— Временами ты будешь злиться, временами у тебя будут случаться срывы. Ты будешь видеть и слышать то, чего нет, будешь швырять заклятиями в деревья и будешь по-прежнему бояться. Ты будешь бояться даже больше. Ничто никуда не исчезнет. Мы никогда не сможем стать нормальными после того, что пережили, и, когда завтра утром ты проснёшься, твоя жизнь не превратится во что-то восхитительное. Но это не значит, что ты тратишь её впустую. Это не обесценивает их жертву.

— Знаю, — её голос срывается, и она прочищает горло. Малфой откидывается на спинку дивана и прижимается к Гермионе плечом. — Знаю. Ничего… Я должна сделать так, чтобы для меня это того стоило. Я… принимаю тот факт, что ничто не сможет оправдать их уход. Но я никогда не перестану стараться делать так, чтобы для меня всё это было не зря. Вот что я имею в виду. Это и для них в том числе. Это всё, что я могу им дать.

Есть разные виды утрат. Некоторые ты воспринимаешь как удары, сбивающие тебя с ног. Какое-то время спустя ты поднимаешься и делаешь шаг, другой, ещё один. Оставляешь произошедшее за спиной, что-то в тебе меняется, и ты оглядываешься назад с щемящей грустью, которая с каждым твоим шагом становится всё тише. Это та темнота, которую порой ты ищешь в оставшемся позади безумии, но с годами горе слабеет, оборачиваясь тоской, приправленной ностальгией и сожалением.

А иногда просто нет той потери, которую ты можешь принять и после которой можешь двигаться дальше. Эти утраты — лишь невзрачный набор писем, отражающий то, что было жестоко украдено у тебя. Иногда это то, с чем ты существуешь, — словно нож в груди, вытаскивая который ты обрекаешь себя на смерть. Ты ходишь, дышишь, живёшь и носишь это в себе — боль в груди, дыру, набитую осколками, пустоту, образовавшуюся в твоём сердце.

Но живёшь. И если ты будешь по-настоящему стараться, то сумеешь обрести покой и найти множество прекрасных вещей.

Гермиона приподнимает подбородок.

— А как насчёт тебя?

— А что насчёт меня?

— Будущее. Счас…

— Сегодня я буду страдать в обществе Уизли. Возможно, куплю телевизор. Завтра я собираюсь увидеться с матерью. В какой-то момент начну ремонт этого дома. И быть может, даже приглашу Поттера помочь, при условии, что алкоголя будет в достатке. Учитывая последние события, полагаю, я буду лицезреть тебя голой и перемазанной разноцветными красками, и ещё я собираюсь трахнуть тебя в каждой комнате. Однажды утром я могу проснуться и быть задушенным тапочками. Однажды могу поддаться военному безумию и прикончить тебя, пока ты будешь выращивать марихуану на моём заднем дворе…

— Сколько раз я должна тебе повторять, это была…

— Может, куплю какую-нибудь одежду. В какой-то момент…

— Я имею в виду настоящее будущее. Что-то дальше двух недель.

— У меня есть какое-то подобие планов, но, Грейнджер, я знаю об этом столько же, сколько и ты. Ничего.

— И ты считаешь, это нормально?

— Это чертовски здорово.

Она прикусывает щёку, разматывая полотенце на голове и пожимая плечами.

— Думаю, мы с этим разберёмся.

— В конечном итоге, да, — крекер замирает на пути к его губам. Гермиона встречается с Малфоем глазами, только сейчас сообразив, что слишком пристально сверлила печенье взглядом.

Драко прищуривается, забрасывает крекер себе в рот и медленно жуёт. Гермиона сладко улыбается, и его глаза превращаются в щёлки.

— Знаешь, что бы сделало меня счастливой прямо сейчас?

— Тебе надо это заслужить, — Гермиона косится на него, и он понимающе фыркает: — Боже, не так. Ты уже пытаешься меня убить? Каким бы великолепным я ни был, Грейнджер, последние двадцать четыре час…

— Великолепным? Да у меня и в мыслях такого не было. Я просто подумала…

— М-м-м. Смотрю, твоя загадочная проблема с давлением снова даёт о себе знать.

— Это потому, что ты меня разозлил.

— Разве это что-то новое?

— Малфой, дай мне крекер.

— Я же сказал: тебе придётся его заработать. Ты должна заслужить своё счаст…

Гермиона бросается за крекерами.

Время: 1

Она слышит шаги за спиной, а потом… возле её бедра появляются его кроссовки. Гермиона не может вспомнить, чтобы Драко носил что-то другое, кроме своих ботинок. Стеклянная дверь отъезжает дальше, и он занимает освободившееся место, тоже свешивая ноги. Она смотрит ему в лицо — его взгляд устремлён на лес. Ей почти не верится, что война закончилась, а Драко по-прежнему здесь.

Она до сих пор слышит в голове его напряжённый и срывающийся голос, умоляющий о чём-то большем, чем они могли получить в тот момент. Его слова вырвались в минуту прощания, лишь только распалив Гермиону. У неё будто заработало второе сердце — там, за её собственным, — появившееся около года назад и с каждым лихорадочным толчком впрыскивающее в кровь эмоции.

Она старалась этому сопротивляться, игнорировать; чувствовала, что Драко и сам пытается вырвать это из неё. Временами она воспринимала происходящее проигрышем, а иногда не сомневалась в победе. Гермиона не может подобрать названия тому, чем они с ним являются, тому, что произошло, или тому месту, куда они движутся. Она об этом не имеет ни малейшего представления, но ей кажется, что это ничего, ведь у неё есть он. Каким-то образом посреди ужасов войны, так много у неё укравшей, Гермиона получила вот это. То, о чём она и помыслить никогда не могла.

Она оглядывается на Драко, смотрит на эти серые искры и безумно улыбается. Это та ненормальная улыбка, тот довольный оскал, который его пугает и который ему не нравится. Но, похоже, он настроен не так уж и против: качает головой и отворачивается, но Гермиона замечает, как дёрнувшийся уголок его рта поднимается всё выше и выше.

Она переводит взгляд на свои ботинки, колени, а потом на деревья. На цветные пятна, плывущие по небу и дрожащие на холодном ветру, предвещающем наступление зимы. Гермиона бы соврала, если бы заявила, что ей не страшно. Соврала, если бы сказала, что знает, что ей теперь делать. Грейнджер, мы все напуганы.

— Куда мы отправимся теперь?

Драко молчит, потому что знает: она не имеет в виду буквальное направление. Не подразумевает Нору, ужин в честь её дня рождения, сумасшедшую трапезу в компании толпы рыжеволосых людей. Гермиона спрашивает о списке жертв, о своих погибших друзьях, остром желании выхватить палочку при виде каждой колыхнувшейся тени. Она спрашивает о движении дальше, об исцелении и о том, как учиться жить без войны. Гермиона имеет в виду его, себя и камень в её коре. Выживших, своих родителей и весь мир. Она задаёт вопрос о будущем. Об этом огромном, стремительном потоке времени, о ранах и возможностях. Она спрашивает о том, как не потратить всё впустую, о жизни, выборе и свободе. О существовании после катастрофы.

Драко пожимает плечом, хмыкает и встаёт. Ветер лохматит его волосы, раздувая пряди. Небо за его плечами окрашено розовой и оранжевой красками — сейчас то самое время, когда невозможно отличить закат от рассвета, но оно всё равно прекрасно и совершенно. Он стискивает её бёдра, и его глаза вновь становятся похожи на камни в воде, бегущей на её заднем дворе. На секунду Гермиона ощущает себя ребёнком: промокшая, в своём воскресном платье, она кружится, кружится, кружится, а жизнь продолжается, и она смеётся, а на её щеках пляшут солнечные лучи.

— Куда захотим.

Она цепляется за его плечи, и Драко поднимает её на ноги, ворча так, словно ему тяжело. Гермиона окидывает его сердитым взглядом, он усмехается и расслабляется, притягивая её к себе и согревая её холодные губы своими. Его палец скользит по её скуле — как обычно, по той, на которой остался шрам, — и в ответ на её улыбку, улыбается своей — той самой, чуть кривой.

Когда жизнь началась снова?

После катастрофы, когда приходишь в себя, когда понимаешь, что всё ещё жив. Ты проверяешь свои кости, запоминаешь пульсацию своей крови? Тебя когда-нибудь покидает чувство, что ты по-прежнему там, словно никогда оттуда и не выбирался?

Возможно, ты прячешься. Может, скрываешь всё это под кожей, потому что так проще, чем встречаться с реальностью лицом к лицу — ведь тогда придётся осознать, что именно ты потерял ради того, чтобы оказаться там, где находишься сейчас. Может, ты отбрасываешь это в сторону, потому что боишься: это может тебя уничтожить или воскресить, и ты не знаешь наверняка. Не можешь этого знать.