Мой таксопод скоростного режима не нарушал, от подсадки всякого голосующего на обочине я отказался, а команду «спокойно» таксопод понял правильно – катил где-то под семьдесят, не больше. Пассажиру иногда нужно просто отдохнуть от буйного мира, понимание этого тоже было в программе такси.

Движущийся в окне пейзаж дал понять, что приближается город: лес поредел, пошли пригородные поля, показались первые домики. Еще немного, и начнётся Сиреченск.

А зачем он мне нужен, этот Сиреченск? Разве что, как ещё одно признание моей «безобидности». У меня даже ключей нет от родительского жилья, а сейчас день, родители работают, молодые ещё они у меня. Болтаться по городу, рискуя нарваться на знакомых, у меня желания не было.

– Пашка, ты? А мы думали, ты в Москве! Даже гадали, в какой: в Переходной, или в самой Старопрестольной. Чё, вылетел? Да ладно! Прямо с одним чемоданом… бедолага.

Вот такого я и не хотел. Скажем так: я ещё сам не понял, чего хочу, то точно не этого. И вечерних разговоров с отцом и матерью тоже не хочу – что я им скажу?

– Пап, слышь, я сейчас такое тебе расскажу. Ты знаешь, что до нас тут была ещё одна русская цивилизация? Почти русская, конечно, язык-то мутирует. Четыреста лет назад была.

Батя проигнорирует мой вопрос, потому что мама его уже настропалила, он уже готов переживать за своего мальчика. Мама посмотрит в мои глаза, и слишком сочувственным голосом задаст тот самый вопрос:

– И куда ты теперь, Паша?

Ты же такой безобидный, Паша, потому и в Москве не сумел удержаться. Ну да ничего, у папы новый знакомый, Игорь Игоревич, он поможет устроиться. Игорь Игоревич сказал на прошлой неделе, что они новые точки открывают, им люди нужны. У тебя же не просрочена санитарная книжка, да, сын?

Неохота мне домой, честное слово.

Таксоподы уже мысли читают, однако. Иначе почему машина сбавила ход, прижалась к обочине, и покатила солидно, как профессор пешком по променаду.

– Слышь, каторжанин, и чего это мы тормозим? – поинтересовался я.

С искусственным интеллектом я бываю груб. Даже с обычными людьми я маску ношу, как все, а с железными вовсе не церемонюсь. Надеваю личину луддита и мщу за разорительных «одноруких бандитов» прошлого. Если таксопод отправляет в свой «большак» наши диалоги «для анализа и усовершенствования программы искусственного интеллекта в целях повышения качества предоставляемых вам услуг», то после анализа моих диалогов в программу наверняка вставляют окопно-лагерный слэнг. Вдруг я ещё когда-нибудь поеду, ведь на мне чёрной метки не имеется.

Обзор из кабины шикарный, даже крыша прозрачная. Впереди не было никакой пробки или аварии, индикаторы на приборной панели также не сообщали о разряде батарей или технической неисправности. Я внимательнее вгляделся в пространство впереди: будка автобусной остановки была в полусотне метров, и было похоже, что мой таксопод решил возле неё остановиться.

– Алё, гараж, мы так не договаривались. Мы договаривались, что никого не подвозим! – возмутился я, и повторил то же самое другими словами, если таксопод вдруг не понял, что «гараж» это тоже он, – Дружище таксопод, я просил не подвозить никого, мне нужно уединение. Или там женщина на сносях?

Даже если там больной или ребенок, то и тогда таксопод обязан был поддерживать диалог со мной. Но он мною манкировал, потому что я безвредный… блин. Была бы в кармане глушилка, а лучше рекодер, мы бы пообщались насильно. Ты бы мне сейчас Пушкина цитировал, и прощения просил ни за что.

Таксопод самоуправно остановился возле маленького строения на остановке областного автобусного сообщения. Типичная бетонная будка, открытая со стороны, смотрящей на трассу. С десяток человек могут спрятаться от легкого дождя или солнца внутри этого простейшего укрытия. Подзарядить свою технику, обсосать с другими ожидающими текущих политиков, то да сё…

Остановка была пуста, никого внутри не было. Такспод подал сигнал открытия дверей, и те начали разъезжаться. Передняя вперёд, задняя назад. Вертикальной стойки между дверями не было, и я предстал миру в открытом проеме, как в рамке.

– Та-ак, – сказал я, – Я обязательно сообщу директору школы о твоём поведении. Вылетишь из такси, отправишься в колхоз возить навоз. Оно тебе надо?

– Время ожидания три минуты, – любезно сообщило такси, и оставило двери открытыми.

Это означало, что потом мы всё же поедем. Я выглянул из машины и огляделся: ни справа, ни слева никого не было. Тогда я посмотрел на указатель с названием остановки. Он выглядел обшарпанно, словно ему много лет. Облезшая синяя краска, покосившийся малость столб, легонько трясущийся на ветру с крохотной амплитудой – пару сантимов туда, пару сюда, скрип-скрип. Буквы местами проржавели, но их нынче и не обновляют. Такая вывеска служит своё, а потом её меняют на новую. Потому что или дизайн изменился, или неожиданно, а как же ещё, нагрянул ребрендинг – «большаки» слились, например.

На вывеске не было номеров автобусов, зато было название станции. Черные буквы внутри белого прямоугольника, и одно слово – «Славендар».

В ногах правды нет, это точно. Ногами работаешь, когда идёшь. А в таксоподе не идёшь, а сидишь, и жить сразу легче становится. Отсюда и вывод – правда в том, на чём жить легче. Правда в заднице. Прокатился на машине, отдохнул – и оборзел. Стало быть, всё продолжается.

Забавно, что сообщение пришло…

– Оставшееся время стоянки две минуты, – перебил меня таксопод.

… таким способом. Надпись могли сделать роботы ночью, и со спутника она не видна. Наивно я так рассуждаю, конечно, но ведь как-то же надо рассуждать.

Могли бы на меня и гуманнее выйти, без перехвата управления таксоподом. Слишком артистично получается… хоть на них и похоже.

Ничего не понимаю.

– Осталась одна минута до продолжения поездки, – сказал таксопод известным голосом, и я удивился, что он не добавил «братан».

Теперь у меня всего одна минута для принятия решения… которое приняли за меня. И никому не нужно моё удивление, даже мне. Я могу тут хоть до утра удивляться, и выдвигать различные предположения. Но и первое моё предположение, и второе, будут решительно неверны. Если я придумаю третье, и даже четвёртое, они тоже будут заранее неверны. Мало фактов, чтобы хоть что-то предположить. Но, как говаривал дед Вадим: «факты для нас не важны, важны переживания».

Последней надеждой, чтобы оставить всё, как есть, была попытка обратиться к собственной памяти. Не было в этом месте никогда никакого Славендара, я помнил бы с детства. Ни пригорода, ни дачного посёлка, ни просто остановки – никакого Славендара не было. Я закрыл глаза, как маленький. А когда открыл, вывеска была на месте.

Есть одна важная штука, не обозначенная в календарях – боязнь усталости. Я вдруг почувствовал, что новые приключения мне не очень нужны. Меня истрепали, я устал, и мне почти страшно. Вдруг я больше не выдержу никаких приключений? Приключения – это всегда что-то новое. А из-за усталости я не верил в свою способность принять новое. Это у меня ещё одна форма проявления боязни усталости, только не физической, а умственной. Помню, мы с дедом Вадимом однажды…

– Двери закрываются, – сказал таксопод, включая электромоторы.

Я подхватил чемодан, и выскочил из машины.

Буквально вчера вечером всё начиналось плохо. В животе ныло, в голове стучало, ноги прилипли к асфальту, отказываясь уходить и уносить с собою меня. Произошедшего я не ожидал, потому так некомфортно мне и было. Зато из глубины души всплывала самоирония, я уже чувствовал ее спасительное приближение. В таких ситуациях она для меня самое то. Скорее бы уж всплывала и меня с собою брала, а то я так и с места сойти не смогу.

Я стоял на улице перед окнами Кэт, прекрасно понимая, что происходит – меня выгоняют на улицу, как помойного кота.

– Мне своя жизнь дороже, чем твоя! – крикнула Кэт, и резко закрыла окно.

Этого ей показалось мало: она глянула на меня сквозь стекло, как ножиком пырнула, и подняла широко расставленные руки. Я решил, что она сейчас опомнится, от стыда в окно выбросится и полетит ко мне опечаленной редкой птицей, как на середину Днепра. Но она этими своими руками шторы поймала и запахнула перед собой, как занавес. Стало ясно, что это не антракт, это конец. Тушите свет, и в гардероб, милости просим. Я опустил взгляд: мой гардероб стоял передо мной, весь уместившийся в немолодой чемодан.