Хотя ему, конечно, от этого наверняка не легче. «Что сказал Тьелпэ…» А кстати, что он сказал?! Слова Атаринкэ не дают никакой объективной информации — в том состоянии, в котором он теперь находится, он запросто мог все неправильно интерпретировать. Что там вообще произошло?! Лехтэ не знала ни подробностей произошедшего, ни даже нынешних характеров ее участников, чтобы делать хоть какие-то выводы.

До сих пор она ни разу не пожалела, что не участвовала в Исходе, имея в виду организованное Фэанаро мероприятие в том самом виде, в котором оно состоялось. Но уже сотни раз она успела пожалеть, что ее нет рядом с мужем. И дело было даже не в собственной тоске, на нее еще можно было бы махнуть рукой. Но вдруг, находясь там, с ним, рядом, она могла бы хоть чем-то помочь, поддержать? Или наоборот, все стало бы только хуже? Кто бы мог дать ответ…

С этих пор Лехтэ опасалась посещать Чертоги Вайрэ. Хотя, если что-то произойдет, известия ее все равно не минуют. Да и глупо было бы жить в неведении.

С сестрой Миримэ она виделась теперь все реже и реже. Не потому, что между ними пробежала кошка, вовсе нет. Просто им нечего было друг другу сказать. В Мири ваниарская часть натуры все больше брала верх над нолдорской, она все больше времени проводила в Валимаре. Лехтэ же предпочитала без особой нужды не покидать Тирион. Брат часто ездил в экспедиции, мать все возилась со своим садом, а атто готовился к войне, которая, как говорили, становилась все ближе. Войско было уже почти готово к тому, чтобы выступить. Лехтэ ждала. Ждала вестей из-за моря, ждала начала войны. И ожидания эти были пронизаны ощущением страха и предчувствия чего-то ужасного, но такого же неотвратимого, как проклятие Намо.

*

«Вот и все — нет больше королевства нолдор, нет крепостей, готовых сдержать Врага и отразить удар. Мы отступали в Оссирианд. Сил не было ни у кого, а в сторону Нельо старались даже не смотреть. Я бы сказал, что мой самый старший брат остался там, на поле сражения, там, где решилось все — исход битвы и судьба нолдор в Эндорэ. Теперь у нас осталась только Клятва. Исполним или уйдем, во Тьму или в Чертоги; если честно, мне было все равно.

Неизвестный мне эльда догнал наш небольшой отряд на одном из привалов. Поприветствовал и без особых церемоний передал мешок:

— Просили передать вам, лично в руки, лорд Куруфин.

Еще не открыв его, понял, что находится внутри. Палантир. Оставленный сыну палантир.

— Что с Тьелперинкваром? Он жив? — не обращая ни на кого внимания, прокричал вопрос.

Получив утвердительный ответ, немного успокоился, отпустил верного и задумался, почему Тьелпэ решил вернуть камень — никакой записки, объясняющей мотивы сына, в мешке найдено не было.

Время шло, а мы так и не приблизились к цели. Я знал, что Нельо посылал письмо в Дориат, и даже не одно.

Ответа либо не было, либо мы получали отказ, однозначный и резкий. Я уже понимал, чем обернется упрямство сына Лютиэн, но не мог предложить ничего иного, кроме очевидного, но все же не лучшего решения.

Наконец-то, завтра все случится, и Камень будет наш, НАШ. Клятва жгла, не давала спокойно мыслить и оценивать ситуацию. В сердцах стукнул ладонью по столу — что же так медленно идет время, когда уже выступим, когда… Металлический звук при соприкосновении руки со столом привлек мое внимание — кольцо стукнуло о железную оковку бортика. Кольцо… я носил его, не снимая, никогда не расставался с того мига, когда Лехтэ надела его мне на палец.

Нетерпение и гнев неожиданно утихли, взамен пришли грусть и боль, осознание того, как же я изменился. Молча встал и пошел за палантиром. Я не знал, что хочу сказать ей и хочу ли, но вызвал ее, свою жену. Я молчал и смотрел в ее глаза, на ее руки, волосы, будто запоминал или наоборот, пытался вспомнить. Она что-то говорила, спрашивала, а я молчал и все не мог насмотреться на нее — на родную, но далекую.

Наконец я произнес всего одно слово:

— Люблю, — и оборвал связь.

*

— Оставь, не поможешь, — прохрипел брату, давясь своей же кровью, — уходи…

Не послушал, теперь и он не вернется из этого прОклятого места.

Вдох… боль, жгучая, не дающая даже шевельнуться. Я уже почти не вижу Морьо, лежащего рядом, сил нет даже сделать еще вдох, но надо. Получилось, только зачем. Чуть шевельнул рукой — боль, закашлялся, выплевывая кровь, но смог дотянуться до пальцев Мрачного и чуть сжать их. Ощутил легчайшее касание в ответ — вот и попрощались. Вдох — не выходит, еще — и снова никак, темнеет стремительно, и я могу лишь сделать выдох:

— Лехтэ…»

*

— Я тебя люблю! — успела прокричать Лехтэ прежде, чем прервалась связь.

Только слышал ли он ее, вот вопрос. Готовится что-то страшное, это она поняла безошибочно. По лицу мужа, по его отсутствующему взгляду. Словно мыслями был где-то далеко-далеко. Но что готовится? Не узнает, пока не случится.

Перед глазами встал образ юноши, которого она полюбила. Завораживающая улыбка, немного ехидный блеск глаз. Какой разительный контраст с тем лордом Куруфином, который ей предстал сейчас! Но и тот, и другой были ей одинаково дороги, и спроси ее кто-нибудь, она бы не смогла, ни за что бы не смогла сделать выбор.

В груди было пусто и как-то гулко. Ни работать, ни разговаривать с кем-то не было ни сил, ни желания. Лехтэ встала и, не надевая плаща, пошла на улицу.

Погода стояла теплая, летняя. Звонко пела вода в фонтанах, все цвело, зеленело и было полно жизни. Но она не замечала окружающую красоту. Безмолвно, словно тень, бродила она по полупустым улицам и все думала, думала. Вспоминала. Вспоминала короткие годы счастья, вспоминала сына, каким знала его когда-то. Сцены, такие яркие, полные жизни (более живые, чем-то, что она наблюдала вокруг себя) вставали перед глазами, и в этот момент ей было почти не больно, потому что в этот момент для нее не существовало всего остального. Того, что произошло позднее и разрушило, словно сошедшая с гор лавина, их жизни.

Проходя мимо дома брата, Лехтэ подумала, не зайти ли к нему, но потом вспомнила, что Тар в экспедиции, и прошла мимо.

Ночь закончилась, миновало утро. Наступил день. Улицы снова стали заполняться нолдор, спешащими по своим делам. Лехтэ присела на бортик фонтана и долго, долго сидела, глядя, как искрится в прозрачных струях преломленный свет, а потом встала, вздохнула тяжело и пошла по улице, ведущей к дому.

Ей казалось, что до нее долетают отголоски осанвэ, и можно было бы в самом деле так подумать, если бы не уверенность, что там, в Эндорэ, они носят аванирэ, а значит почувствовать ничего она не могла. Фэа ее истончалась, мысль улетала, казалось, за Круги Мира. Она переступила поросшую кустами сирени границу сада и в этот самый миг безошибочно почувствовала, будто тонкая ниточка, надежно связывавшая ее до сей поры с чем-то важным, подобно тому, как связывает пуповина мать и ребенка, оборвалась. Лехтэ остановилась, с ужасающей ясностью вдруг осознав, что именно это значит. И не было никакой нужды бежать к палантиру, чтобы убедиться — ей все равно никто не ответит. Скоро, совсем скоро, быть может уже через несколько дней, придут вести из Мандоса, но они лишь подтвердят то, что она уже поняла. Он умер.

Грудь Лехтэ сдавило спазмом. Перед глазами потемнело, мир закружился словно в какой-то бешеной пляске. Хотелось, как в детстве, закричать: «Мама!», но язык не слушался. И тогда она, ухватившись рукой за ближайшее дерево, истошно, пронзительно, словно смертельно раненая и падающая вниз птица, закричала.