И третья категория была где-то между этими двумя, и её недолюбливали как первые, так и вторые.

В эту нишу входили явно отпрыски дворян, они были вольные, но их родители были неизвестны. Такие люди не относились ни к одной касте, и в принципе были сами по себе. Родовой поддержки или принадлежности у них не было, как и обеспеченности финансами. Вот и получалось, что такие люди были и не дворянами и не крестьянами, за что и были нелюбимы обеими группами.

Первые презирали их, вторые опасались и недолюбливали.

Вот и получалось, что моё распределение в крыло общежития к бывшим крепостным было не случайно. Для всех, я был, возможно, даже хуже крестьянина. Незаконнорожденный полу дворянин без рода и племени, который позорил род дворянский только одним своим существованием.

Последний день лета ознаменовался не только масштабным притоком учащихся, но и новым правилом.

Теперь за территорию берёзовой аллеи гимназистам мужского пола заходить было нельзя. Любого гимназиста пойманного там, или чего хуже у женского общежития, ждало суровое долгосрочное наказание.

После этого объявления всем нужно было проследовать в свои комнаты, и ожидать прихода сотрудника гимназии, которые уже через двадцать минут начнут разносить учебные постановления об сформированных классах и назначенных занятиях.

Вот и сидел я, уже больше часа на своей кровати ожидая вестника с бумагами, стараясь медитировать, а рядом болтал Степан с новыми жильцами нашей комнаты, коими оказались два бывших крепостных паренька шестнадцати и семнадцати лет.

Шестнадцатилетний парнишка был весь в прыщах, а его тело было худое, однако весьма коренастое. Лицо у паренька было хитрое и не располагающее к себе. Звали его Егор Михайлович.

А вот семнадцатилетний парень был напротив высокий и тучный, с русыми волосами на прямой пробор, и тонкими как нитки губами. Ефим Герасимович, вроде так он себя окрестил при знакомстве.

Вот благодаря этим двум бывшим крепостным, я понял что, таким как я, нет места пока ни с аристократами, ни с бывшими крестьянами.

— Да брось ты Егор, — басил со своей кровати Степан. — Григорий нормальный мужик. Что ты взвелся-то на него как ирод какой-то.

— Стёп, я тебе вот что скажу, — свесил ноги с кровати Егор Михайлович. — Мне достаточно того, что он отпрыск какого-то высокомерного аристократа.Тебе ли крепостному не знать, как к нам относились. Сколько горя мы испили от аристократов этих. Он не из наших будет, и никогда им не станет. Дай ему титул, и он и тебя и меня в радость розгами бы у столба позорного выстегал.

— Да что ты такое несёшь Егорка? — Сурово посмотрел на него Степан. — Ты тоже уже не крепостной. А может даже в будущем за заслуги перед империей тебе титул назначат. Не больно-то тогда ты от него отличаться-то будешь.

— Ха! Дадут тебе титул, мечтай больше. Скорее на войне схоронят, — язвительно произнёс Егор. — Нам только между своими держатся надо Степан. Так что пусть ко мне не лазит. А то худо будет. Да Ефим?

Тучный парень повернулся на кровати со спины на бок, и произнёс:

— Да. Я согласен. Меня барин за то, что я, по его мнению свиней неправильно пас, так стегал, так стегал. Мы теперь люди вольные, не крепостные. Но к этим лезть не должны. Своих держаться надо. Он мне худого ничего не дел. Но пусть даже разговора без нужды не заводит.

Мой знакомый, почесал затылок, и скривился как от съеденного лимона.

— Тесть братцы, если я с Григорием водить дружбу буду, вы меня за своего считать не будите, да водиться перестанете? — Подытожил он их разговор.

— Эх, Стёпка, Стёпка, — встал с кровати Егор, почёсывая левый бок. — За своего, думаю, не перестанем считать, но и доверять, сильно не будем. Да и помощи тогда не проси.

Егор ещё что-то хотел добавить, но в это время в дверях появился средних лет мужчина в обычном сером костюме, и быстро зачитав фамилии, раздал нам по несколько листов бумаги и был таков.

— Что тут написано-то? — Потряс листами Ефим.

— А ты что грамоте не обучен? — Удивлённо посмотрел на него Степан.

— Да учили меня. Да всё в холостую практически. — Пожал плечами Ефим Герасимович. — Егор, прочти мне.

Когда Егор Михайлович начал чтение вслух, я понял, что и он был на уровне первоклассника.

Хотя, по первой мне тоже было тяжело. Ведь тут всё писалось на старый манер с твердыми знаками, а где и вовсе вклинивались буквы французского алфавита, так как и тут, также была мода писать и общаться при использовании именно этого языка.

Но благо, моё образование и упор на лингвистику, позволил мне за один вечер попривыкнуть, и освоиться в этой манере письма и речи. Да и по-французски я свободно говорил, как и писал.

Через десять минут мучительного чтения выданных бумаг, все в этой комнате узнали, что Егор и Ефим, были в одном классе. Степан оказался в другом классе, а я и вовсе отдельно от всех них.Чем вызвал ещё одну волну доводов по поду моего происхождения, ну и всего остального.

Я же, не обращая на их слова своего внимания, изучал выданные мне листы.

Получалось, что я был зачислен в класс номер семь, а моя программа на грядущий учебный год была такова.

Чистописание, география, история, общая история, математика, литература, основы экономики и права, иностранные языки на выбор Французский или Немецкий. Также основы философии и риторики. К занятиям добавлялась ещё верховая езда, фехтование.

Это были основные предметы, а имелись ещё дополнительные, коими стали. Боевая подготовка. Занятия по развитию родового дара серого круга с возможным углублением до стихийного. Теория и практика печатей.

Когда Степан спросил меня про мои предметы, то услышав их, вытаращился на меня как на чудо-юдо заморское. Ведь его план занятий был всего из чистописания, литературы, математики, истории и географии. Ну и предметы по основному профилю. Военное дело, а так же как и у меня занятия по развитию родового дара серого круга. Теория и практика печатей.

А вот у Егора и Ефима общая программа была и того проще. Ведь в действительности их нужно было ещё научить нормально, читать и писать, а также счётной грамоте.

Утром я покинул комнату первым, так как мне было весьма некомфортно в обществе людей, которые старались сделать вид, что меня тут нет.

Первым занятием у меня было чистописание, в кабинете который расположился в первом ученическом строении на втором этаже.

Туда я дошёл быстро, благо за время моего пребывания на территории гимназии, я досконально изучил её план.

Когда я зашёл в просторный класс, где стояли парты наподобие трибуны на одного человека, то был отправлен налево, высоким статным мужчиной с ухоженными усами и кудрявыми пшеничного цвета волосами в чёрном камзоле.

Пройдя под изучающие, а где и злые взгляды таких же, как я гимназистов, я выбрал себе самую первую от стены парту на первом ряду, где вовсе пока не было людей.

Так как посменные принадлежности мне выдали ещё при посещении учебной части, я поспешил разложить их, и сесть на своё место.

Вскоре подобие аудитории стали заполнять гимназисты, в рядах которых было уже немало девушек, которые все, входя в класс, проходили направо.

Все они были одеты в коричнево серые платья с длинными рукавами и закрывающими полностью всё под самое горло. Подол же у таких нарядов доходил, как мне показалось до щиколоток.

Когда практически все места были заняты, наш весьма молодой преподаватель закрыл дверь класса и, пройдя рядом со стеной, громко произнес, явно стараясь придать голосу нотки французского оттенка:

— Класс семь. Я барон Станислав Яковлевич Ронский. С этого учебного года, я буду вашим преподавателем чистописания и литературы.

Так начался мой первый учебный день в гимназии.

Занятие пролетало быстро, от чего я не заметил, как наступало время завтрака, и все студенты нашего класса потянулись в столовую.