– Вася, – раздался испуганный возглас какой-то женщины, скорее всего жены одного из новых дворян, – Вася? – раненой птицей кричит дама, – Что это значит? Вася?

Все дамы, мирно беседующие за бокальчиком просекко, ринулись в комнату.

Вася сидит весь сжавшись, под гневным взглядом разбушевавшейся селянки, её заплаканная дочь всхлипывает и шмыгает носом, жена Васи, некрасиво открыв рот, смотрит на него, а также остальные, плюс предводитель дворянства, чистейший, кристальнейшей души человек, Яков Георгиевич Коптунов.

Все они смотрят на Васю: кто с вопросом, кто с ожиданием, кто с презрением (мама молодой селянки), а кто с немым укором – это, конечно, Яков Георгиевич, имеет, знаете ли право.

– Яяяя, – блеет Вася, – яяяя, Люсечка, ты всё не так поняла… Господа, я сейчас всё объясню.

Лоб Васи покрыт испариной, лицо раскраснелось, он весь трясётся, голос дрожит, так страшно ему было последний раз, когда забияка и хулиган Кулаков пообещал утопить его в сортире несколько лет назад. Хорошо, что этот Кулаков уволился… И вот опять…

– Люся…

– Вася…

– Тьфу ты, – смачно сплюнула селянка, – Катька, дура ты, это вот из-за этого ничтожества ты топиться собиралась?

Это вот из-за этого индюка трясущегося ты себя и дитё жизни лишить хотела?

Да плюнь ты на него, плюнь и размажь, а с тебя, шкура, я ещё спрошу, я все твои слова, что ты девке на уши навешал, в суде против тебя оберну, ах ты говнюк…

– Женщина, – взвизгнула вдруг Васина жена Люся, – как вы смели сюда ворваться, кто вас пустил? Как вы смеете оскорблять честных людей?

– Кто же меня не пустит, дамочка? Если я здесь проживаю? А? Может ты? Или твой Вася мне запретит? Ах, ты ж зараза, натворил дел и к бабе к своей под юбку?

– Как это проживаете? – не унимается Люся.

– А так это, на полном основании, отзынь, дура, пока я тебе не навешала. Катька, смотри, смотри и думай в следующий раз башкой, с кем связываешься.

Старый, облезлый, голытьба…

– Что? Что? – задохнулась Люся, – Вася, эта… эта… она… она нас… голытьбой, Вася…

– А ты куда лез, пёс смердячий? – отмахнувшись, как от назойливой мухи, от визжащей Люси, продолжала селянка, – ты куда, собачий потрох, лез, я спрашиваю? Неужели не дорога жизнь тебе твоя козлячия, что ты к моему дитю полез, а? Свежатинки захотел, уродец, мало тебе Люськи твоей костлявой, силиконовой? На девку молодую запал, я тебе сейчас паршивец…

Предводитель нового дворянства долго всматривался в красивое лицо женщины, а потом тихо встал и направился к выходу, видимо, позвать охрану или вызвать подкрепление для усмирения крестьянского бунта.

– Стоять, – рявкнула женщина, – вот, Катерина, знакомься, папашка твой, собственной персоной, это тот самый, что бросил нас с тобой, когда тебе трёх месяцев не было, без копейки денег, с долгами… Укатил лучшей жизни искать, а попросту променял нас с тобой на Наташку, дочь директора завода, толстую и прыщавую, а ещё еле восемь классов закончившую.

Вон она стоит, глазюки свои водянистые выпучила. Что? Не ожидала, жабушка?

Её многие любили, а как ж, папа-то у Наташки – директор завода, не то, что мой был, смазчик-наладчик, вот и Яша, на тот момент ещё мой, счастья попытал.

Помнишь, Наталья, как я тебя за волосёшки-то оттас-кала, а? Помнишь? Вот теперь спасибо хочу сказать – спасибо за то, что избавила тогда меня от этого, – женщина кивнула в сторону предводителя нового дворянства, вдруг сникшего и опустившего голову.

Я поныла, конечно, для приличия, а потом поняла, что у меня два пути: один как у всех – разведёнок и не только – найти такого же, как мой папаша-покойничек, и мучиться всю жизнь, а второй… Второй трудный, но досягаемый.

Вот я по второму и пошла: рыдала, плакала, Катерину оставила с бабкой, матерью моей, оттого она у меня и выросла такая, полоротая, что на слова этого индюка плешивого клюнула.

В общем, выучилась я, в люди выбилась – это же всё благодаря вам, Яша с Наташей, – с издёвкой говорит женщина, – я вон там, за лесом, с той стороны живу. Как этот прохиндей Катьку мою выглядел – ничего не понимаю. Ну, охрану я, допустим, уволю…

– Вы… вы… Любовь Старыгина, точно, – говорит один из новых дворян, – это же Любовь Старыгина, известный девелопер, акула в строительстве, с вами же мужчины не связываются, – восторженно начал говорить один из дворян, да тут же и осёкся под тяжёлым взглядом супруги.

– В общем, так, господа хорошие, надоели вы мне, ещё раз кто-нибудь пожалуется – я всё ваше гнездо разворошу, устроили мне тут.

С вами в суде встретимся, а ты… папаша, я ведь знаю твою подлую натуру, не вздумай даже на пушечный выстрел к Катерине приближаться, слышишь?

Схватив за руку хлюпающую девчонку, женщина, в которой все признали ту самую Любовь Старыгину, ещё раз зорко всех оглядев, шагнула за порог…

Все молчали.

Испуганно жался в кресле Вася, всхлипывала Люся, смотрел задумчиво в окно потерявший лоск предводитель нового дворянства.

Стоит ли говорить, что такое знатное общество распалось?

Вася с Люсей уехали, другие тоже перестали играть в дворян, начали ездить на шашлыки, приглашать к себе друзей, посёлок заискрился, зазвенел радостными голосами детей и взрослых.

Насколько нам известно, у Кати родился мальчик, как бы Любовь ни строжилась, отказать деду она не смогла – тот буквально растворялся во внуке. Две дочки, что родила ему вторая жена, тоже полюбили старшую сестрицу и племянника.

Со временем обиды забылись, Люба даже в гости к бывшему предводителю нового дворянства приезжает, а что им делить.

А ещё, в свободное от работы время любит в земле возиться, живёт недалеко от усадьбы предводителя, вот и в прошлый раз отдыхала себе душой, как помощница по хозяйству крик подняла, что Катерина дурное задумала…

Всё пережили.

Катя замуж вышла, жизнь покатилась дальше.

Иногда на Якова Георгиевича нападает тоска по прошлому, голос его приобретает бархатистость, он закатывает глаза и становится ещё больше похожим на Никиту Сергеевича, но его дамы, как называет он жену, дочерей и бывшую супругу, когда они оказываются все вместе, мигом осаживают хозяина.

– Вот так, Георгий, – говорит он внуку, – доминируют дамы над нами, ну и ладно, пойдём гулять, дедушка тебе что-то расскажет.

И с большим удовольствием берёт маленький Георгий большую, мягкую ладошку дедушки, идёт с ним слушать бесконечные рассказы о путешествиях и встречах с интересными людьми, о которых Георгию только предстоит узнать, когда он вырастет и пойдёт в школу.

Возможно, тогда мальчик вспомнит, что заочно знаком с этим человеком, потому что дедушка рассказывал.

Василёнок был маленький, худенький, голубоглазый и светловолосый.

Он изо всех сил пытался казаться выше.

Ел морковку вёдрами, висел на турнике по совету, услышанному в Пионерской зорьке, но так и не вырос ни на сантиметр.

Журавлики, помните их?

Все эти страдания были из-за Вероники.

Он, Василёнок, увидел её во Дворце молодёжи, куда пришёл записываться в радиокружок.

Василёнок не видал таких красивых девочек.

В классе все были маленькие, половина девочек были толстенькие, вторая половина, наоборот, худышки, все в одинаковых коричневых платьицах, чёрных фартучках и одинаково завязанных коричневыми или чёрными бантами в косичках каральками.

Девочки ходили на переменах, взявшись под ручку, толстенькие постоянно жевали, тоненькие постоянно хихикали и сосали барбариски, которые держали в переднем карманчике фартука.

А Вероника…

Вероника, она другая, она…

Он увидел её и упал, в прямом смысле слова.

Они столкнулись в дверях, и Василёнок не удержался и упал, принял, так сказать, удар на себя.

Она наклонилась над ним и смотрела ласково и напуганно.

Волосы завязаны в хвост, синие брючки, белая кофточка и белые туфли – вся такая красивая, такая неземная.