Его руки ухватились за ворот плаща Мольдони. Откуда взялись у него такие яростные силы? Он освобождался от удушливых рук брата и силой толкнул его к обрыву. Мольдони оступился к самому краю, взмахнул руками, какие-то секунды, борясь с осыпающимся берегом и притяжением земли, и упал с высокого берега прямо на прибрежные камни. Истошный крик пронёсся над речной долиной, и в ответ ему раскричались пролетавшие мимо чайки.

В кустах что-то зашевелилось. Бруно обернулся, и замер в ожидании встречи с другим неприятелем. Но выдавший себя соглядатай бросился наутёк. Фигура в чёрном плаще с накинутым капюшоном удалялась прочь со страшной новостью об убийстве. Звали его Тиссо.

– Что ждёт меня в Риме?

Джордано ускорил шаг, покидая то злосчастное место. Он был сильно возбуждён и раздосадован! Мольдони? Братья его помогут ему, но мне уже никогда. За что? Но это же он сам на меня накинулся! Мне не в чем себя винить! Но повернут всё против меня! Хорош же соглядатай, что не вступился за своего брата! Скорее, скорее затеряться в Риме и бежать на север, к реформаторам, где лапы зверя слишком коротки!

В преддверьях Рима Бруно остановился в одной таверне на постой. Всю ночь из питейной доносились голоса веселящейся черни. Лилось вино, пропивалось последнее, а Бруно лежал на постели, и мысли его перебивались старинной кабацкой песней. Иногда ему даже хотелось позавидовать этим людям. А, может быть, в этом и есть смысл свободы?

Бросим кости наудачу,

Чтобы стать вином богаче:

Выпьем раз за тех, кто узник,

Два – за тех, кто нам союзник,

Три, четыре – за крещеных,

Пять – за девок совращенных,

Шесть – за праведных покойников

Семь – за всех лесных разбойников…

Путь его отныне лежал на север, к альпийским перевалам. Скудная пища, спартанский образ жизни – Джордано к этому не привыкать. Отец его был солдатом тела. Он же будет отныне солдатом духа!

В эту же ночь свидетель преступления докладывал в епископской комиссии об увиденном. С каждым словом монах испуганно крестился и причитал какие-то молитвы. Видно было, что он весь дрожал и был напуган.

Шёл 1576 год. В небольшом живописном старинном городке Фермо, который славен своим варёным вином и новым губернатором, играли свадьбу. Новоиспечённый губернатор города Джакомо вёл под венец Костанцу из рода Сфорца, Герцогиню Сора. Ему было двадцать восемь, ей – двадцать шесть; он – сын Папы Римского, она – итальянская дворянка. Несмотря на то, что эти люди узнали друг друга совсем недавно, очень быстро они прониклись друг к другу тёплыми чувствами.

В свои годы Джакомо был великолепно образован, имел положения и служебные звания, губернаторства и начальствования. Под сводами его замка Торквато Тассо читал восхитительную поэму «Освобождённый Иерусалим», и Джакомо поднимал в восхищении за него тосты!

Воодушевлённый композитор Палестрина не раз искал поддержки Джакомо, принося свои произведения. И когда ноты оживали – это было ангельски великолепно! Такой полифонии не слышал он нигде. Так звучит, видимо, гармония миров, движимая самим Господом! Так должен звучать весь христианский мир, – думалось в такие мгновения Джакомо, – велика же ты, моя Италия, если рождаешь таких людей!

Братия монастыря была в смятении. Подумать только, среди них жил и проводил службы отступник. Келью его обыскали и опечатали до приезда комиссии. И нашли ведь! Но не в келье, а в пруду внутреннего сада. Завёрнутые в тряпицу запрещённые книги. Что-то будет! Все ожидали приезда папских легатов для дознания о происшествии. И они не замедлили явиться. Прибыл Белармин и два его помощника. Им была устроена торжественная встреча, как и положено для высоких лиц. С Амвона пел хор сладкоголосых певчих. Звучало Anima Christi, sanctifica me… и все молились в храме монастыря.

Затем священная комиссия с настоятелем удалились в зал совещаний. Белармин уселся на тронный стул распорядителя. На стенах висели полотна и гобелены со сценами страшного суда и Воскресения Господня. Картины доносили изображения всех настоятелей этого монастыря. На одной стене висело Большое резное Распятие из дерева и такое же резное панно с Девой Марией, кормящей Младенца.

– Изначально было известно, – начал издалека папский легат, – что послушник Бруно проявлял спесивость характера и вольнодумство. Что в корне несовместимо с чистейшей репутацией вашего братства, хранящем память о самом Савонароле.

– Я не отрицаю свою вину, что недосмотрел, – покаялся настоятель

– Кайтесь и молитесь за спасение души отступника, ибо он теперь не ведает, что творит. Была обыскана его келья? Что было найдено?

Настоятель переглянулся со своими заместителями, но отступать было некуда

– Вот. В пруду были найдены эти книги.

Настоятель развернул лежащий перед ним свёрток, и достал оттуда две ветхие книги. Одна была книга Коперника, а другая Эразма Роттердамского «Похвала глупости». Но всё же он не сказал примечательное: на столе в раскрытом виде остался лежать томик "О подражании Христу" Фомы Кемпийского.

– Учёный и сатирик… Что ж, забавно будет узнать в кого он превратиться

– Как мы не будем его ловить?

– Смешон тот рыболов, который ловит рыбу на золотой крючок, ещё смешнее тот, кто ловит мальков, не дав им подрасти. Festina lente.

– Как вы сказали?

– Поспешай медленно. Это не я сказал. Октавиан Август. Лучше сделать медленно, но добротно, не упуская из виду никаких деталей. Чтобы от костра была польза в него не только сухие ветки подбрасывают, но и приглашают других погреться от него. С этого момента мы начнём сбор веток для нового костра. Найден ли убиенный брат Мольдони?

– Да. Мы предали его земле, как подобает христианину…

– Никто не должен знать, помнить, говорить – почему и как он был убит.

–???

Настоятели переглянулись, и вопросительно уставились на Белармина

– Такова воля следствия, – резюмировал Белармин, – согласно нашим предположениям он будет двигаться на север, к Алпийским перевалам, чтобы скрыться у еретиков. Туда, в приют Святого Бернара мы отправим наших эмиссаров, которые должны проследить его переход, и будут следовать за ним по пятам.

– Festina Lente?

– Да, именно так. Кто из вашей братии был с ним особенно дружен?

– Николо Ди Дио, из подброшенных…

– Прикажите ему сейчас же собираться в путь. И припугните, что поедет с инквизиторами. Помолимся, святые отцы…

Достигнув Рима, Бруно стремился всеми силами затеряться в толпе. Каждый косой взгляд заставлял его сворачивать на узкую улочку или в какую-нибудь подворотню. Нет, он боялся не за себя. В конце концов, – что есть я? – размышлял он – лишь телесная оболочка, вместилище мыслей. Что я успею передать, оставить после себя – вот, что главное. Он спешил к своему другу Марино Игнасио. С которым вместе посещали Академию в Неаполе. Он шёл к нему, чтобы тот спрятал свои рукописи, и главное – свиток скрижалей Гермеса Трисмегиста. Когда-нибудь, когда учение его восторжествует, он вернётся за ними, провозглашая новую мировую религию Герметизма. Вот его дом. Он постучал и его впустили. Закрывая лицо плащом, он проник в жилище друга, который его узнал.

– Никто не должен знать о моём посещении, друг мой, прикрываясь капюшоном прошептал Бруно, – меня, возможно, уже преследуют инквизиторы. Не спрашивай, что случилось. Не спрашивай. Меньше будет, что сказать под пытками. Сохрани и спрячь вот это как можно дальше и глубже. Возможно – навсегда, друг мой. Моя звезда взошла, и зовёт меня. Мне уже нестерпимо больно находиться в старой шкуре. Меня здесь преследует не смерть, но забвение, а я ещё не успел толком ничего сказать. Пьесы? Это ничто…

В этот момент в двери постучали. Бруно насторожился, но хозяин дома открыл потайную дверь, затем зажёг факел, и проводил Бруно в тёмный и сырой потайной ход, указав, что ведёт он на задворки какого-то рынка, сквозь который можно пройти незамеченным, и выбраться на окраины Рима. Дверь за ним захлопнулась, и он осмотрелся в тёмном туннеле, который был увешан паутиной. Но он не стал убегать сразу, а заглянул в замочную скважину…