной, не досталось? Или совсем великое лихо – староста приказал бабам старше пятидесяти лет цыплят высиживать по ночам – несушек подменять?

– Нет, – разрыдавшись, ответила кружевница. – Яниса, твоего Яниса…

– Да говори же! Не тяни из меня жилы! Янис к завтрому должен с путины вернуться. Море спокойное. И кот, растянувшись, спит, значит с сыном всё в порядке.

– Яниса околдовала Лалия. Правда, правда! Ольгерка и Марта слышали, как она хвалилась, что приворожила твоего сына. К себе, ненасытной! Да сказывала, что приворот тот до смерти. А уж до чьей смертыньки и ужу понятно.

Ирма тяжело опустилась на лавку.

– Как же это? Единственное дитя ведь.

– А ей, стерве окаянной, того и хочется – чужими бедами грех свой полакомить. Может, и моего Валдиса зубами волчицы-лихорадки загрызла? С неё станется!

Выйдя на улицу, Анна быстро сбросила плаксивую маску и усмехнулась:

– Посмотрим теперь, кому Янис достанется: тебе, кровопийце, или мне, смиреннице?

– Ох, сынок, живой! – кинулась к Янису Ирма.

– С чего мне мёртвым-то быть? – удивился сын. – Рыбы нынче столько взяли, что чуть лодки ко дну не пошли. Старый Денкас говорит, что такого и не упомнит, а он пожил немало. Хватит на продажу и себе – на засолку. Радуйся, мать!

– Это она творит…

– Кто она? Лайма, богиня судьбы и удачи, которой наши предки поклонялись, или богоматерь христианская? Неужто рыбачьим потом прельстились?

– Лалия, ведьма с Рябинового хутора.

– Глупости!

– Бабам известно стало, что она тебя облюбовала, чарами окрутила, на цепь чёрную посадила. А чтобы завлечь к себе, подкупила уловом великим. Пусть подавится хвостом рыбьим, негодница! Нам ничего чужого не надо. Свали рыбу в овраг, может, так от смертной тени избавимся.

– Не для того я в море жизнью рисковал, чтобы меня бабьими сказками пугали, – взорвался Янис. – Сам к ней пойду. Она хоть и ведьма, а дурного я про неё не слышал. И мне правду скажет.

Он оседлал гнедого жеребчика, укрощённого настолько, чтобы хозяин не мечтал о конской колбасе, и в равной степени – свободолюбивого, чтобы восхищать мир своей резвостью. Тутуй стучал копытами по дороге, ведущей в лес, а Янис любовался яркоокрашенными клёнами, оранжевыми корзинками рябин, уверенностью вязов и дубов. Вскоре они добрались до луга, заросшего клевером. На дальнем конце его стоял просторный дом с пристройками. Молодой рыбак, чувствуя, что краснеет, пригладил непослушные вихры и повторил про себя заготовленную речь:

– До меня слухи дошли, что ты на меня колдовское ярмо напялила. А я тебе, Лалия, по возрасту в сыновья гожусь!

Пока он раздумывал о том, что за этим последует, дверь скрипнула и хозяйка появилась на пороге.

– Да она совсем как моя ровесница, – удивился Янис. – Ни седого волоска, ни морщинки. Вот и верь людской болтовне!

– Отпусти коня, пусть травы сочной пощиплет. А сам пожалуй в дом, я ждала тебя.

«Всё-таки околдовала, раз ждала», – лихорадочно подумал рыбак.

– Садись, поешь с дороги, – пригласила Лалия за стол. – Ирма своими страхами тебя накормила, а от них сытости не дождёшься.

– Не буду есть, – заупрямился Янис, – пока не пойму, что за чертовщина вокруг меня творится.

– Ты похож на Тутуя, когда ему одновременно хочется лететь по полю и жевать овёс из торбы, – улыбнулась ведунья. – Не буду тебя дразнить ожиданием. Я на тебя привороты не ставила. Можешь жить спокойно ещё восемь лет.

– А потом помру? – нахмурился рыбак.

– Нет. В шторм попадёшь, который унесёт тебя далеко от дома и назад ты уже не вернёшься. Станешь своим среди другого народа, а воду будешь видеть только в колодце, озере да дождями-снегами.

– Значит, кровь наша исчезнет с побережья? Или…

– А посмотрим! – отозвалась Лалия. – Приходи в ближайшее полнолуние на поляну, мимо которой сегодня проезжал. Она внутри, будто миска, пустая, а по краям ивняки густые растут. Не побоишься, узнаешь о себе больше. А ежели труса спразднуешь, то достанешься Анне. Она как раз и упрашивала приворожить тебя, чтобы ты был как заяц лесной, которого с крольчихой свести хотят.

– Я приду, – набычился Янис и пододвинул к себе тарель с сельдью.

Полнолуние выдалось странное. Закат долго кидал багряные всполохи над морем, словно им управлял древний Перкунас[9], держащий в кулаке связку дротиков-молний. А потом ночь пала на мир, оставляя людей с их новыми богами, запрещающими неистовствовать в радости и горе. Золотисто-рыжая луна выплыла из-за леса и повисла ярмарочным блином, вызывая у окрестных собак приступы взлаивающего воя.

– Ох, не к добру! – всполошилась Ирма. – Неужто опять костлявая за новой жертвой придёт?

Она заметила, что сын в последние дни был погружён в свои мысли и оттого рассеян. Попытки выведать о разговоре с Лалией ничего не дали. Сын упорно отмалчивался, напомнив Ирме о столь же упёртом характере её покойного мужа. Тот, бывало, в ответ на её беспокойные расспросы уходил на двор, где принимался вырезать из маленьких чурочек забавных существ: то ли очеловеченных зверюшек, то ли людей, оборотившихся в жизнерадостную нечисть.

– От такой луны, – вредным голосом продолжила она, – у НОРМАЛЬНЫХ людей страх за свою судьбу возникает, хочется обратиться к Высшему с молитвами, дабы он даровал спасение.

– Значит, я по другой дороге хожу, – отозвался Янис. – Не ищу спасения потому, что живу по совести. Свечками иль жертвами не задабриваю, а трачу монеты, честно заработанные, на снасти да на дом. Вот и тебе подарочек привёз из города – шаль с кистями. Примерь-ка, матушка!

– Ох, такую красоту да на плечи молодухе, а не мне, старой брюкве! – сказала Ирма, завернувшись в цветастую ткань. – Поистратился, а я в сундук положу – для смертного.

– Вот ещё! – насупился Янис. – Носи, пока жива. Что за дурость, хорошие вещи откладывать для гроба! Под землёй покойники друг к другу в гости не ходят, нарядами не хвалятся, хороводы не водят.

– Насмешил! – улыбнулась мать. – Коли так, завтра же оденусь понаряднее, шаль твою повяжу и навещу Илгу. Подумать только, с детства друг друга знаем, а в последние годы видимся на бегу. Возьму горшочек со сливками. Они у меня отме-е-е-е-е-е-нные!

Она ещё долго не могла уснуть, но, наконец, угомонилась и засопела. Янис, словно тень, выбрался за дверь, вывел со двора Тутуя, копыта которого заранее обмотал тряпками, и отправился в лес, не зная, что его ожидает: шабаш, где ведьмы пляшут голышом, наводят порчу чёрными свечами из пёсьего жира, сношаются с колдунами и бесами, пьют кровь невинных, или… Об этом «или» стучало сердце, подсказывая правду, далёкую от людских измышлений.