— Не помню, — Гермиона хмурится, разворачивая ткань — на свет появляется фишка для бриджа, служащая портключом. — Ой, подожди… Вы же тогда чуть не подрались с Симусом. Кажется, вы потом сцепились в кабинете у Грюма.

Малфой пожимает плечами, а она протирает портключ, и прежде, чем наступит неловкая тишина или Драко уйдёт, целует его. Выходит немного небрежно, поспешно, но мило, тепло, и это — он.

— Увидимся завтра.

Гермиона почти уверена: это их первый поцелуй на прощание, когда они одеты и никто из них не направляется в соседнюю спальню. За исключением той операции по спасению Рона, но тогда была совсем другая ситуация. Грейнджер нащупывает портключ и исчезает прежде, чем Драко успевает ответить или она сама захочет что-то сказать.

Комментарий к Тридцать девять

1. Гермиона напевает старинную английскую народную песню Lavender’s Blue, которую часто поют детям. Её можно услышать в фильме “Золушка” 2015 года. https://www.youtube.com/watch?v=2rgrnmNikJE

2. Гарри сравнивает себя со знаменитым американским шеф-поваром австрийского происхождения по имени Вольфганг Йоганесс Пак.

========== Сорок ==========

День: 1531; Время: 4

Прошло уже около недели с тех пор, как Гермиона покинула убежище, и все эти восемь дней она тоскует по тому дому, пусть даже с прохудившейся крышей. Сутки напролёт она патрулирует какой-то периметр. Повсюду возведены защитные барьеры, и она держится от них на расстоянии. Ей не сказали, защищает ли она это место, или может в любую секунду туда ворваться, да и вообще, что это.

Она появилась здесь с группой, в составе которой был Рон, но его переправили в другое место. Теперь они тут вместе с Тонкс, которая стала отличной компанией, но так и не внесла никакой ясности: она тоже не имеет ни малейшего понятия о том, чем именно они занимаются. Они знают только то, что должны непрерывно отслеживать появление врага или какого-нибудь незнакомца, так что нервничают и вздрагивают даже во время сна. Гермиону всю войну преследовала паранойя, но после передышки в убежище происходящее буквально бьёт её под дых. Ей требуется два дня, чтобы снова привыкнуть или по крайней мере приспособиться и не наделать ошибок.

Они с Тонкс патрулируют вверенный им участок, вышагивая туда-сюда, держась рядом, спина к спине. Дождь льёт семь дней из восьми, и к пятым суткам Гермиона, слишком долго обходящаяся без душа, начинает испытывать благодарность. Дни стоят жаркие и влажные, насекомые жужжат и кусаются. У неё складывается ощущение, будто она попала в джунгли.

Ночью всё только хуже: применение магии разрешено лишь в случае крайней необходимости, а лес полнится звуками животных и приглушённым яростным воем. Иногда Гермиона чувствует, как он отражается от её грудной клетки, отзываясь в животе. Это своего рода понятная ей дикость, с которой она когда-то столкнулась во время первых ночных операций. Это напоминает ей об обезьянах в клетках, бьющихся о прутья. Что-то надвигается, но я готова, потому что мне больше некуда идти.

Они не могут перестать бояться, о чём бы ни говорили и что бы ни вспоминали.

День: 1531; Время: 17

Тонкс смотрит на подругу, волосы на её голове мышиного цвета.

— Все хотят мира. Просто каждый по-своему.

— Думаю, именно поэтому мир никогда и не наступит. Даже после войны останутся те, кому захочется всё перекроить.

— Но когда будет достаточно мира, когда люди перестанут убивать друг друга за убеждения… Этого мне вполне хватит.

— Думаю… — шепчет Гермиона, скользя пальцами по шершавой коре и вглядываясь в проблески неба между деревьями, — думаю, это большее, чего мы можем добиться. И думаю, мне этого тоже хватит. Я буду счастлива. Если выйдет именно так.

Тонкс молчит, они делают пять хлюпающих шагов и вскидывают головы на звук птичьего крика.

— Недавно у Министерства собралась группа людей, протестующих против войны.

— Что? — Гермиона замирает, и её ботинки ещё глубже вязнут в грязи.

Сейчас вся земля такая. Грязь, липкая грязь, густая грязь, глубокая грязь — ещё больше грязи. Промокшие Гермиона и Тонкс покрыты ею полностью. Ветер продувает до костей, и они обе заболели. Сегодня холодно, погода начинает меняться, и Гермиона не может перестать думать о пневмонии.

— Есть те, кто верят, что мы могли бы договориться с… Волдемортом, обойтись без войны. Они начинают выступать, потому что считают: войну пора завершать.

Гермиона застряла между двух миров. Она тоже никогда не верила в войну, но уяснила: иногда просто нет другого выхода. При мысли о протестующих людях она разрывается между пониманием и гневом. Она не хочет никакой войны, но выбора нет ни у кого. Вот же они: сражаются за свои жизни, пока люди злятся, что это всё тянется так долго. Можно подумать, будь у них такая возможность, они бы не закончили это по щелчку пальцев ещё годы назад. Что же получается: жизни её друзей, принесённые в жертву на этой войне, не что иное, как трагическая ошибка из-за неспособности договориться с величайшим Тёмным Волшебником? Речь никогда не шла о выборе или мнимой жертве. Всё дело в ценности жизни, правах человека и мире, который может быть настолько прекрасен, насколько он сам того пожелает.

Они никогда не поймут. Никогда не поймут, что было увидено, сделано или прочувствовано в водовороте войны. Как ты, раненый, стоишь и трясёшься от страха в эпицентре сражения, как крики воспламеняют твою кровь, и единственный способ выжить — выполнение жестоких «должен», даже если кажется, что ты на такое не способен. Они не представляют, что такое жизнь в условиях войны, не имеют понятия о последствиях, приводящих к смерти. Но Гермиона знает: они пытаются это постичь и именно поэтому хотят положить войне конец.

Она понимает желание вернуть свою семью или взглянуть в глаза чудовищу, забравшему жизни близких, и изгнать его навсегда. Она понимает отчаянное желание избежать большего количества смертей и избавиться от страха. Понимает стремление мечтающих, чтобы мир умылся и возродился. С момента Кладбищенской битвы, захваченная всеми теми противоречивыми эмоциями, Гермиона чувствует стремительную пульсацию своего существования. Стараясь внушить себе мысль о том, что война может затянуться ещё на четыре года, каждый раз, проснувшись, она спрашивает себя: это сегодня? Это случится сегодня? Надежда отвратительна, Гермиона безумно её ненавидит, в то время как только она помогает ей цепляться за жизнь. И она не может винить других за эти попытки, пусть и знает, что они ни к чему не приведут.

День: 1532; Время: 5

За прошедшие пять дней она спала не больше двух часов подряд. Просто удивительно: будучи измождённым, ты можешь заснуть где угодно. Несмотря на постоянную настороженность, Гермиона забывает обо всём, едва лишь наступает её очередь отдыхать. Может быть, дело в степени усталости, её веры в Тонкс или в том, что с момента их появления здесь ничего так и не произошло.

Она приваливается к дереву, кора царапает спину. Бёдра утопают в грязи, ботинки взбивают жижу, словно одеяло. Прислонившись затылком к стволу, она пару секунд наблюдает, как Тонкс оглядывается по сторонам, и погружается в тёмный сон без сновидений.

День: 1532; Время: 10

Колени Тонкс впиваются в бёдра Гермионы, а пальцы прижимают её руки к земле с такой силой, какую сложно заподозрить в этой девушке. Гермиону поначалу била дрожь, как и сотни раз до этого за последние несколько дней, но потом её начало бесконтрольно трясти. Она свалилась на землю, удивившись происходящему так же, как и в первый раз.

При виде отчаянного выражения, исказившего черты Тонкс, она закрывает глаза, пытаясь утихомирить эту незнакомую часть своей сущности, и чувствует влагу в уголках глаз.

— Кру… Кру…

— Почему ты мне не сказала? — рявкает Тонкс, прижимаясь лбом ко лбу Гермионы и кладя голову подруги на землю. В шею больно впивается камень.

— Я… Я… Надеюсь…

— Ш-ш… Ш-ш… Всё хорошо, Гермиона. Успокойся. Тогда это пройдёт быстрее.