— Согласен с вами, — откликнулся Голлорион. — Я сегодня же передам ваше распоряжение Маблунгу с Белегом и мастерам Дориата.

— Благодарю. Чуть позже я сам заеду к ним и посмотрю, не нужно ли чем-то помочь. Пока же меня ждут иные дела.

— Если что-то понадобится, где вас искать? — уточнил советник.

— В лесу.

Трандуил попрощался и торопливо вышел. Величественный, пышный Менегрот, оставленный прежними хозяевами, напоминал ему одинокий дом, с недоумением глядящий в мир распахнутыми глазницами-окнами, присматривающийся к новым хозяевам и ожидающий решения своей судьбы. И хотя они с Ороферионом были давно знакомы, обоим требовалось время, которого пока, увы, не было — слишком много накопилось хлопот.

«Но ничего, — эльф подошел к резному каменно столбу, изображавшему вяз, и провел рукой по гладкой поверхности камня, отозвавшейся ласковым теплом. — Мы обязательно подружимся, только немного позже. Ты отдохни пока, и ничего не бойся — Тьма больше не побеспокоит тебя».

Транудил качнул головой и ему показалось, что в ответ по руке пробежала волна доверчивой нежности, словно маленький котенок ластился к ноге эрухино. Синда еще раз бережно и осторожно погладил камень и уверенно направился к выходу из дворца.

«Слишком много тьмы, — подумал он, выходя под низкое серое небо, тяжелой шапкой укрывшее кроны облетевших деревьев. — Как быстро наступила зима».

Он сделал шаг вперед, за ним другой, и ступил под знакомые с детства пышные кроны. Подобно Менегроту, они казались потерянными и словно уснувшими. Тьма еще не до конца покинула Дориат. Она впиталась в стволы и корни растений, повисла на ветвях склизкой серой мутью. И этого врага еще только предстояло изгнать из владений.

«И кто еще это должен сделать, если не король?» — подумал Трандуил.

Остановившись у высокого векового дуба, он дотронулся пальцами до шершавой коры и ощутил мертвенный холод. Однако дерево было пока еще живо. Оно словно отчаялось, забыло, каким бывает свет, и уснуло.

«Нужно его разбудить», — подумал эльф и прислушался к собственной фэа. Та отозвалась теплом и надеждой.

Молодой король закрыл глаза и мысленно потянулся к тому, что составляло душу растения, его сердце и саму жизнь. Нащупав тонкую ниточку, едва пульсирующую, он распахнул пошире собственное сердце и постарался напомнить, как выглядит свет и радость. Дерево отозвалось, потянувшись навстречу, и тогда Трандуил запел.

Это не была магия, к какой они все привыкли за годы правления Мелиан, нет, а живое воплощение света, рассказ о мире и радости. Король шел по спящему, окутанному ошметками тьмы лесу, и тот словно оживал под его рукой, тянулся навстречу и, воспрянув, пытался сбросить тяготившие лес оковы.

Он раз, другой пропел песню и, переведя дух, повторил ее вновь. Трандуил чувствовал, как соки жизни все быстрее и быстрее бегут по древесным жилам, как отзываются уснувшие на зиму травы. Надежда, что с приходом весны его лес расцветет в полную силу и будет, как прежде, славить жизнь, вселяла в сердце Орофериона радость. Он подобрал несколько лежавших на земле надломленных веточек и наскоро сплел из них подобие венца. Те бережно обняли чело молодого короля и, налившись силой, из сухих и безжизненных стали зелеными и едва заметно цветущими.

Трандуил улыбнулся широко, от всей души, и огляделся по сторонам. Ближайшие пару квадратных лиг леса очистились, позабыв о тьме, но это было только начало.

«Велик Дориат, — подумал король, — и сколько трудов еще предстоит, прежде чем он действительно вернется к жизни!»

«Опять он с этой песней все сидит! Нет бы делом занялся уже!» — Куруфин отбросил инструмент, не желая более работать в кузнице. «Сколь ж можно заниматься ерундой?!» — ярость вскипала в крови, побуждая нолдо ворваться к сыну и изорвать в клочья никчемные бумажки. Однако фэа сопротивлялась, не позволяя ему сделать непоправимое.

Сорвавшись на случайно встреченных верных, Искусник резко остановился и замер.

«Да что такое происходит сегодня со мной?» — удивился он.

«Сегодня ли?» — отозвалась его фэа.

«Сын занят важной работой, а я…»

«А ты вернись в кузницу, взгляни на свое дело и подумай», — настойчиво советовала душа.

Решив, что в мастерской он и впрямь сможет успокоиться, полностью отдавшись любимому делу, Куруфин поспешил к недавно погашенному горну и недокованному мечу.

Искусник разжег огонь, подготовил инструменты и потянулся за клинком, который предстояло доработать. Какого же было его изумление, когда на наковальню перед ним лег почти готовый орочий ятаган.

Куруфин отпрянул, не желая видеть то, что в гневе создали его руки.

«Не бывать этому! Слышишь, Моргот! Я не буду твоим слугой!» — почти что прокричал он, отправляя клинок на переплавку.

Долго Искусник не покидал стен кузницы, не откликался он ни на зов жены, ни сына, сплетая стальные прутья, скручивая их, закаляя, придавая им форму совсем другого клинка, вплетая в металл слова, что должны нести смерть. Врагу и слугам его. Темному пламени и волкам севера. Тварям чешуйчатым и… держащему меч сей!

Куруфин устало смахнул со лба пот и взглянул на абсолютно черный клинок, что лежал перед ним.

«Что ж, если я прав, то именно он лишит Моргота фаны», — подумал он.

«И того, кто нанесет удар», — отозвалась его же фэа.

«Согласен. Пусть будет так! А пока… пока что меч будет ждать своего часа».

Искусник взял в руку клинок и сделал несколько взмахов. Казалось, оружие стало частью и его тела, и души.

«Теперь можно вернуться к семье», — с теплотой подумал Куруфин, подавляя протест опять начавшего зарождаться в крови гнева.

====== Глава 91 ======

В воздухе кружились, словно танцевали, крупные хлопья снега. Они оседали на волосах эльдар, на плащах стражей и на подоконнике библиотеки, где работал Тьелпэринквар.

Оторвав взгляд от исчерченного рунами пергамента, он поглядел за окно и мягко, тепло улыбнулся. Затем он заметил лежавшую рядом карту Белерианда с нанесенными свежими линиями гор, и лицо его помрачнело, а в глазах отразилась тоска, смешанная пополам с болью. Из груди эльфа вырвался тяжелый вздох, и он, покачав головой, продолжил работу над Песней.

Мягкий чуть голубоватый свет кристаллов разгонял тени, даря умиротворение и уют. А во дворе, в уснувших до весны полях валил снег, все чаще и гуще. И даже орлы, летавшие в вышине, старались не покидать своих гнезд надолго.

Один из них, круживший над вершиной донжона, стал подниматься все ближе и ближе к облакам и полетел на юг, оставляя за собой густые леса, чтобы потом повернуть на запад. Наконец, завидев крепость на острове, расположившемся посреди реки, орел сел на ветку самого высокого дерева и стал оглядываться по сторонам. В одном из окон он увидел фигуру…

Сумка, чье основное содержимое представляли собой инструменты, была быстро собрана. Эол вздохнул и тяжело опустился в кресло, стоявшее в комнате, что служила ему домом в Минас Тирит.

«Я не могу уйти и не проститься с ней. Нет. Я не могу. Но должен. Расстаться. Или же…» — мысли кузнеца метались, стараясь найти единственно верное решение, которое все не приходило.

Наконец, осознав, что не может больше ждать, Эол потянулся осанвэ к любимой и… наткнулся на защиту аванира.

«Даже так? Не хочет и проститься… Что ж, тогда мне пора в путь», — синда рывком поднялся с кресла, сделал пару шагов к двери, вернулся к столу и быстро набросал несколько строк:

«Прощай, любовь моя. Я ухожу. Не верь оклеветавшему меня». Подпись он не оставил, понимая, что если Финдуилас и решит посетить эту комнату, желая узнать правду, то поймет, кому адресована записка и чья рука вывела эти строки.

Синда закинул сумку на плечи и поспешил к конюшням, жалея, что невольно разбудит и остальных коней.

К его удивлению, животные не спали, словно кто-то незадолго до него уже побывал здесь.

«Может, разведка вернулась или же отправилась на задание», — пожал плечами Эол.