– «Мсье»? Надеюсь, ты шутишь. Мы не на лекции. Зови меня Александром. Ты же Рене, да?

Он меня помнит! Это хороший знак.

– Ты больше не мой ученик, я больше не твой профессор. Мы просто два человека, живущие на одной планете, этого вполне достаточно.

Он обращается ко мне на «ты».

– Я узнал, что вас выбрали президентом Сорбонны. Примите мои поздравления!

– Я согласился только потому, что понятия не имел, какая будет нагрузка. Мой предшественник с облегчением перебросил мне горячую картофелину, уверяю тебя. Ну, а потом мне открылась неприглядная правда. Завидую боссам в частном секторе, запросто увольняющим несносных сотрудников. У меня полно таких, от кого бы я с радостью избавился… Ностальгирую по тем временам, когда был простым преподавателем, заражавшим студентов своим энтузиазмом. Ну, а ты чем занимаешься, Рене?

– Став доктором истории, я получил место преподавателя в лицее имени Джонни Холлидея[2].

– Лицей Джонни Холлидея?

Ланжевен громко хохочет. Кажется, он превратился в шумовой механизм, сразу развивший максимальную мощь и постепенно стихающий.

– Этак мы дождемся лицея Ким Кардашьян, лицея Лоаны[3], лицея Стиви[4]… А что, большинству молодежи этого и подавай: богатства и известности в обход образования, по примеру звезд телешоу. Ладно, идем ко мне в кабинет, там можно спокойно поговорить.

Профессор и его бывший ученик шагают бок о бок по коридорам, богато украшенным картинами, статуями, позолотой.

– Ну, и как тебе работается в твоем лицее Джонни Холлидея?

– Я оттуда ушел.

– Почему?

– Кое с кем познакомился.

– Женщина?

– Она сбила меня с толку.

– В смысле «сбила стрелку твоего компаса»?

Я и забыл, что он – любитель этимологии.

– Ее зовут Опал. Она гипнотизерша. На одном своем выступлении она меня загипнотизировала, я клюнул на ее очарование. Потом Опал стала учить меня своему искусству, и я занялся тем же самым, что и она. Сначала это был самогипноз, потом я принялся за зрителей.

Паркет в старых коридорах скрипит под их шагами.

– Гипноз, говоришь? В древнегреческой мифологии Гипнос – сын богини ночи Нюкты, брат-близнец бога смерти Танатоса.

– А также папаша Морфея, бога сновидения, – подхватывает Рене.

Ланжевен с сомнением качает головой.

– Никогда не понимал, в чем тут интерес – вытаскивать людей на сцену и там превращать их в посмешище, заставляя корчить из себя младенца, курицу, собачку, а то и переживать сердечный приступ…

– Вы говорите о классическом зрелищном гипнозе, а я занимаюсь гипнозом, предназначенным для раскрытия подсознания. То же самое делают психотерапевты, только я превращаю процесс в представление. Это – обновление жанра. На моей концертной афише было написано: «Вы уверены, что знаете, кто вы такой?» Я предлагал людям прибегнуть к сопровождаемой медитации, чтобы перед ними предстали хорошие мгновения их прежних жизней.

Коридорам нет конца. Университет громадный. Александр Ланжевен поворачивается к Рене и говорит с улыбкой:

– Раз люди готовы платить за такие опыты над собой, то почему бы этим не воспользоваться? Ты всегда был себе на уме. Развлечения, апеллирующие к чувству магического, обречены на успех. Желание верить в чудо – одна из человеческих констант. В нашем мире давно нет колдунов, но людям необходимо грезить. Гипноз – вид колдовства – допустим, более современный…

– Все не так просто…

– Ты хочешь сказать, что всерьез веришь в гипноз?

– Это откровение, изменившее мою жизнь. Я предлагаю другим то, что больше всего поразило меня самого.

Александр Ланжевен останавливается посреди коридора и пристально смотрит на Рене, пытаясь понять, не насмехается ли тот над ним. Но Рене выдерживает его взгляд из-за очков в позолоченной оправе.

– А еще это – способ по-другому подойти к истории, – продолжает молодой человек. – Я применяю гипноз, чтобы посещать другие эпохи, страны и цивилизации, в которых протекали мои прежние жизни.

– Ну что ж, – говорит Александр, возобновляя движение по университетскому коридору, – ты вполне разбираешься в истории, чтобы оживлять при помощи воображения эпизоды прошлого. Но что вселяет в тебя уверенность, что ты реально посещаешь прошлые жизни?

– Количество подробностей и их точность. Когда я оказываюсь в прошлой жизни, я как будто попадаю внутрь кинофильма. Место мне незнакомо, эпоха тоже, я даже своего имени не знаю, зато улавливаю запахи, слышу звуки, мне доступны вкусы, ощущения, эмоции, разнообразная точная информация, доступная проверке и оказывающаяся абсолютно достоверной.

– Тебе не кажется, что все это – всего лишь создаваемая нашим мозгом иллюзия?

– Эти путешествия снабжают меня информацией о жизни простых людей – крестьян, торговцев, ремесленников, солдат, нищих, женщин. Короче, тех, кто не оставил следов, с которыми могли бы поработать историки. Я знаю, что они едят, как хворают исчезнувшими с тех пор болезнями, вижу места, не упомянутые ни в каких исторических книгах. Я сам переживаю голод, эпидемии. Для меня это уже не только слова и даты.

– Правильнее говорить, что ты все это вообразил…

Его не убедить. Я сам-то, если уж на то пошло, еще не до конца уверен.

– Ладно, готов признать, что никогда не достигну полной уверенности в реальном существовании этих жизней. Но эти эксперименты чрезвычайно освежают сознание.

Вот и кабинет президента университета.

Стену украшает десяток боевых мечей разных эпох. Александр Ланжевен коллекционировал старинное оружие еще в студенческие годы Рене. Тут же висят щиты и палицы, стоит манекен с ног до головы в доспехах, с копьем в руке.

– Знаешь, Рене, я искренне рад, что ты заглянул к своему старому преподавателю. Создается впечатление, что студенты университета, завершив учебу, напрочь нас забывают.

– Я знаю, в каком я перед вами долгу.

– Ты – особый случай. Ты был моим лучшим учеником, я этого никогда не забуду. «Учеником» в первоначальном смысле этого слова, то есть человеком, которому я помог подняться[5]. Даже если в тебе говорит твоя природная скромность, я без колебаний провозглашаю: ты был лучше всех. Не понимаю, почему ты не сделал карьеру в университете.

Надо было прийти сюда гораздо раньше, чтобы это услышать. Наверное, мне недостает самоуважения. Если честно, я не считал себя достойным такого пути.

– Вы были моим лучшим преподавателем, я очень вам за это признателен, но…

Ланжевен слушает его с улыбкой, играя с разрезным ножом. Внезапно он перебивает его:

– Тем лучше. Признайся, зачем пришел, Рене. Вряд ли просто с невинным намерением повидаться со своим бывшим профессором и поболтать с ним о прежних жизнях, ведь так?

– В результате всевозможных происшествий, поведать вам о которых я еще не успел, я вынужден искать работу. Не могли бы вы взять меня на работу?

– Гипнотизером?

– Преподавателем истории.

Александр Ланжевен откладывает разрезной нож, встает из кресла, подходит к стене, берет шпагу – все это молча.

– Знаю, моя просьба несколько бесцеремонна… – бормочет Рене, слегка напуганный умением своего учителя обращаться со шпагой. – Думаете, это реально?

Александр Ланжевен корчит гримасу и, глядя на клинок, резко отвечает:

– Нет.

Ему нравится то хвалить, то хулить.

– Должность преподавателя исключена. Причин две. Во-первых, сейчас разгар учебного года, а договоры на сентябрь подписываются в июне. Во-вторых, у меня нет бюджета на учреждение новой штатной единицы.

Он вращает шпагой, как будто сражается с невидимым противником.

– Ты огорчен?

– Это еще мягко сказано. Я надеялся на чудо, – признается Рене.

Ланжевен не прекращает размахивать шпагой.