…Она сама в лагере. Лето, она подросток. И на ней очень похожий сарафанчик. Они должны были уйти в поход. Около беседки в посадках за корпусами была установлена зелёная палатка. Её сегодня учились ставить на скорость отрядные команды. Наличие палатки как возможность уединения подтолкнуло девочек поиграть в щекочущую нервы игру. Когда-то похожее называлось «кис-мяу», но у них было как-то ещё.
Игра, позволяющая получить хоть какой-то доступ к телу представителя противоположного пола в условиях, когда пока нельзя, но понятно, что пора начинать. Когда собирается компания, в этом возрасте проще преодолеть стеснительность и робость. Запрещённые желания, замаскированные условной игровой формой, иногда невероятно нелепой, находят небольшой выход.
Мальчики придумали такую глупость: девочки должны залезть в палатку, встать на колени спиной к выходу и ждать. А мальчики разыгрывают, кому в палатку зайти. Тот, кто вытянет жребий, должен залезть в палатку и со спины, как они выразились, «полапать». А она его, типа, закрыв глаза должна узнать. «Вы как-нибудь только лапайте, не распуская рук!» – сказала самая пухлая из их отряда девочка. Кате было интересно узнать, что мальчики понимают под «полапать», внутренне она как-то была готова, что будут, может, и не совсем безобидные обнимашки. Она с подростковой неловкостью подумала, что сарафанчик у неё слишком лёгонький, на остальных девочках одежды побольше. И выпало ей первой…
Она вползла в палатку и встала на колени. Кто-то из парней, чей там выпал жребий, возник сзади неё через пару минут. Она, по правилам, не оглядывалась. Сначала парень взял её за лодыжки и расставил шире колени. Катя не ждала никакого подвоха. Парень левой рукой взял ей за плечо. Однако в следующую секунду другая рука мальчишки, ловко пробравшись под сарафан, неожиданно точно и уверенно потрогала её там. От неожиданности девочка ойкнула и тут же опустилась на пятки.
Тут приглушенный голос Данилы, самого высокого парня в отряде, уверенно приказал: «Молчи. На колени поднимись. Сейчас хорошо будет». Случилось невероятное. Крик не сорвался, руки не оказали сопротивления. Даже одна секунда, которую длилось это первое наглое прикосновение, парализовала. И Катя почему-то подчинилась, хотя вроде категорически не хотела.
Подробно рассказывая об этом эпизоде, Катя добавила, что у неё это второй случай, когда её волю что-то полностью подавило. Первый раз было у стоматолога в одном курортном городе, когда болью взорвался зуб. Врач – молодой парень, растительности на лице не было, сначала ей мило улыбался. Она вскрикнула, когда шприц с заморозкой проколол десну. «Потерпи чуть, девочка, больше больно не будет». Но, видимо, что-то перепутал или не так сделал. Когда он самоуверенно ткнул своим страшным инструментом, чтобы проверить результат заморозки, то… «Боль пронзила» – избитое словосочетание, зато исчерпывающее. Но та дикая боль тоже не вызвала крик, она забилась в кресле с вытаращенными глазами. Мышцы стали деревянными, как будто парализовало всю.
Как и сейчас. Он левой рукой удерживал её за предплечье, а правая опять уверенно и ловко скользнула спереди сбоку под сарафан. Он сложил комбинацию из трёх пальцев. Один уверенно и нагло лёг прямо на цель, а два других стали нежно гладить вдоль сидящих в паховых складах границ трусов. Прикосновения совершенно необычные (Катя сама никогда такого не делала, подавляя в себе всё, что можно) зажгли лоно неудержимой щемящей похотью, и оттуда пошёл жаркий сигнал в мозг.
Три пальца играли каждый свою мелодию в сложном, но повторяющемся ритме. Он умеет играть пальцами. Он занимается на фортепьяно. Она дрожала, дыхание перехватило. Желание всё прекратить нарастало, и, если б Данила хоть на секунду остановился, она бы его оттолкнула. А потом и вторая рука включилась, но уже в другом ритме. Если там было быстрое соло, то здесь – неспешные аккорды. Он двигался сзади по границе трусов, перебирая пальцами к центру, периодически сжимая через ткань её ягодицы. Ног он, по правилам игры, не касался.
Её вдруг пронзил такой кайф, что застучали зубы. Мальчик что-то играл на фортепьяно. Под конец обе его руки – спереди и сзади – объединились, и она почувствовала мастерскую игру всех десяти пальцев. Это была весьма изощрённая ласка. А потом парень вдруг сделал совершенно неожиданно похабное: завернул спереди руку глубже и потрогал через трусы другое углубление. От неожиданности она сжала ноги и бухнулась на четвереньки. Невероятно стыдное ощущение, что такое делает чужой палец, взорвало её до крупной дрожи.
Впрочем, если бы всё ограничилось всего-навсего тем самым первым секундным прикосновением, то шок был бы не менее сильным. Три минуты показались вечностью и окончились внезапно: «Эй, время истекло, хорош лапаться!» Данила быстро отдёрнул руки и буквально тут же исчез.
Она выползла из палатки на четвереньках, встала на ноги и, не отвечая на вопросы и ни на кого не глядя, пошла прочь. Её тут же догнала одна из девчонок. «Катька, ты чего? Он что-то сделал не то, да?» Во встревоженном голосе слышались испуг и досада. Испуг не за неё, а за то, что она сейчас может настучать вожатым. «Нет, всё нормально. Мне надо в туалет».
«А, ну тогда понятно», – тут же успокоилась подружка. Она вернулась к остальным, и они дружно захохотали. Тут почему-то до Кати дошло, что она им сказала. Наверняка: «Пошла трусы поменять». И стало ещё обиднее. Но она никому не настучала. Она лежала на кровати молча, лицом к стене, поджав ноги…
Катя понимала, что когда-нибудь её кто-нибудь начнёт трогать. Когда она себе нечто такое представляла, то это были руки некоего прекрасного юноши, которые её когда-то нежно и уверенно коснутся. Может и там тоже. Должен быть целый ритуал. А теперь ей гадко, стыдно и похабно приятно. Вот так, наверное, чувствуют себя изнасилованные, но получившие сексуальное удовольствие против желания. Почему это всё на самом деле так грязно? Больше всего её коробила мысль, что у него остался на пальцах её запах. Она не разрешала его забирать. То, что парень его получил, соединяло их теперь каким-то диким образом. И Катя тихо плакала.
Данила воспринимал её не дальше того места, которое трогал. У него искушённая, абсолютно уверенная рука. Значит, он уже делал. Не он ли вообще игровой эпизод выдумал? Он к ней даже не прижался, стараясь не касаться её ничем, кроме рук. А руки у него длинные.
Парень достаточно смелый и наглый, он знает что-то о девочках. Если собаке быстро сунуть в пасть руку, она не укусит. Но нужно не только это знать, но и, набравшись смелости, действовать ловко и быстро. Своей уверенностью он её и сковал. Парень, видимо, чувствует, к кому можно пристать. Остальные девчонки наверняка завизжали бы и полезли драться.
Она распалась на верх и низ. Низ ощутил самый сильный на тот момент кайф в жизни, а душа – жестокое разочарование.
Катя лежала и думала. Несмотря на глубину травмы, мысли у неё были больше практические. Образ некоего прекрасного юноши она всё равно теперь утеряла и упустила ещё время, чтобы стать такой, как некоторые девки из класса. У неё всегда было чувство, что они знают что-то больше. А она боялась расширять себе границы, всё всегда скучно и одинаково, и только тогда, когда очень приспичит. Она всегда чего-то боялась, напрягалась и себя ограничивала. Ей было стыдно это делать и стыдно на такую тему думать. У неё семья была строгая, всё очень чинно, никто матом не ругается и всяких таких интимных тем избегает. А бабушка в детстве объяснила, что есть у девочек один очень страшный грех. Избегать, а то счастья и любви в жизни не будет.
Катя догадывалась, что можно больше, но боялась экспериментировать. Было страшно открыть в себе какое-то непотребное желание; она понимала, что можно его разбудить, она даже намеренно делала себе больно, чтобы подавить желание. Весь окружавший её мир стимулировал к высоко моральному поведению. Видимо, от похожего страха в отношении себя, только ещё более сильного, страдают монахини; точнее, те из них, которые реально таковыми в своих желаниях являются. О монашках она порой думала. Они, наверное, всё равно грешили и исповедовались. Их за это секли. А потом они снова грешили – и их опять секли. А тех, кто врал, что не грешил, специально застукивали и секли за враньё.