День: 961; Время: 19

Гермиона смотрит на Малфоя, а в голове звучат слова Люпина. Он же бросает на неё взгляды в ответ, давая понять, что заметил такое внимание и считает его излишне назойливым.

Возможно, она неправильно оценила ситуацию. Может быть, нельзя разделить человека на две личности. Нужно принять прошлое и настоящее как непрерывный поток для того, чтобы двигаться в будущее, в противном случае есть риск безнадежно застрять в одном месте.

Малфой сочетал в себе многое и до сих пор является совокупностью различных черт и качеств — все они определяют его как личность. Он враг и союзник, тот, кого лучше игнорировать, и тот, с кем можно поговорить. Малфой противоречив, но это его неотъемлемая особенность. И не всё в себе нужно менять, чтобы стать другим. Ему нипочём не достичь совершенства, но он больше никогда не будет состоять из одних только ненависти и расизма.

Это отправная точка и финал. Шанс, который она неохотно давала ему нынешнему. Пусть попробует, думает она. Пусть толкает вверх свой камень. Они бы все только выиграли от этого.

День: 969; Время: 3

Рождество выходит скучным и совсем на Рождество не похожим. В доме нет никаких украшений, авроры угрюмо пялятся на снегопад, а Малфой весь день проводит, уткнувшись в свой блокнот. Он не разговаривает с Гермионой почти до самой полуночи, разве что бормочет «Веселого Рождества» в ответ на её поздравления.

Она смотрит старый рождественский фильм, и Малфой составляет ей компанию за чашкой горячего шоколада. Когда Гермиона заявляет, что не будет обсуждать завтрашнюю операцию до тех пор, пока не закончится этот день, Малфой отпускает шутки каждые три минуты просмотра, но едва часы отбивают двенадцать, тут же переходит к изложению плана.

День: 975; Время: 12

Она получает свои рождественские подарки лишь под Новый Год: Джинни и Фред привозят посылку, хотя Гермиона считает, что их приезд — уже сам по себе подарок. В том доме, где она сейчас живёт, телевизора нет, так что Дин и Фред начинают отсчёт тридцати секунд до наступления полуночи, подвесив на провод лампочку. Та, не разбившись, падает на пол раньше времени из-за нетерпеливости Джастина, но Фред в последнюю секунду старого года всё равно наступает на неё ногой и обливает всех присутствующих в комнате шампанским.

И это почти компенсирует унылое Рождество.

День: 981; Время: 4

— Я думаю, сначала почти всё кажется чем-то грандиозным. Это как, например, подростки, которые отправились на вечеринку на машине и совсем не думают, что дело может кончиться дорожной катастрофой. Так же и с началом любой войны: люди слишком озабочены свободой и властью, ожидающими их в финале, вместо того, чтобы беспокоиться о том, что произойдёт в середине этого пути. Или взять Мидаса. Мидас, прикосновением превращающий всё вокруг в золото, вот уж кто, наверняка, мнил себя хозяином мира, пока полностью не разрушил собственную жизнь.

— Есть вещи, которые начинаются плохо, но в итоге, оборачиваются чем-то совершенно иным.

— Но почему было плохо? Наверняка в начале было что-то хорошее, в противном случае человек бы вообще не оказался в такой ситуации.

— Что ж, возможно, он только полагал, что всё наладится, на деле же это было не так.

Гермиона задаётся вопросом, а вдруг то, что они обсуждают, — частица его груза? Ведь временами Малфой уверен, что хорошо скрывает свои мысли, но несмотря на все уловки, она обнаруживает в его словах множество отсылок к его собственной жизни.

— Это одно и то же. Начинается прекрасно… Потому что так и есть. Тебе это таким видится, или же тебя в этом убедили. Но потом… потом бам! Люди каждый день ходят по улицам, и никто не ожидает аварии.

— Может, её и не будет.

— А вдруг?

Он поворачивается и наклоняет голову в её сторону.

— Ты собираешься думать об этом каждый день?

— Так уж выходит, — она пожимает плечами. — Предпочитаю быть подготовленной.

— Мне кажется, это вообще не жизнь.

— Ну, а ты? Не ждёшь катастрофы?

Малфой фыркает, доставая сахарницу с холодильника, где он обычно её прячет.

— Мы уже в эпицентре катастрофы, Грейнджер.

— Значит, ждёшь ухудшения?

— Я жду пробуждения после аварии. И не желаю забивать голову тем, что сейчас не имеет никакого значения. Слышал, это пагубно сказывается на мозгах, — он многозначительно косится на Гермиону, и та хмурится в ответ.

— Просто в твоей голове уже столько всего, что ничего больше не умещается.

— Только не надо, самоутверждаясь, нападать на мою голову. Хочешь почувствовать себя лучше?

— Малфой, когда я хочу почувствовать себя лучше, я нападаю на тебя.

Он резко фыркает: то ли усмехается, то ли просто выдыхает.

— Слизеринка.

— Хаффлпаффец.

Малфой поднимает ложку, как оружие, и сверлит Гермиону глазами.

День: 989; Время: 17

Гермиона отбрасывает газету, и та, чернея заголовком четырёхмесячной давности, с глухим шлепком падает на стол.

— Магглы не отстают в эволюционном развитии!

— Конечно, отстают. Выживание самых приспособленных…

— Нет! Это как ген, ясно? Ген, подобный, например, тому, что отвечает за цвет глаз. Если оба родителя голубоглазые, маловероятно, что ребенок родится с коричневой радужкой. Но иногда такое всё же случается, и малыш появляется на свет с карими глазами. Именно поэтому существуют сквибы и вот такие люди, как я. Хотя чаще всего у двух магглов рождается маггл, а у двух волшебников — волшебник.

— Это не опровергает мою мысль, что магглы отстают. У них нет магии! Нет самой возможности обладания ею. Они — будто целый мир сквибов, Грейнджер. Целая популяция, и, обнаружив подобное, Министерство бы всеми силами пыталось разобраться, что же пошло не так.

— Это другое! Сообщество сквибов стало бы проблемой потому, что у всех у них родители были бы волшебниками. А значит, нужный ген где-то дал сбой. Магглы очень редко связывают свои жизни с магами, а когда такое случается, остаются в волшебном мире, где им позволяют творить магию. Именно поэтому она не распространяется среди магглов. У них её просто никогда не было.

— Верно! Никогда не было! Сотни поколений волшебников обладают способностями, которые за исключением редких случаев не выявляются в мире магглов. Почему же у нас есть магия, а у них нет? Почему за тысячелетия эволюции они так и не смогли её получить? Да потому, что отстают в развитии…

— А может, они идут верным путем. И это вы отстаёте…

— Я тот, кто этими способностями как раз обладает. Как я могу отставать?

— Может, это странная мутация, которая началась когда-то и до сих пор…

— Мутация… Чёртова мутация?

— И знаешь, для того, кто пытается исправить свои ошибки, ты всё ещё расист!

— Я расист?

— Да, именно ты, — Гермиона кивает, будто бы Малфой давно уже должен был уяснить этот факт.

Он так бьёт по столу, что тот подпрыгивает, впечатываясь в стену, — ножка задевает колено Гермионы.

— Я чёртов расист? Ты только что сравнила магию с мутацией, а расист — я? Грёбаная лицемерка!

— У тебя проблемы с самоконтролем!

— Ты только и делаешь, что судишь людей. Караулишь неосторожное слово или действие с таким же рвением, с каким поджидаешь свои идиотские катастрофы. Раскладываешь людей по полочкам, судишь их, передёргиваешь слова так, как это должно быть с твоей точки зрения вместо того, чтобы разобраться в сути вещей. Если кто-то не ведёт себя, как ты, не говорит, не думает, не дышит точно так же, то, ясное дело, он ниже тебя, верно? Устроился где-то там, у твоих удобных ботинок.

— Я сужу о людях, потому что знаю…

— Думаешь, что знаешь. Ты мнишь себя такой умной, словно во всём разобралась. Вышагиваешь так, будто этот мир что-то тебе должен, но вот в чём штука, Грейнджер, — раскрасневшись, Малфой наклоняется, сверлит её тяжелым взглядом: — Этот мир что-то задолжал каждому. Ты не единственная, кто чувствует себя обманутой, потому что все испытывают те же самые чувства. Начиная тобой, кончая мной, чёртовым Поттером и Волдемортом. И у тебя нет права осуждать их и продолжать гнуть своё…