Бездомный наркоман прошел мимо. Его грязные руки только слегка поворошили содержимое коробки. Оставив жирные отпечатки пальцев на белой кружке, он ушел. Его не интересовали вещи в размокшей коробке. Ему было нужно кое-что другое. Кое-что жгучее и расслабляющее. То, что никто не оставляет на перекрестках for free. То, что по утрам он, почти не скрываясь, колет себе в предплечье. Крошечным шприцем. Крошечное жгучее счастье.

Когда стало совсем темно, страшно и холодно. Когда края коробки, совсем промокшие под моросящим дождем, стали расползаться по бетону тротуара, маленький выброшенный и уже совсем не пушистый зверек обратился к свечке. Свечка была совсем новая, в высоком стеклянном стакане. Годная, в общем-то, в любом хозяйстве, она случайно оказалась в размокшей коробке на улице. Случайно.

– Свечка, ты можешь немного погореть? Немного согреть нас всех? – ненужный игрушечный зверек знал, что жизнь свечки коротка. Несколько часов. Знал, что глупо их тратить на такую бестолковую компанию. Зверек был не таким юным и наивным, как казался.

И свечка была не вчера куплена в «Волмарте». Я не знаю, почему она согласилась. Может, мерзкие прикосновения бродяги? Дело в них? Не важно.

– У нас нет огня, – просто сказала свеча. – Я не смогу сама.

И она замолчала. Задумалась об огне, наверное. Прикосновение которого обжигает. Но что стоит жизнь свечи без прикосновения огня? «Без любви?» – спросишь ты меня. Но я ничего не понимаю в любви. Не об этом сейчас.

Зверек помолчал и сказал:

– Я много часов провел под подушкой. Там было очень тепло и нежно. Мне кажется, во мне есть немного огня. Искорка, должно быть.

Свечка кивнула, и зверек подошел к ней, сел рядом и потянулся к ней всем своим теплом, которое он собрал, которое, как ему казалось, было внутри его ненужной груди. Огонек затрепетал. Свечка вздрогнула. Огонь. Огонь – это то, что нужно в сырой бесцветной темноте Большого города.

Любимая в прошлом чашка, весы без батареек и белые почти новые «Найки» потянулись к огню и свету.

Ненадолго. Но кто из них знает, что такое надолго? И ты не знаешь.

«Можете называть меня мисс Четверг», – сказала она, заметив его затруднение. И это было кстати. После восьмидесяти память его стала напоминать крупное решето. Грубый фильтр, задерживающий только большое и важное. Имена, встречи и даты – все это мелькало, проносились из смутного «будет» в размытое «было».

За время его жизни отвечали большие наручные часы. Атавизм позапрошлого века. Механические часы с большими стрелками и выпуклой линзой над окошком с днем недели. Часы были автоматическими, их не нужно было заводить. Они готовы были идти вечно, если не снимать их с руки. Дивный, преданный своему делу механизм из швейцарского прошлого. Корпус и стекло уже не сверкали, как когда-то. Как в те годы, когда их хозяин был молод и счастлив. Часы были такими же старыми, как он. Но, пока он вставал в шесть пятьдесят к утреннему кофе, они безукоризненно точно напоминали ему о завтраке и прогулке. К сожалению, их преданная точность не распространялась на прочие обстоятельства его долгой жизни. Погода, времена года, города и страны, имена горничных – часы об этом ничего не знали. Жаль.

Старик вышел на крыльцо. Первый, ранний и неожиданный октябрьский снег. Мягкие хлопья касались лица, кружили вокруг фонарей. Старик, напевая без слов и слегка пританцовывая, смел большой щеткой легкий снег со ступенек, а потом широкой метелкой расчистил дорожку до калитки. Щетку и метлу он аккуратно поставил в нишу на веранде. На место. И скрипнул калиткой, выходя на улицу.

Мисс Четверг смотрела на него из окна. Она знала, что он напевает русского «Щелкунчика». Догадывалась по вальсирующим его движениям, улыбке, ритму губ. Осенью он сметал с дорожек сада листья, летом – пух тополей, залетавший в их тихий двор с большого бульвара, ведущего к морю. По этому бульвару старик шел и сейчас. Полтора часа продолжалась его ежедневная утренняя прогулка. По возвращении он выпивал чашку кофе и рассказывал хозяйке отеля, а также всем, кто желал слушать или просто завтракал в гостиной маленького отеля у моря, о том, что видел, встретил или вспомнил во время прогулки. Он умел рассказывать, этот маленький опрятный старик. И его голос, такой же мягкий, как сегодняшний снег, наполнял гостиную отеля событиями, ставшими прошлым много лет назад. Голосами людей, которые давно уже молчат. Он хорошо рассказывал, иногда закрывая глаза и напевая забытые или почти забытые песни. По правде сказать, утренние истории старика собирали почти всех гостей отеля. Но старик об этом не знал. Его слушали, смеялись над его шутками, удивлялись его памяти – он цитировал в подходящих случаях целые абзацы своих любимых писателей или героев старых фильмов…

Старик не знал о том, что его отель и он сам давно стал частью истории города у моря. Что он со своими историями вошел во все официальные и неофициальные путеводители.

Старик улыбнулся мисс Четверг, поблагодарил ее за чудесный кофе, поправил сухой рукой с припухшими суставами и проступившими венами элегантный шейный платок, завязанный его собственным исключительным узлом.

Кем он был? Кем приходился этот старик хозяйке отеля в городе у моря? Я расскажу, если тебе действительно интересно.

Однажды много лет назад старик вошел в этот отель. Вышел из такси с одним небольшим чемоданом, какие принимают за ручную кладь даже самые экономные авиакомпании.

Старик забронировал и оплатил наличными одну неделю в начале октября. Конец сезона, совсем недорого. Немного постояльцев. Старик взял самый дешевый номер, почти чулан с крошечным окном, узкой кроватью, столиком с лампой под ветхим, терракотового цвета абажуром. Старый, вежливый и аккуратный маленький человек. Повязывающий галстук или шейный платок каждое утро удивительными узлами. Очень пунктуальный. У него была милая привычка спрашивать имена горничных и обращаться только по имени, иногда ласково и забавно уменьшая имена. Старик не забывал имен до вечера, а утром, глядя своими ясными серыми глазами, снова спрашивал. Знакомился заново. Ночь стирала многое из его старой памяти, ветхой, как абажур лампы в его крошечном номере. Первым же утром в отеле старик вышел на прогулку, расчистив веранду, ступени и дорожку от листвы. Каким-то чудом отыскав спрятанные метлу и щетку. Он сделал это просто и естественно, как будто много лет жил здесь. А после прогулки рассказал свою первую историю. Историю про маленького Иммануила Канта и его большого черного пуделя. Выдумал ли старик эту историю или просто где-то читал, а сейчас вспомнил? Никто не знает…

Спустя неделю старик не выехал. Он просто забыл о том, что неделя его прошла. А потом прошла еще одна неделя. И еще одна…

Хозяйка отеля, немолодая вдова, у которой не было ни детей, ни внуков (что совершенно понятно, когда нет детей) жила в своем маленьком отеле, и старик не мешал ей. Нисколько не обременял ее своим полупансионом, который он почти и не трогал, комнатой, больше похожей на чулан, которая до его появления и так пустовала большую часть года.

Постепенно старика узнала и запомнила вся округа. Он был неповторим. Всегда опрятный и аккуратный, с белой бородкой и тросточкой, в шляпе. Галстук или шейный платок он носил даже в жаркие дни. Только тросточка иногда менялась на зонтик. Старик здоровался со всеми на бульваре и на набережной, где проходил его маршрут. Иногда заходил в книжный магазин и удивлял владельцев – пожилую семейную пару – своими вопросами и редкими покупками. Старик брал книги на разных языках. Брал научные труды, крайне редко попадавшие на прилавки книжного магазина у моря. Интересовался романами, которые годами собирали пыль в дальних уголках магазина. Некоторые книги были настолько невостребованными, что старику доставались почти бесплатно. Каждый раз приходя в магазин, старик заново знакомился, уточнял расположение отделов и полок, а уходя, давал советы, касающиеся каталогизации и расположения некоторых книг.