Взгляд Ричарда проследил за моей вытянутой рукой.

– Ты прав, надо думать. Стой! – крикнул он, обращаясь к нескольким всадникам, вырвавшимся вперед.

Три оруженосца и два рыцаря не расслышали. Размахивая мечами, захваченные горячкой боя, они мчались к въезду в город.

Мгновение спустя массивные створки со скрипом и стоном стали закрываться. Тяжелый лязг железа и глухой стук падающего запорного бруса сообщили нам, что путь прегражден.

– Бесово отродье! – выругался Ричард, подъезжая ближе.

Приглядывая за парапетом – не собирается ли кто-нибудь выстрелить в короля? – я наскоро осмотрелся. Фиц-Алдельма не было видно, и в груди у меня затеплилась надежда. И точно: когда устроили перекличку, выяснилось, что мой враг был одним из двоих, в безумном порыве ринувшихся в город. Вторым был Пьер Тирпруа, вспыльчивый малый, водивший дружбу с де Бетюном. За ними увязались их оруженосцы и еще один – слава богу, не Рис. Судя по крикам и звону оружия, доносившимся из-за ворот, они там задавали жару.

Положение, однако, было скверное, и мы это понимали. Пятеро воинов не способны сдерживать многочисленную толпу долго. Ричард перешел к действию, каким-то образом сумев привлечь внимание начальника стражи. Объявив, что за каждого из наших убитых он повесит десятерых горожан, король отступил. Вслед ему понеслась отборная брань. Я разобрал возглас на французском: «Проваливай отсюда, король длиннохвостый!» Но вскоре начальник скрылся, а немного погодя шум схватки затих. Копыта застучали по мостовой, а значит, наши товарищи ускакали в надежде найти укрытие.

Разъяренный оскорблениями, но бессильный что-либо предпринять, Ричард повел нас обратно по улице.

Я молился, чего не делал вот уже много месяцев. Пусть Фиц-Алдельм получит смертельную рану, просил я, ничуть не смущенный греховностью просьбы. Раз уж я не могу его сразить, может, у Бога получится?

Как ни печально, мольбы мои не были услышаны. Несколько часов спустя Фиц-Алдельму, Тирпруа и оруженосцам позволили покинуть город. Они разыскали нас в поместье де Муэка, куда мы отошли. Мятежники все еще бушевали в пригородах, и король почел за благо переждать ночь. Его решение услать Джоанну в Баньяру, которое я, влюбленный, так сильно осуждал, казалось теперь мудрым.

Тирпруа хватило ума сделать вид, будто он пристыжен своей выходкой, зато Фиц-Алдельм принялся бахвалиться, рассказывая о том, как трусливые грифоны разбегались перед пятью воинами. Поначалу он не замечал осуждающих взглядов и разговоров за столом.

Я посмотрел на Ричарда: тот улыбался краем губ и ничего не говорил. Я тоже молчал.

Покончить с плодами воображения Фиц-Алдельма решил де Шовиньи.

– Послушай-ка, Роберт, – начал он. – Тебе невдомек, что король разговаривал с начальником стражи?

Фиц-Алдельм, все еще похвалявшийся тем, сколько мятежников обратил в бегство его меч, смолк. Он бросил беглый взгляд на Ричарда, потом на де Шовиньи.

– Король?

– Он сказал начальнику, что за каждого нашего убитого казнят по десять грифонов. Вы сражались храбро, сомнений нет, но толпа отступила из-за угрозы государя.

За столом раздались приглушенные смешки. Я даже не пытался скрыть своего удовлетворения.

Одна щека Фиц-Алдельма сделалась пунцовой от смущения – другую половину лица закрывала повязка, – и он бросил на меня взгляд, полный ненависти.

Я отсалютовал ему кубком.

На следующее утро Ричард, стремясь восстановить и обеспечить мир, собрал совет. Он созвал находившихся в городе служителей Танкреда, пригласил также короля Филиппа. Съехалось такое множество богатых и знатных особ, что единственным пространством, способным их вместить, оказался внутренний двор. По трем его сторонам расставили столы; король и его чиновники разместились за средним. Филипп со своими присными восседал справа, где обычно сидели почетные гости, а посланникам сицилийцев отвели худшие места.

Филипп приехал раньше людей Танкреда. Кое-кто из его спутников был мне знаком: Гуго, герцог Бургундский, Жоффруа, граф Першский, а также Петр, граф Неверский. А вот епископов Шартрского и Лангрского мне назвал де Бетюн. Французы старались держаться вместе и не вступать в разговоры с подданными Ричарда. Лед сломал архиепископ Вальтер, который, взяв архиепископа Жерара, приблизился к ним, – и завязалась натянутая беседа. Французские бароны не спешили следовать их примеру, наши тоже. Мы были союзниками, но не друзьями.

Ричард поздоровался с Филиппом, подошедшим без спешки. Короли обменялись поцелуем мира, но особой приязни на их лицах не читалось. Однако Филипп весьма любезно принял предложенное Ричардом вино и согласился, что повторение вчерашней вспышки насилия необходимо предотвратить.

Чем скорее восстановится мир, тем быстрее вернется Джоанна, подумал я. Забавно, что это пугало меня больше грозивших нам беспорядков. Военное ремесло я освоил, а в делах любви остался жалким подмастерьем.

– Сицилийцам нельзя доверять, милорд, – сказал Ричард. – У меня есть веские основания полагать, что за беспорядками стоят дель Пин и Маргаритон.

Дель Пин был правителем Мессины, а Маргаритон – верховным флотоводцем Танкреда.

– Мне о том ничего не ведомо, милорд, – холодно заявил Филипп. – Бунт начался из-за каравая хлеба, как мне известно.

Ричард поджал губы.

– То была лишь последняя искра.

Филипп промолчал.

– Лучше нам выступить против этих грифонов и сарацин единым фронтом, – предложил Ричард. – Вы поддержите меня, милорд?

– До прибытия вас и вашего войска неприятностей не было, – сказал Филипп. – Насколько понимаю, беспорядки начались по вине ваших людей, из-за их разнузданного поведения.

– Кто здесь враг – я или сицилийцы?

– Я бы спросил ваших солдат о том же самом, милорд. Я полагал, что мы собираемся воевать против сарацин, а не обитателей Мессины.

– Все не так просто, и вам это известно! – Ричард ощетинился. – Я тоже стремлюсь попасть в Утремер как можно скорее.

Филипп вскинул бровь, но дальше этот вопрос обсуждать не стали ввиду прихода сицилийцев. Возглавлял их надменный, с нездоровым цветом лица дель Пин. Он, похоже, был не разлей вода с Маргаритоном, пузатым субъектом, у которого все пальцы были унизаны золотыми перстнями. С ними пришли три архиепископа и еще куча людей, чьи имена я не потрудился запомнить.

Сицилийцы принялись кланяться и расшаркиваться, свидетельствуя о своем уважении к монаршим особам. Все расселись по местам, оруженосцы и слуги разлили вино. Ричард предложил тост за мир, и все подхватили его. Гости выразили восхищение отменным вином. В отличие от меня король не услышал замечания одного французского барона: тот промолвил, что, на их счастье, оно не английское.

Переговоры шли по большей части на французском, и, поскольку некоторые ломбардцы говорили только на латыни, потребовался переводчик. Не особенно любопытствуя насчет государственных вопросов, я вскоре погрузился в свои мысли. Думал я главным образом о Джоанне, как и все время после ее отъезда в Баньяру. Глупо было даже мечтать о ней, но я ничего не мог с собой поделать. Я вспоминал мельчайшие подробности. Ее длинные волосы, обрамляющие лицо так, что выходит нечто вроде сердечка. Ее кожу, нежнейшую на вид, которую мне так хотелось погладить. Ее фигуру, скрываемую и одновременно подчеркиваемую платьем.

Голова моя резко повернулась, когда входная дверь громко стукнула. Не я один положил руку на эфес меча.

Ввели отдувающегося жандарма – его прислал сержант из лагеря, со всех сторон осаждаемого грифонами.

Ричард поблагодарил солдата, велел позаботиться о нем и с сердитым видом обратился к присутствующим, заявив, что время решает все. Если не предпринять немедленных действий – он посмотрел на дель Пина и Маргаритона, – придется заплатить человеческими жизнями. Филипп ничего не сказал.

Далее переговоры пошли успешнее. Дель Пин согласился, что ограничение цен на хлеб, вино и прочие припасы – хорошая идея. Но он стал возражать против предложенного Ричардом потолка стоимости, и начался спор. Мы куда правильнее употребили бы время, подумал я, если бы продумывали поход на Утремер, а не торговались из-за медяков с этими подлыми грифонами.