– Но послушайте, – не унимается та же самая студентка, – раз все историки прошлого не заслуживают доверия, то откуда у сегодняшних историков возьмется надежда, что уж они в своих трудах не соврут?

Прежде чем Рене успевает ответить, вмешивается кто-то еще:

– …из споров с лектором Сорбонны, лучше всех остальных знающим, что правда, а что ложь, что разумно, а что глупо, что есть суеверие, а что наука…

Рене улыбается, чтобы не показать, что этот баламут сбил его с толку.

– Вы правы, – подхватывает он. – Никому не верьте, даже мне. Я не непогрешим: я всего лишь человек, образование, полученное от родителей и от общества, в котором я живу, снабдило меня весьма субъективными рамками интерпретации мира. Сама наша сущность не позволяет нам претендовать на объективность, но по крайней мере здесь мы это сознаем. Будьте бдительны. Исходите из принципа, что вами часто пытаются манипулировать, чтобы заставить поверить в ложь…

У него мелькает мысль:

… и в фальшивки, вроде пророчества Сальвена де Бьенна…

В окна университетской столовой сочится солнечный свет.

Рене Толедано двигает поднос вдоль прилавка самообслуживания, берет рыбу в сухарях с картофельным пюре и йогурт и устраивается за столиком в углу.

Вкус столовской еды вызывает у него любопытство, он с ностальгией вспоминает свои студенческие годы. Он поглощен вкусовыми ощущениями и сначала не замечает подошедшего к нему Александра Ланжевена.

– Можно?

Не дав Рене времени на ответ, наставник садится напротив него.

– Мне рассказали о твоей лекции сегодня утром. Похоже, получилось забавно. Публика оценила.

– Я стараюсь, чтобы слушатели учились составлять собственное мнение. Цель не в том, чтобы они повторяли вдолбленное. Не скажу, что вызвал всеобщее воодушевление, кое-кого я шокировал и многих, похоже, раздразнил.

– По крайней мере, не усыпил. Мой навязчивый страх – заметить в разгар лекции, что кто-то дрыхнет, а кто-то печатает эсэмэс.

Жестом он привлекает внимание Рене к обедающим за столиками вокруг них. Большинство играет со смартфонами, даже пришедшие вдвоем. Мало кто ведет личную беседу.

– Мы – рассказчики, не больше и не меньше, – продолжает Александр. – Разве есть занятие чудеснее этого? Я вообще считаю, что будущее принадлежит рассказчикам историй…

Рене раздумывает, теребя нож, а потом спрашивает:

– Вот скажите, Александр, вы, большой знаток Средневековья, слыхали о пророчествах некоего Сальвена де Бьенна?

Ланжевен досадливо морщит лоб.

– Сальвен де Бьенн? Нет, никогда о таком не слыхал. А что?

Приятно хотя бы раз назвать имя, которое для него – пустой звук.

– Один знакомый посоветовал мне навести о нем справки. Этот Сальвен де Бьенн – автор текста под названием «Пророчество о пчелах». Там про крестоносца, якобы участвовавшего в штурме Иерусалима в 1099 году и оставившего предсказания будущего вплоть до 2101 года.

– За четыреста пятьдесят лет до Нострадамуса?

– Я нашел в интернете критическую статью, в ней этот текст назван фальшивкой.

– Знакомый, рассказавший тебе об этом средневековом пророчестве, достоин доверия?

– Я знаю его с недавних пор. Совсем недолго, если уж на то пошло, всего несколько дней.

– Он историк?

– Пенсионер, бывший профессор истории.

Рене только-только разошелся, но Александра Ланжевена уже посетила другая мысль.

– Сейчас я познакомлю тебя с коллегами.

К ним подходит молодая невысокая женщина, кареглазая шатенка с рыжей прядью. На ней красная блузка и красные джинсы. Рядом с ней мужчина в коричневом свитере, с густыми, как у Ницше, усами.

Рене сразу его узнает: это он раздавал листовки у входа в Сорбонну в тот день, когда Рене пришел к Ланжевену.

– Знакомься, Мелисса, это Рене Толедано. Рене, это моя дочь Мелисса Ланжевен, а это Бруно Мустье, ее жених. Оба преподают здесь историю.

Бруно протягивает Рене руку.

– Вы – новый лектор, которого привел Александр? Учтите, все уже в курсе этой истории, профсоюзу она не понравилась.

Александр спешит на помощь к Рене.

– Рене Толедано – не абы кто. Когда-то он был моим лучшим аспирантом, написал блестящую диссертацию о Ренессансе. Так что он имеет право на исключительное обращение. Было бы плачевно не найти применения его таланту.

– Это вызов для всех нас, его соперников, – иронизирует Бруно.

Мелисса и Бруно ставят свои подносы на их столик и тоже садятся.

– Дочь увлекается этимологией, как и я, а то и больше, – говорит Александр. – Она хочет понимать происхождение каждого слова. Она думает, что имя человека – ключ к его личности, в какой-то степени программирующий ее поведение.

– Что вы скажете о моем имени?

– Рене? Исходное слово – латинское «renatus» – «родившийся во второй раз». Возможно, это объясняет ваш интерес к Ренессансу…

– А по-моему, это чистая случайность. Впрочем, эта случайность мне более чем подходит, – уступает Рене. – Скажите, а что означает имя вашего отца?

– Имя «Александр» греческого происхождения. В нем две части: «alexo» – глагол, имеющий значение «отталкивать», и «andros» – «человек». Значение имени – «отталкивающий человека», то есть «отбивающий врага».

– Имя воина вполне для меня годится.

Бруно берет со своего подноса бутылку вина и предлагает налить всем сидящим за столом.

– Ты пьешь в обеденное время? – удивляется Александр.

– Даже когда все остальное провалится в тартарары, во Франции останется вино, сыр, хлеб, круассаны, – говорит Бруно. – Я пью даже эту столовскую бурду. Трапеза без вина для меня – все равно что праздник без музыки. Предлагаю чокнуться!

Бруно залпом опрокидывает темную бурду и наливает себе еще. Рене замечает, что Мелисса не одобряет эти замашки.

– Расскажи о себе еще немного, – просит Александр.

– Я преподаю историю Античности, – начинает Бруно. – Обожаю эту эпоху! Римляне и греки были мастерами устраивать оргии. Большинство мужчин были гомосексуалистами и проводили время в попойках и в домах терпимости. Одна из заповедей римлян гласила: женщины – чтобы делать детей, мужчины – чтобы получать удовольствие. К тому же у них не было проблем с обслуживающим персоналом. Рабы выполняли всю работу, а их хозяева возлежали у бассейнов, в прекрасных цветущих садах. Тех, кто отлынивал, били или убивали. По-моему, чудесные были времена! Видели фрески в Помпеях? Не иначе, это был город сплошных борделей…

Ага, за это и был выжжен и похоронен под лавой извергнувшегося Везувия! – думает Рене.

– Занятно, – вмешивается в разговор Александр, – что мы четверо – специалисты по разным периодам. А вместе покрываем всю историю человечества! Думаю, выбор периода для изучения свидетельствует об особенностях мышления. Бруно избрал Античность, я – Средневековье, Рене – Ренессанс, Мелисса – двадцатый век.

Бруно продолжает с полным ртом:

– Я выбрал Античность не только по вышеназванным причинам, но и потому, что тогда все началось: демократия, философия, математика, театр, спорт. Ничего по-настоящему нового с тех пор не изобрели.

Александр считает своим долгом подхватить:

– Признаюсь, я выбрал Средневековье из любви к периоду возведения огромных соборов. Средневековье привлекает меня чувством чести. Даже на войне соблюдался рыцарский кодекс. Дав слово, люди боялись его нарушить, так как это было чревато муками ада. Слова обладали весом. Даже отношения мужчины и женщины зиждились на уважении и на рыцарстве.

– А как же закрепощение, суеверия, неграмотность, не говоря о грязи? А ведь во всем этом жили в Средние века три четверти населения, – возражает Бруно, снова с набитым ртом.

Александр, справившись с гримасой раздражения, обращается к своему визави:

– А ты, Рене?

– Что ж, я выбрал Ренессанс, потому что это эпоха выхода из мракобесия. Не обессудьте, Александр! При Ренессансе просыпается желание вкладывать средства в искусство, а не в оружие. Ренессанс подарил нам Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рабле, фламандских живописцев, перспективу в изобразительном искусстве. Мир расширяется, происходит открытие Америки, Китая. С научной точки зрения это эпоха понимания того, как работает человеческий организм. Приходит понимание, что думают мозгом, а не сердцем. Наконец, человек осмеливается допустить, что Земля не центр Вселенной. А появление и развитие книгопечатания!