— Он всё узнает, — шепчет Джинни, уверенная в том, что говорит.

— Он поймёт, — со временем. — Всё хорошо.

Джинни трясёт головой у плеча Гермионы.

— Нет, нет.

— Будет хорошо.

И Джинни замолкает.

День: 239; Время: 12

Молли и Артур изо всех сил стараются заставить их позабыть о проблемах и почувствовать дух Рождества. Поначалу выходит не очень — отсутствие Гарри и Рона не так-то легко игнорировать, к тому же Джинни слишком явно расстроена и полна сожалений. Но всё постепенно налаживается, когда Гермиона заставляет себя перестать сравнивать эти дни с прошлыми праздниками и концентрируется на том хорошем, что есть в настоящем.

Она счастлива, что находится рядом со всеми ними.

День: 245; Время: 19

Гермиона улыбается Ханне, Чо и Джастину — тем, кто сейчас в этом доме отмечают наступление Нового Года. Её щеки раскраснелись от вина, и она надеется, что этот год принесёт с собой перемены.

День: 256; Время: 10

Вокруг дым, дым и кровь. Кровь повсюду. На её руках, одежде. И Гермиона чувствует, как на лице запеклась корка. От этого тошнит, и её выворачивает прямо на свои новые ботинки. Она сплёвывает снова и снова, стараясь избавиться от свисающих нитей слюны и отвратительного привкуса во рту, но ничего не помогает.

Она глубоко дышит — ободранная глотка горит, а дыхание застревает в груди. Ступни ничего не чувствуют, и Гермиона спотыкается о саму себя, о землю, о тело. Труп ещё тёплый, хрустит и хлюпает под её ногой. Под всей этой кровью и маской он мёртв, но Гермиона всё равно шарахается в сторону. Её снова тошнит, и, отхаркивая рвотные массы, она смыкает веки, затем открывает их и видит безжизненные карие глаза, уставившиеся прямо на неё. Они напоминают ей о дяде Генри и том мёртвом олене, которого родственник повесил в своём гараже и который пялился на неё сверху глазами-стекляшками.

Она цепляется пальцами за траву и грязь и ползёт. Ползёт, пока не собирается с силами, чтобы подняться на ноги и побежать. Гермиона бежит, бежит, сквозь дым, запах серы и тёмной магии. В груди и горле что-то щёлкает, когда она задерживает дыхание, давясь слизью и желчью, и сердце кажется тяжеленным булыжником.

— Господи, помоги мне. Я просто… домой. Нужно… Господи.

Её вот-вот накроет истерика, Гермиона это понимает, слёзы застилают глаза, лишая зрения, и она мчится, не разбирая дороги.

Сквозь серую завесу она различает сначала чьё-то движение, а потом очертания капюшона. Фигура оседает на землю, Гермиона опускает палочку и продолжает свой бег. Её кожа покрыта ранами, рубашка пропитана кровью, которая неиссякаемыми ручейками течёт с головы. Всё кругом вертится, будто в головокружительном сне.

— Помогите, — она старается, кричит, потому что не может найти целителей взглядом. — Помогите.

Помощь нужна не ей, а незнакомому мужчине, на чьём рукаве виднеются оранжевый цвет Ордена и красные пятна. Мужчине, который умирает, выдувая кровавые пузыри, и который не хочет, чтобы Гермиона выпускала его руку.

— Помогите мне! Помогите, пожалуйста! Блин! Блин, — она резко дышит и крутится на месте. — Чёрт. Чёрт. Чёрт.

Её дыхание ускоряется, ещё и ещё, и у неё начинается гипервентиляция. Гермиона вбирает в лёгкие воздух, тянется, чтобы за что-нибудь ухватиться, но пальцы цепляют пустоту.

— Человек! Здесь… человек… — глаза начинают закатываться, и она раскрывает веки шире, но это не помогает. — На помощь.

Мир вокруг кренится, подскакивает вверх и вправо, и весь воздух, который ещё остаётся в Гермионе, беспрепятственно — вш-ш-ш — выходит наружу. Темнота накрывает прежде, чем она успевает сделать хотя бы ещё один вдох.

Паркинсон. Едва Гермиона распахивает глаза, перед её лицом маячит Пэнси Паркинсон. Казалось, небытие длилось вечность, и, напрягаясь, она видит вспышки событий, но ей трудно определить, сон это или случившееся на самом деле. Суть в том, что она потеряла сознание, и теперь над ней возвышается Паркинсон, которая её топит.

Да, топит. Кругом вода, которая накрывает с головой и заливается в горло при попытках вдоха. Гермиона задыхается и давится, теряя последние крупицы кислорода. Она вцепляется в чужие ладони на своих плечах и пытается их поцарапать, но ногти короткие и не могут повредить кожу. Тогда она тянет и дёргает, крепко сжимая пальцы на хрупких запястьях Паркинсон.

Гермиона хватает ртом воздух и начинает кашлять. Кашляет так долго и надрывно, что гортань обжигает огнём. Это победа или что-то в этом роде — ведь она может дышать уже чуть легче. Паника всё ещё сильна, но это ничто по сравнению с тем страхом, что искажает черты нависающего над ней лица.

Гермиона отводит руку, чтобы добраться до него, но в этот самый момент Паркинсон убирает ладони. И бьёт Гермиону по щекам снова и снова так сильно, что та ударяется о край ванны.

Ванна.

Гермиона медленно моргает, таращась на жёлтый битый фаянс. Розовая от крови вода волнами плещется у самого подбородка. Её кровь. И чистые руки Пэнси Паркинсон в этой грязной воде.

Она потихоньку втягивает воздух и приподнимает тяжёлую голову — кажется, будто её саму смыли этими волнами. Хлюпает вода, и Гермиона в шоке переводит взгляд на Паркинсон.

— Всё нормально, Грейнджер, — шепчет та, и Гермиона понимает, что они обе плачут.

Скованность в груди поднимается по глотке вверх, вырывается на выдохе резким треском, и Гермиона всхлипывает. Жалкие, рваные звуки, которые отражаются эхом от плитки, — её голова снова падает на край ванны. Глаза фокусируются на потолке, покрытом мокрыми пятнами, а пальцы крепко стискивают ткань джинсов.

— Господи, — Гермиона помнит того мужчину и падение, но не знает, было ли это на самом деле, или она окончательно сошла с ума на этой войне.

— Всё хорошо.

Вовсе нет.

— Где я? Где…

— Ты в убежище в Сосновой Роще. Они принесли тебя сюда после… Думаю, ты участвовала в битве. Здесь есть ещё бойцы оттуда, и та женщина… Тонкс. Тонкс скоро вернётся.

— Я не помню, — выдыхает Гермиона, подносит кажущиеся чужими руки к лицу и качает головой. — Не помню.

— Ты была в шоке, Грейнджер. Ты… металась по всему дому, билась о стены и кричала… — она слышит бормотание, слова, доносящиеся словно издалека. — Мне пришлось ударить тебя, чтобы ты не нанесла себе ещё бóльшие увечья.

— Почему… — Гермиона трясёт головой, потому что не может сообразить, как Паркинсон, чистокровная элита, могла о ней беспокоиться. — Спасибо.

Спасибо, потому что как — не имеет значения. Важно только то, что Пэнси сделала. Она помогла и заслуживает за это признательность.

Гермиона пытается подняться на ноги, и Паркинсон вынуждена ей помочь. Чувство такое, будто основные моторные функции утрачены. Но есть боль. В голове, спине, руках, везде. Везде.

Гермиона забывает об этом сразу, как только её взгляд падает на дверной проём за плечом у Пэнси. Ей требуется несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и сообразить, что там действительно стоит Малфой. Он небрежно прислонился к косяку, его поза расслаблена, а лицо бесстрастно. Когда Гермиона смотрит на него, он ухмыляется, окидывает её оценивающим взглядом и переводит глаза на Паркинсон.

— Я вообще не понимаю, почему тебя это заботит. Тот факт, что Грейнджер свихнулась, не должен становиться твоей проблемой.

Паркинсон убирает за ухо пряди волос и вылезает из ванны, не обращая на Драко внимания. Тот выпрямляется, и недовольно смотрит, как Пэнси неловко помогает Гермионе выбраться.

Она смущена и краснеет как ненормальная, потому что ей нужна помощь, она оказалась в такой неприятной ситуации, и Малфой стал этому свидетелем.

— Ты никогда ничему не учишься, Пэнси.

— Пошёл вон, — огрызается та.

— Пошёл вон? — в его голосе столько ярости, что даже у Гермионы по плечам бегут мурашки.

Паркинсон замирает и облизывает губы, глядя прямо на Малфоя. Тот, злобно зыркнув, медленно кивает и отходит от двери, двигаясь рвано и резко. Гермионе почти интересно, что здесь сейчас произошло, но не так чтобы очень сильно, и Пэнси помогает ей выпрямиться до того, как она начинает двигаться сама.