– И кто же объект твоей «сверхлюбви»? Кто та несчастная, удостоившаяся чести быть любимой дураком? – спросил я спустя полминуты молчания, стараясь придать тону беззаботный интерес.

– Хаха, – как-то нервозно посмеялся Мик. – Та, которая доведет до греха.

– Господи, какой бред, – поморщился я. – Бред зеленого юнца, твою мать.

За ироничной улыбкой, Мик не скрыл пристального взгляда, которым он посмотрел мне в лицо.

– Общепринято умирать от любви, но это никуда не годиться. От любви надо убивать, – сказал он и залил в себя несколько глотков коньяка.

Вот такую вот ересь нес мой брат в начале мая пятнадцатого года. Маскируя речи наигранно театральным артистизмом, пряча мысли и чувства за иронией и сарказмом, он выплевывал из себя всю ту черную боль, что порождал в нем его воспаленный разум. Его комплекс несостоявшейся личности заставлял его выдумывать для себя роль, в которой он мог бы чувствовать себя комфортно, при этом продолжая сохранять фактическое бездействие. Его стыд самого себя взял верх, потому что, то, что он выдумывал, было действительно стыдно. Мой разум – надеюсь, что и ваш, – не мог дойти до той границы, где подобный бред обращался в действительность. Вы можете сейчас начать меня судить, что я плохой брат и не слышал человека, которого, кроме меня, никто больше не мог услышать. Да! Я смеялся над ним. Я признаю.

Недели через две после того разговора, я проезжал неподалеку от его дома и решил заглянуть без предупреждения. Мик такие встречи не очень любил, да и вообще не жаловал видеть меня, чаще, чем раз в месяц. Он жил в южной части города, на улице Дидро, застроенной однообразными домами и уходящей к западу от площади Шопенгауэра. Когда я подъехал, свет в передних окнах его дома не горел, и я подумал, что, скорее всего, брат где-то шляется. Входная дверь была заперта, я дважды позвонил в звонок, но он не открыл. Тогда я подумал, что может, он напился и вырубился, несмотря на ранний час – было девять вечера, – и решил проверить заднюю дверь. Однако, как только я зашел за боковую стену дома, то заметил слабый свет в приоткрытом окне его спальни. Я заглянул в окно и увидел, что он неподвижно сидит в изножье кровати, на которой валялась уже пустая бутылка из-под виски. Я хотел окликнуть его, но не успел. Взгляд мой уперся в фото Алисы, висевшее на стене прямо перед Миком. И я просто… остолбенел, не знаю. Все стало ясно очень быстро. И от этой ясности мне захотелось провалиться сквозь землю. Последние два с половиной года жизни моего брата перестали быть загадкой. Его алкоголизм и его «сверхлюбовь» смотрели на него со фотографии на стене. Смотрели глазами Алисы Андерсен. Никогда мне не было так стыдно за другого человека.

В течение минуты я наблюдал за неподвижным братом, и как мне казалось, он либо пребывал в трансе, либо напился уже до состояния полной умственной невменяемости. Но тут он медленно поднялся на ноги, и подошел вплотную к фотографии. В левой его руке была еще одна, уже начатая бутылка виски, его серьезно шатнуло и упершись правой рукой в стену и опустив взгляд в пол, он начал что-то хаотично шептать. С некоторыми перерывами его речь продолжалась минуты две, после чего он оторвался от стены, сделал два шага назад, и со стоном, вновь опустился на кровать. Через две минуты ситуация повторилась: поднявшись на ноги, он вновь приблизился к стене, вновь шепотом поговорил с Алисой – а я не сомневался, что именно это он и делает, – и вновь отошел на два шага, но в этот раз, остался нетвердо стоять на ногах. Некоторое время он молча смотрел себе под ноги, а затем процедил вслух:

– Сказка окончена.

И тут, резким движением, он выхватил из-за пояса пистолет, и вскинул его в сторону фото Алисы. Прогремел выстрел. В первое мгновение я подумал, что мой больной брат решил вышибить себе мозги, и хотел рвануться в спальню через открытое окно, но тут же замер, поняв смысл этого шоу. Фотография Алисы в рамке рухнула на пол, и в стене на ее месте теперь зияла внушительная дыра. Через несколько секунд созерцания этой дыры, Мик запрокинул голову и разразился омерзительным маниакальным хохотом, который продолжался полминуты. Затем он отшвырнул пистолет, приложился к бутылке, и, сделав, наверное, глотков восемь или девять, со всей силой разбил ее о стену.

– Репетиция прошла успешно, – процедил Мик, и без чувств рухнул на кровать.

В тот момент, мне впервые стало за брата по-настоящему страшно. Мне впервые стало страшно от мысли, что Мик все-таки способен на действия.

И зловещая догадка пронеслась в моей голове: уж не надумал ли Мик убить Алису, чтобы войти в историю с помощью своей «сверхлюбви»? Чтобы на суде выложить всю свою нелепую теорию, искренне надеясь шокировать общественность.

Я не знал, что делать, а делать что-то было нужно. Я даже не знал с кем можно поговорить о своем несчастном братце. Я много думал, понимая, что с каждым днем ситуация может стать еще более тревожной, хоть, признаюсь, никогда не верил, что Мик реально способен причинить вред кому-то, кроме себя. Думал, каким образом можно лишить его оружия, которое он, все равно, сможет достать себе вновь. В итоге, ближе к концу месяца, я решил поговорить с Летицией.

Кто бы там что ни говорил о всяких субъективных оценках, о всяких разностях характеров и прочей чепухе, я все равно буду считать, что Алису Андерсен невозможно не любить. Хаха! Ладно, я вру! Можно начать свой рассказ со лжи? Нет? Ну ладно. Любить Алису Андерсен – это настоящий кошмар, это значит постоянно подвергать себя опасности. Вы опять повелись на мою ложь? Отлично! Ладно, если серьезно, то Алиса – просто один из самых дорогих для меня человечков во всем мире, и любить ее очень просто. Это не экстрим, и не обязанность. Лично для меня встреча с Алисой – это тот поворот на жизненном пути, ну или перекресток, неважно, без которого я вообще не представляю свою нынешнюю жизнь. Если бы Алиса не появилась в моей жизни, даже не знаю… вот, я смотрю на свои последние десять лет, и понимаю, что так или иначе, она всегда была рядом, даже если была от меня далеко. Связь с ней всегда ощущалась и была для меня очень важна, думаю, что и для нее тоже. Я полюбила ее буквально сразу; наверное, через месяц после нашего знакомства, я уже удивлялась тому, что знаю ее столь короткий отрезок времени. Было ощущение, что мы знакомы с детства, что всю жизнь шли рука об руку, и знаем друг о друге все. Барьеров не было в общении, понимаете? А ведь очень редко – действительно редко – случается встретить такого человека. Когда рядом с ним понимаешь: ты можешь говорить ему практически все, вот как на душе лежит. И не надо ничего выдумывать, не надо сомневаться, не надо опасаться, – просто говори. Говоришь – и чувствуешь: о, нормально! Бывало такое у вас? Если нет, то искренне желаю вам испытать это.

Хотя первое впечатление от нее, вернее не от нее, а от ее половины комнаты в общежитии, у меня было сомнительным. Мы оказались соседками по комнате в общежитии университета Санлайта. Я сама хоть и из столицы, но получать образование поехала именно в Санлайт. Не подумайте, в моем тогдашнем решении не было глупых юношеских мыслей о мнимой свободе; такой шаг, в большей степени, был продиктован идеей о мнимой самостоятельности. Но не обо мне сейчас речь. Алиса же родом из маленького городка Роан, она у нас провинциальная девушка. В общем, захожу я в комнату, затаскиваю туда свои чемоданы, оглядываюсь. Понимаю, что соседка моя уже тут побывала, приехала, видимо, на день раньше меня – ее половина комнаты уже была обустроена и напоминала маленький музей древностей. Там повсюду висели небольшие картинки, с изображениями древних памятников архитектуры: Колизей, Парфенон, пирамиды Гизы. Повсюду какие-то безделушки, осколки каких-то черепков, на столике стояла амфора со сколотым верхом. Эти еще… статуэтки или тотемчики, прикольные такие, типа божки языческие. Вот, как сейчас их вижу, на шумерскую и аккадскую тематику – с большими головами… ладно, хватит об этом. Еще расплачусь от ностальгического умиления. А над кроватью ее любимая картина: «Закат в Вавилоне» Рафаэля Лакоста.