Она садится на кровать и наблюдает за тем, как Драко ищет решение какой-то задачи. Ей интересно, что он почувствовал, когда Люпин предположил, будто их отношения значимее её дружбы с Джинни, — и размышляет, что при этом испытала сама. Между ними есть много того, что ей ещё предстоит осмыслить, особенно его поступки. Например, то, что Драко вставил их фотографию в рамку, столько раз появлялся в Мунго, ревновал, злился — по рассказам Джастина, — не сумев попасть к ней в палату в ту первую ночь, позволил ей спать с ним в одной постели без особых на то причин. Мысль об анализе этих событий настолько удручает, что Гермионе почти что хочется просто принять их как данность, зная, что они имели место. И что, возможно, Драко Малфою на неё не наплевать, хотя бы чуть-чуть.
Но Гермиона не из тех людей, что торопятся с выводами. Она предпочитает однозначные неоспоримые факты. Те данные, что вызывают сомнения, лишь провоцируют появление теорий и предположений, их нельзя считать за истину, особенно когда дело касается человека, сидящего напротив. Кроме того её, как обладателя аналитического склада ума, слишком утомляет наличие множества моментов для переживаний, ненависти и страха. У неё создается впечатление, будто времени на размышления совсем не остаётся — она успевает лишь действовать.
И тем не менее Гермиона появилась здесь не только для того, чтобы выспаться. Она вдруг обнаружила, что… одно это слово заставляет её закатывать глаза и покрываться румянцем. И не потому что она ханжа, — по крайней мере, ей хочется надеяться, что дело не в этом, — а потому, что даже в собственных мыслях это слово кажется чересчур инфантильным. Она обнаружила, что ей нужна… своего рода, разрядка.
Гермиона понятия не имеет, как дать знать об этом. Обычно один из них просто сгребает другого в охапку, и поцелуи быстро оборачиваются чем-то большим. Но она не так уж часто проявляла инициативу, целуя Малфоя первой. Ей почти что неловко, что он многократно брал ситуацию в свои руки, ведь она представляет себя сильной, решительной и напористой. Она делала первый шаг, когда Драко проходил мимо неё по безлюдному коридору, появлялся в дверях пустого дома или просыпался. И предпочитала думать, что её порывы оказывались для него неожиданными.
А теперь Малфой, сосредоточенный на своей задаче, сидит в противоположном углу комнаты, даже не глядя на Гермиону. Она мучается вопросом: неужели их новоприобретённая привычка спать вместе единственно для того, чтобы высыпаться, притупила их… потребность в разрядке? Насытила их голод, что для любовников — не то что не состоящих в браке, а даже не пребывающих в отношениях — представляется печальным итогом. Гермиона вдруг замирает, сообразив, что если они просто любовники, которые перестали заниматься сексом, то, значит, и собственно любовниками они больше не являются. От этой мысли накатывает паника. Большинство их контактов основано на сексе, именно он стал движущей силой, приведшей к дружбе. Она…
— Грейнджер, если у тебя такое выражение лица из-за кипящих в мозгу мыслей, я бы даже на секунду не хотел оказаться в твоей голове.
Гермиона подпрыгивает, фокусируясь на его лице, и выдавливает нервный смешок. Малфой смотрит на неё так, будто до сих пор сомневается в её умственном здоровье, — наверное, так оно и есть. Он неспешно приподнимает бровь и опять сосредоточивается на своём блокноте. Новом, насколько успела заметить Гермиона.
Она старается придумать, как же снова привлечь его внимание или хотя бы объяснить, о чём именно думала. Но у Гермионы не хватает духу признаться, что её мысли были заняты чем-то неприличным. Она гасит в зародыше идею спросить о его желаниях, ведь о какой страсти тогда может идти речь? Просто подойти и поцеловать Драко — это может показаться странным, учитывая то, насколько он поглощён своими делами.
Пытаясь вспомнить хоть какую-то полезную информацию, Гермиона чуть не разражается смехом, когда в её мозгу вспыхивает вопрос: а как бы поступила Лаванда? Это совершенно абсурдная мысль, и она сомневается, что сможет простить себе подобные размышления. Но Гермиона Грейнджер не собирается отворачиваться и ложиться спать: перед ней стоит проблема, а трудности она любит.
Несмотря на нежелание мыслить в подобном ключе, воспоминание о Лаванде наталкивает на кое-какую идею. Гермиона покрывается румянцем и смотрит на Драко так, будто тот может прочитать её мысли, но он полностью занят бумагами. Наверное, её задумка слишком наивна, да и проделывалось подобное уже миллион раз, к тому же Драко может вообще не заметить её усилий — но ничего лучшего ей в голову не приходит. Гермионе даже кажется: как бы она ни старалась, стоит Драко обратить на неё внимание, он сразу догадается о её планах, и с этим вряд ли что-то можно поделать.
Прежде чем подняться на ноги, ей приходится напомнить себе, что Малфою нравится её тело. Гермиона уверена в своих мозгах, а тело — с точки зрения привлекательности, а не здоровья — всегда имело для неё второстепенное значение. Конечно же, за исключением подобных ситуаций, когда разум пасовал и ей только оно и оставалось. Не будь они с Драко уже… Господи, да больше года прошло с того момента, когда он впервые её поцеловал… она бы не была такой смелой.
Не глядя на Малфоя, Гермиона снимает рубашку, позволяя ей упасть на пол. Если она сейчас не привлекла внимание Драко, тогда, наверное, стоит отправиться спать, посчитав проделанное неплохой попыткой. Она так быстро расстёгивает молнию на джинсах, что звук получается достаточно громким, и вряд ли Малфой хотя бы не поднял голову. Гермиона мычит про себя мелодию, чтобы хоть как-то отвлечься от тишины. Но любопытство побеждает — цепляясь за пояс пальцами, она, вопреки командам рассудка, косится на Драко.
Он смотрит не столько на Гермиону, сколько на её грудь, и она ловит себя на том, что, наклонившись, неприкрыто пялится на него. Открытый блокнот лежит на его колене, рука с несколькими листами пергамента замерла над стопкой бумаги. Гермиона невольно краснеет и, уткнувшись глазами в неровный пол, стягивает джинсы к щиколоткам. Она старается избегать любых потуг на изящество, потому что вряд ли её можно считать той, кто, раздеваясь, танцует и мурлычет под нос песенку.
Услышав какой-то глухой стук, она отвлекается от своих носков и только сейчас, когда Малфой не сводит с неё взгляда, понимает, как же сильно волновалась, что он ничего не заметит. Его руки теперь свободны, и она гадает, был ли недавний шум вызван тем, что он положил блокнот на бумажную кипу. Прислонившись спиной и головой к стене, он вытянул вперёд ноги и смотрит на Гермиону, создавая впечатление совершенной расслабленности. От этого она нервничает ещё сильнее. Разве не в этот момент он должен был хоть что-то предпринять?
Гермиона едва не идёт на попятный, но, выпрямившись, встречается с Драко глазами. Этот взгляд она знает, он ей даже снится, поэтому она подносит руки к застёжке бюстгальтера. Но в нерешительности замирает, и, поддавшись порыву, идёт прямо к Драко. Переступив через него, она усаживается к нему на колени, отмечая, как он изучает её тело.
Он по-прежнему не двигается, его ладони лежат на полу, но Гермиона чувствует твердеющую плоть, что побуждает её продолжать, даже без непосредственного участия Малфоя. Она лишь надеется, что предстаёт в не слишком глупом свете, особенно сейчас, когда её ненадёжное прикрытие в виде подготовки ко сну исчезло. Но не будь Драко заинтересован, он бы отвёл глаза, и это лишь ещё одна из тех ситуаций, когда Гермиона не может проникнуть в его черепную коробку, — или из тех, когда она всё ещё учится тому, что же ему нравится.
Она снова заводит руки за спину, на этот раз расстёгивая застёжку. Медленно откладывает бюстгальтер прямо на блокнот и замечает, как сжимаются на полу пальцы Драко. Прежде чем сесть, Гермиона не подумала, как ей быть с трусиками, и на мгновение она неловко замирает. Наверное, она выглядит по-дурацки, когда, наклонившись вперёд, хватает Малфоя за плечо и поднимается на ноги.
