Но недолго безмолвствовал разорённый народ. Пиная пустые черепки, он прогнал чиновников из Неаполя, и водворил своим вождём простого рыбака Мазаньелло, который правил их государством целых двенадцать дней. Пока власти, наконец не усыпили бдительность восставших своими обещаниями и даже клятвами. Но, как известно «Слова о братстве и любви имеют разный толк У тех, кто носит грубый лён и надевает шёлк…». И, если простолюдин имеет привычку хранить клятву, данную господину, то господин считает себя в нужный момент свободным от любых обещаний своему рабу. Так же случилось и в Англии в 1381 году, когда такими же лживыми обещаниями было повержено восстание Уота Тайлера, а сам Тайлер убит.

Но здесь, в Неаполе пришедшим легатам удалось убедить народ в безумстве Мазаньелло! Ещё один великолепный трюк, который не раз повторится в истории! Толпа ненавидит безумцев и калек. Это в её природе. Это в природе страха и ненависти к ужасному. Мазаньелло растерзали – голову посадили на пику, а тело бросили в грязь. Джованни Бруно видел и такое. Но на войне враги говорят на другом языке, а здесь…

Народ опомнился и похоронил своего вождя. Но было уже поздно. Похороны были торжественны: 550 священников и 80 тысяч безродного народа, который без вождя – уже никто. И некий герцог убедил всех сложить оружие, а после разбомбил и разграбил город. Так, что все разбежались. «Chi nasce asino non pu; morire cavallo» – «Родившийся ослом не умрёт лошадью», – говорят итальянцы.

Уже много позже так же восхищался своей Нолой и Филиппо.

– Ах, Нола, Нола! Вернуться бы снова к тебе, в наше беззаботное детство, где всё так удивительно и прекрасно: храмы, дворцы, грозный, но безобидный вид Везувия. И ты ещё не знаешь, что когда-то сюда приезжали Августы только лишь чтобы здесь умереть! Неужели здесь умирается так легко? А найденные черепки расписных сосудов – следы эпох столь древних, что уму непостижимо! Казалось, что мира библейского ещё не было, а Нола уже существовала!

Там я рос, набирался мудрости, и долгие дни проводил со своим старшим другом Николантонио в наших детских играх. Мы часто беседовали на развалинах древнего амфитеатра. Уже тогда он говорил «что ему казалось иррациональным, что тела намного больше, чем земля и пространства между центром земли и Луной должны состоять из праздного огня, а не из всевозможных элементов, растений, животных и людей». Хотя, Филолай считал иначе. Но, Бог с ними! О! это было самое прекрасное время на земле! И поэтому уже тогда нас начали готовить ко встрече с раем. Антонио пошёл изучать медицину, а я… меня сделали монахом августинского монастыря Сан Доминико Маджоре. Вскоре наши пути разошлись, как расходятся звёзды и планеты в бесконечной Вселенной.

Раз в год, в июне Нолу наполняли толпы жителей с букетами лилий и свечами в руках. Это был праздник «Феста деи Джили» – дань жителей Нолы своему спасителю Святому Паолину Ноланскому. Мы, как и все, с другом носили такие букеты и клали их к подножию памятника. Пока ты мал – мир заключается в твоём кругозоре: мать, отец, лилии, камни, горы, храмы, капеллы, поющие ангельские хоры. Всё завораживает тебя. Диндириндин! Но взрослея, ты начинаешь проникать в суть вещей, и ширится твой кругозор. Понимая мелочи, ты начинаешь видеть большое.

Мы часто смотрели в ночное небо, и оно завораживало нас своей необъятной загадочностью. Но любому юношескому романтизму рано или поздно приходит конец. Мой отец был солдатом, и повидав много насилия, желал, чтобы я посвятил себя служению Богу. Николантонио мечтал стать печатником! Как были прекрасны и завораживающи книги, которые я видел в детстве. Я гладил их переплёт, всматривался в загадочные буквы, разглядывал иллюстрации. И уже тогда во мне просыпалась жажда познания.

Передо мной проплывали книги Августина «О граде божием», «Божественная комедия «Данте» с её пугающими иллюстрациями путешествия в ад, «Триумфы» Петрарки, «Неистовый Роланд» Ариосто, Сочинения Аристотеля, «Гипнеротомахии Полифила» Колонны. И я уже мечтал стать философом, окунувшись во всю эту невидимую, но бурлящую жизнь – писать, думать, мечтать о чём-то прекрасном, великом, солнечном! Казалось, что так оно и будет. Каково же было моё разочарование, когда в одиннадцать лет меня отдали на обучение в частную школу Неаполя. И в этом же году меня поразило известие: был издан Index Librorum Prohibitorum. Папский индекс запрещённых книг закрывал окна и двери свободомыслия. В детстве своём я видел, как дерутся муравьи за свою жизнь, за жизнь своего муравейника, и я думал – как они, такие маленькие способны бросать себя в жертву врагу в десятки раз больше их самих, погибать без сожаления ради других? А потом мне приходили на ум стихи Петрарки, и, глядя в ночное небо, на бесчисленные звёзды, я повторял его строки:

…Блаженный свет небес погас,

Что был поддержкой прежней жизни,

Ты гол и беден в новый путь,

Идёшь, не ведая друзей,

Но тем уверенней твой дух

Твою всегда пусть держит спину*

(перевод – автор А. С.)

Но в одиннадцать своих лет я был очень далёк от таких знаний, и старался быть прилежным учеником. Я думал, что истины, которыми меня наполняли учителя – самые настоящие. Но всё нарушилось как-то вдруг, когда я увидел на площади груду сваленных книг, тех самых, что я когда-то листал. Их поглощал огонь, который так рьяно поддерживали мои будущие братья по монашеству.

– Что они делают? Это же книги! Зачем они их сжигают?

– На всё воля божья, поверь, Филиппо! Ты ещё мал, чтобы это понять. Папский эдикт объявил эти книги вредными для добрых католиков. Они противоречат Евангелию и вселяют в души людей сомнения в вере.

Но тогда это не расстроило меня. Возможно, – подумал я, – это так и надо. Единственный автор чьи книги были тогда не тронуты был Аристотель. Для них он был слишком умён. Но придёт время, уж поверьте мне, они возьмутся и за него!

– О чём ты там шепчешь, Бруно? Неужто заучиваешь «Отче наш»? Идём, урок начинается.

Прилежность и проницательность были моими характерными чертами…

Которая повествует о становлении монаха Джордано из послушника Филиппо.

Своды Капеллы завораживали своими причудливыми красками. Колорита добавляло яркое Солнце, проникающее своими лучами сквозь разноцветную мозаику стекла с ангелами и фигурой Христа. Так и хотелось смотреть всё время вверх, как будто поднимаясь за взглядом выше к небесам, ко всей этой неописуемой красоте, под звуки прекрасного мужского хора, который проникновенно исполнял «Credo in Unum Deum». Нет, вы должны это послушать! Музыка великолепно передаёт фактуру бытия: «Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium», – продолжает хор. Казалось, что это поют сами ангелы. Сердце взволнованно стучало, ведь это была первая ступень, за которой бог весть что ещё откроется.

– Послушник Филиппо принимается в монахи Доминиканского монастыря лета 1565 года от Рождества Христова, и нарекается отныне именем Джордано. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Настоятель громко произносил слова, и они отражались под высоким сводом купола Капеллы. Новоиспечённому монаху Джордано тогда едва исполнилось 17 лет. С 11 лет он изучал литературу, логику, диалектику, и вот уже два года, как был послушником монастыря Святого Доминика. Он не питал презрения к свету, как столетием ранее это проповедовал Савонарола, келью которого ему показывали в этом монастыре. Наоборот, он дышал этим светом, стремился к нему. Свет был для Джордано духовной пищей. Келья его представляла собой, как и у всех монахов образец крайней аскезы: жёсткая лавка, стол, табурет, узкое окно, над входом висело серебряное распятие, почерневшее уже от копоти свеч.

С тех пор, как он перешёл в постриг, устав и внутренний распорядок монастыря должны были стать для него законом. Джордано помнил, как на одном из уроков навёл на себя гнев учителя, святого Отца Николло за то, что усомнился в Таинстве Пресуществления. Ему было тогда ещё 15…