Дверь в малфоевскую спальню едва приоткрыта — в этот зазор с трудом влезет её мизинец. Гермиона помнит, как он исчез в своей комнате прошлой ночью — она как раз проходила мимо, чтобы присоединиться к новенькой в соседней спальне. Она стучит в створку не кулаком, а скрученным пергаментом, хоть и сомневается, что Драко спит. Уж не с открытой дверью и включённым светом. Гермиона толкает створку прежде, чем слышит ответ, и нервно ёжится, встречаясь с Малфоем глазами.

Иногда — как, например, в этот момент — она во всём сомневается. Переживает из-за каждого движения — вплоть до закрывания двери, — лишь бы только Драко не решил, что она что-то от него ждёт — на случай, если это противоречит его собственным желаниям. Он держал между ними дистанцию с того самого момента, как она отправилась с Гарри на выручку Рону. Не позволил себе ни единого личного взгляда, за исключением, разве что, гневных, и Гермиона понятия не имеет, что всё это значит. Ей кажется немного смешным то, что спустя столько времени она до сих пор чувствует себя неуверенно рядом с Малфоем, но сомневается, что стабильность в их отношениях в принципе возможна.

Едва ли можно назвать честным то, что Драко сидит на кровати в одном нижнем белье, — он же знает, как отвлекающе действует на неё его нагота. Ей приходится собрать в кулак всю свою волю, чтобы перестать пялиться, облизывать глазами его грудь или думать о множестве вещей, о которых думать вовсе не следует.

— Как считаешь, они его вернут? — выпаливает Гермиона — она и не собиралась ничего спрашивать, пока слова не вырвались сами. Она слишком надолго замерла возле захлопнувшейся двери, раздумывая о том, а стоило ли вообще её закрывать, и всё это время Малфой не сводил с неё глаз. Гермиона почти уверена, что он делает это специально, лишь бы посмотреть, как она будет нервничать.

— Родителям? — уточняет Драко, потому что каким-то образом понял, о чём она спрашивает. О ребёнке, которого Гермиона держала на руках.

— Да.

— Скорее всего. Если только его родители не в Азкабане… — он замолкает, пожав плечами. Иногда Гермионе кажется, что Малфой знает её чересчур хорошо, но это никогда не мешает ему говорить то, что — он это понимает — ей не понравится.

— Я просто… — она замолкает, собирается с мыслями, но стоит ей открыть рот, как Драко её перебивает:

— Это отчёт? — ведь он наверняка догадывается, как легко разговор может скатиться к его собственной юности или к тем раздражающим его вещам, вроде расстройств из-за того, чего Гермиона изменить не в силах. Скорее всего, он знает, что она начнёт распинаться о детях, о том, чему человека учат и чему он учится сам, и соотнесёт это с чем-то прекрасным, но уничтоженным — с невинностью или, быть может, им самим.

— Да.

Гермиона не двигается, Малфой опускает глаза на открытый блокнот и прикрывает рот рукой. Скользит ладонью по лицу, кривится, обнажая зубы, и сжимает подбородок. Гермиона слышит шорох его щетины и представляет, как та касается её щеки. Иногда она просыпается с красным, раздражённым лицом из-за малфоевской небритости.

— Я тебя ни в чем не обвиняю, и…

— Грейн…

— Я совсем не то имела в виду, когда спрашивала…

— Зам…

— Прошу прощения…

— Хватит, — рявкает он и сердито на неё смотрит.

— Я прошу прощения за всю ту ночь, — тараторит она, чтобы он не успел снова её перебить. За бóльшую часть той ночи. Она не испытывает никаких сожалений, что они вовремя успели к Рону, но всё остальное обернулось настоящим кошмаром.

Драко игнорирует её, снова опуская голову. Гермиона не удивлена. Малфой злится, и ей кажется, что причина его гнева может отчасти крыться в его вчерашних словах. Позволить тебе умереть — он говорил с трудом, потому что не знал, как выразить свою мысль, да, наверное, не особо хотел. Это пусть и ненормальное, но всё же доказательство. Доказательство того, что Драко хотя бы чуть-чуть о ней беспокоился, — и этого хватило для того, чтобы разозлиться, что она заставила его пройти через такое. Может быть, он отправился им на помощь именно по той причине, которую назвал Люпин, — из-за того, что они чуть всё не испортили.

Но временами ей хочется думать, что дело было в ней. Малфой не мог позволить ей умереть. Потому что, возможно, и сам испытывал ту опустошающую, жестокую, удивительную эмоцию, которой она так отчаянно пытается подобрать другое название. Гермиона помнит выражение его лица в тот момент, когда она развернулась к двери, когда отправилась на операцию, а воздух в комнате зазвенел прощанием и надеждой. Она не знала, что значил тот взгляд, но от него стало только больнее. Её сердце разорвалось на куски.

— Ладно, что ж… — Гермиона справляется с неловкостью и старается не думать о том, что Драко на неё не смотрит, а она не представляет, что же ей делать. — Я уже рассказала Люпину о машине. Я его встретила. У тебя не должно быть проблем из-за этого.

Он скребёт щёку — единственный звук, слышимый в комнате. Гермиона следит глазами за его движениями и приходит к выводу, что ей хочется побрить Малфоя — когда-нибудь. Интересно, он ей разрешит? Закусив губу в ответ на его молчание, она подходит и протягивает отчёт. Секунду спустя Драко вздыхает и захлопывает блокнот.

С твёрдым выражением лица он хватает пергамент и встречается с Гермионой глазами. Будто бы принял решение, в правильности которого до сих пор сомневается. Словно не знает, лучший ли это план. Она и не думала, что был какой-то выбор.

Он отбрасывает блокнот на пол, туда же отправляет её отчёт и откидывается на стену. Малфой слишком напряжён для подобной расслабленной позы, а Гермиона чересчур слабовольна, чтобы не пялиться, как при каждом движении перекатываются его мышцы, и незаметно отвести взгляд.

— Чего ты хочешь?

— А? — давай Гермиона, отвечай, молодец.

— Что ты тут зависла?

— Я не зависла.

— Ещё как.

— Я хочу сбрить твою щетину, — она вспыхивает румянцем, а брови Драко ползут вверх. Ей действительно стоит получше над собой поработать, чтобы не болтать ерунды, когда нет других мыслей. Хотя, учитывая её эмоции и истинную причину такого оцепенения, это не самое смущающее и странное объяснение.

— Прошу прощения?

Она игнорирует то, как при этом вопросе дёрнулся уголок его рта, и сжимает челюсти — нужно держать лицо.

На самом деле она ничего такого не хочет, но упрямо повторяет, бесясь от того веселья, с каким Малфой таращится в стену за её спиной.

— Мне всегда это было интересно.

— Побрить моё лицо?

— Любое лицо.

— Тогда почему бы тебе не наколдовать себе бороду и не попробовать?

— Потому что это… несколько странно, — на ум приходит та история с оборотным зельем в Хогвартсе — очень неприятный опыт, — но рассказывать Малфою об этом Гермиона не собирается. Да она вообще никогда раньше не изъявляла подобного желания. Драко явно пагубно влияет на её мозг.

— Ты на полном серьёзе хочешь меня побрить? — Малфой задумчиво смотрит на неё, и она торопится с ответом, опасаясь, что он погрузится в анализ происходящего и всё станет только хуже.

— А ты боишься?

— Едва ли. Хотя позволить тебе подобраться к моей шее с лезвием — слабое основание для расслабления.

Гермиона смеётся, и Малфой почему-то выглядит удивлённым.

— О, да ладно, Драко. Ты же знаешь, я ничего специально не сделаю.

— Вот сразу полегчало. Почему-то захотелось немедленно разрешить тебе экспериментировать с бритвой и моим лицом.

Гермиона не представляет, что на это ответить: с самого начала было ясно, что Драко не согласится, и теперь она пытается придумать, как выйти из этой ситуации. Заметив, что Малфой ждёт её ответ, барабаня пальцем по бедру, она заявляет:

— Я буду нежной.

Губы Драко снова изгибаются — она узнает взгляд, что на три секунды меняет выражение его лица. Узнаёт, потому что, впиваясь в её губы или лаская тело, Драко имеет обыкновение шептать всякие непристойности, от чего ей хочется реализовать все его желания. Он открывает рот, но передумывает, и Гермиона изумлённо смотрит, как он поднимается с кровати, идёт к своему сундуку и, наклонившись, копается в нём. Она качает головой: кажется, будто прошла целая вечность, и в этом исключительно её вина.