– Лейла, не разговаривай так с отцом! Не под моей крышей. В мои времена младшие уважали взрослых. А на флоте учили подчиняться старшим – своему начальству, – и неважно, согласны вы с ними или нет. Все приказы, которые отдавались, были во имя общего блага. И ты должна уважать отца точно так же.

Я скрещиваю руки на груди, лицо горит.

– Извини, – бормочу я. Раньше он никогда не делал мне выговоров, и, хотя меня так и подмывает демонстративно уйти в свою комнату, выражение его лица говорит о том, что деваться мне некуда.

Делая шаг ближе, он протягивает мне горячую чашку.

– Садись.

Расслабившись оттого, что он так легко меня простил, я беру чашку и сажусь за старый стол из красного дерева, примирительно улыбаюсь папе и беру его руку, когда он садится рядом. Он сжимает мою руку в ответ, и это греет мне сердце. Как бы гадко я себя ни вела, он все равно меня любит.

– Так, это твое? – Рэй прокашливается: ему неловко от этой демонстрации эмоций. Он идет к большому дубовому книжному шкафу в углу, возвращается с экземпляром «Пандоры» и отдает его мне. – Кто-то оставил ее на пороге, – объясняет он, – но когда я вышел, уже никого не было. С этими чертовыми легкими я уже не такой шустрый, как раньше. Твоя?

– Да, – пролистав книжку до закладки с Орландо Блумом, я обнаруживаю приклеенный скотчем к обложке крошечный шарм – книжку с пустыми страничками и разлиновкой для письма. Меня охватывает необъяснимый трепет. Странно получать шарм от Джейка. Это наша с мамой «фишка», поэтому я не могу избавиться от ощущения, словно он лезет в наши отношения, к тому же мы с ним не так хорошо знакомы, чтобы обмениваться подарками. Но в то же время мне это кажется милым.

– Это от Джейка, – я смотрю на папу. – Он поднял книжку, когда… Э-э, кое-что произошло сегодня. Я вроде как вышла из себя на уроке, а он принял удар на себя. Я пыталась все разрешить, – выпаливаю я, – правда пыталась, но было слишком поздно. Его исключили, а он не позволил мне ничего исправить. – Я делаю паузу, думаю, что сказать. – Такое ощущение, словно он хотел, чтобы его вышвырнули. Потом пришел его папа и ужасно себя вел: швырял Джейка по всей школе. Я даже не смогла попрощаться с ним.

Папа хмурится.

– Звучит не очень хорошо. Этот мальчик знает, где ты живешь?

– Это Джейк Хардинг, пап. Он наш сосед. Живет в нашем старом доме.

Рэй хватается за бок и бледнеет, затем делает глубокий хриплый вдох:

– Мой Джейк?

– Рэй, полегче, – папа встает со стула, чтобы поддержать его рукой за талию. – Что случилось?

– Нужно пойти убедиться, что он в порядке, – тревожно бормочет Рэй. – Я не успокоюсь. Я могу постучаться к ним, спросить, может ли Джейк прийти помочь мне. Я плачу ему за то, что он стрижет лужайку и помогает мне мыть машину, поэтому это не будет выглядеть подозрительно.

Я с беспокойством наблюдаю, как они выходят в коридор. Папа помогает Рэю обуться, потом натягивает собственные рабочие ботинки. С каких пор Рэю нужна помощь по дому? Он болеет всего несколько недель. Пока я надеваю балетки, Рэй отходит от папы и выпрямляется.

– Я справлюсь, спасибо. – Распахнув дверь настежь, он расправляет плечи и шагает по подъездной дорожке так, словно у него никогда ничего не болело.

Мы с папой спешим за ним по тротуару и резко останавливаемся, когда красная дверь моего старого дома, с которой осыпается краска, открывается и на пороге появляется папа Джейка: одной рукой он тащит сына, второй – сумку.

– Кончай, парень, – ревет он, – я говорил тебе, что случится, если так и будешь нарываться на проблемы в школе. Поедешь к моим родителям на север, будешь их доставать!

Он снимает с сигнализации потрепанный голубой «Форд Мондео» со ржавыми колесными арками, заталкивает Джейка на заднее сиденье и швыряет следом сумку, попадая ему прямо в лицо. Я все вижу, потому что их машина прямо перед нами, повернута стороной водителя к тротуару. Голова Джейка исчезает за спинкой сиденья. Я утыкаюсь лицом в плечо папе.

Рэй делает шаг к машине, но папа останавливает его, упершись рукой ему в грудь.

– Ты нехорошо себя чувствуешь, и это не наше дело.

– Я должен что-то сделать, – горячится Рэй, сжимая кулаки.

Мама Джейка выходит в заросший сад: сальные черные волосы растрепаны, на скуле виднеется ярко-алое пятно. Заметив нас, она вытирает дорожки слез с лица и засовывает руки в карманы юбки, стараясь не показывать свои эмоции. Но по ее ссутуленным плечам я понимаю, что ее сердце разбито, и частичка моего разрывается вместе с ним. Нельзя разлучать мать с ребенком. Это просто неправильно. Но она только стоит рядом, пока ее муж залезает в машину и заводит мотор. Ничего не делает, просто смотрит. Не говорит ни слова. Не делает ни единого шага. Мое сочувствие к ней вянет и умирает. Каждый родитель должен упорно сражаться за своего ребенка, пока в теле остается еще хоть капля сил, до последнего вздоха. И я снова ненавижу маму, и слезы начинают щипать глаза.

Голова Джейка выныривает: он встречается глазами с мамой, кивает и торжественно машет рукой на прощание. Его взгляд скользит по нам, но он делает вид, что не видит нас. Я его за это не виню.

Опустив окно, отец Джейка велит жене убираться в дом, иначе… Она поспешно возвращается внутрь, хлопнув дверью. Краска дождем осыпается на садовую дорожку, словно высохшая кровь. Заводя двигатель, отец Джейка показывает нам средний палец.

– Наслаждаетесь шоу? Отвалите отсюда!

С визгом шин он отъезжает от тротуара, едва не врезаясь в машины, припаркованные на другой стороне дороги.

Рэя трясет от злости; папа переживает и ведет его домой, придерживая под локоть, оглядываясь через плечо и проверяя, иду ли я за ними. Мы возвращаемся в дом; я представляю себе худое лицо Джейка, чувствуя страх за него и надеясь, что с ним все будет в порядке. Не могу избавиться от ощущения, что все это – по моей вине.

Оказываясь в сумраке коридора, я осознаю, каким заботливым был Джейк, вернув мою книжку и подарив шарм, в то время как его собственные дела шли так скверно. Интересно, когда я увижу его снова?

В тот момент я даже не представляю, что при следующей нашей встрече спасу ему жизнь.

– Скажи, круто? – Элоиза кружится на крутых каменных ступеньках, сапфировые глаза сверкают. – Выпускной у Дердл-Дор[5]. Разве не потрясающе? – Она раскидывает руки в энтузиазме и начинает терять равновесие, на лице появляется тревога.

– Осторожно! – я хватаю ее за запястье, чтобы удержать, и киваю подбородком на пляж под нами. – Пойдем, там поболтаем.

За моей спиной Мишель – Шелл – хихикает, а Хлои вздыхает. Я знаю, что они обе закатывают глаза, хотя должны были уже привыкнуть к ее восторженности. Папа называет это joie de vivre[6].

– Знаешь, что еще круче? – улыбается Элоиза, не обращая внимания на мое предложение. – Что твой папа наконец подарил тебе щенка. Тебе так повезло – я ужасно завидую!

Я не могу не улыбнуться: во мне искрится радость.

– Да, – пищу я, – она такая очаровательная. Я так долго ждала.

Я вспоминаю утро, когда папа позвал меня к своему рабочему фургону и из него вылетел крошечный трехцветный бигль. Я чуть не заплакала от счастья, когда обхватила руками ее маленькое извивающееся тельце и погладила шерстку – рыжую, темно-коричневую и белую.

– Так я же сделала то, о чем он просил, – киваю я. – Не вылетела из школы, сдала экзамены. Поверить не могу, что она живет у меня всего три дня, по ощущениям – целую вечность! Хотя, конечно, жалко, что ей пока нельзя на улицу. Дождаться не могу нашей первой прогулки. Вы завтра придете на нее посмотреть, девочки? – Я оглядываюсь через плечо на Шелл и Хлои.

– Я бы ни за что в жизни не пропустила знакомство с Флер, – говорит Шелл; ее лицо сияет загаром после дней, проведенных в Борнмут Паркс и на пирсе.