========== Часть 2 ==========

Комментарий к Часть 2

Wende - дева

Melisse - возлюбленная

Melindo - возлюбленный

Атто - папа

Аммэ - мама

Золотой и серебряный. Свет двух Древ, смешавшись, окутывал Тирион искрящимся, полупрозрачным облаком, отражавшимся в оконных витражах, хрустале лестниц, струях фонтанов. Можно было даже подумать, будто светится сам воздух, хотя это, конечно же, была иллюзия. Со всех концов города раздавались оживленные голоса. Легкий ветерок откуда-то доносил мелодичное пение флейты, птиц и журчание воды. Час Смешения Света.

Впрочем, Куруфинвэ Атаринкэ шел по улице рядом с братом Тьелкормо и не обращал на восторженную суету эльдар никакого внимания.

— Понимаешь, — говорил Охотник, для убедительности время от времени помогая себе руками, — с этими стрелами из последней партии, что я выменял, просто беда — то не долетят, то лишь оцарапают шкуру и обед, а то еще и ужин из-за этого убегает, а главное — раненый зверь потом мучается, если заденет сильнее.

— Мне это категорически не нравится, — в непривычно веской манере закончил свою речь Туркафинвэ.

Атаринкэ слушал, время от времени сосредоточенно кивал, однако отвечать брату пока не торопился, очевидно раздумывая над чем-то. За разговором они незаметно дошли до одной из многочисленных площадей, окруженных садами, — маленькой и уютной. Бортики фонтана украшали драгоценные камни и узорчатый золотистый мрамор, в тени беседки укрылась статуя девы с корзинкой роз на плече, а листва на деревьях, казалось, тихонько звенела, отдаленно напоминая голоса колокольцев.

Неподалеку сидел молодой темноволосый нолдо и что-то шил из тонких сыромятных ремешков, золотоволосая же дева в тени беседки плела из крупных алых и белых цветов гирлянду. Повсюду царили покой, уют и умиротворение.

Однако не от этой идиллической картины встрепенулось неожиданно сердце Искусника. Он поднял взгляд, очевидно, намереваясь что-то спросить у брата, и вдруг увидел в противоположном конце улицы бегущую деву.

Совсем юная, по виду нолдиэ, она словно летела, и волосы ее, а также подол узорчатого изумрудного платья развевались на ветру. Лицо незнакомки раскраснелось, она звонко смеялась, и можно было легко догадаться, что бегунья достаточно молода — едва ли многим больше пятидесяти лет. Тонкое платье обрисовывало гибкий, стройный стан, маленькие ножки едва касались мостовой. Вся фигура ее дышала силой и радостью, и Атаринкэ невольно залюбовался, остановившись посреди площади, не в силах оторвать от восхитительной, завораживающей картины глаз.

Эльдиэ же добежав наконец до фонтана, остановилась, вновь рассмеялась легко и звонко и кинула какую-то вещицу, что сжимала в руках, молодому нолдо. Тот поймал ее на лету и, осмотрев со всех сторон, спросил:

— Что это, сестреныш? Кулон?

В ответ бегунья весело прищурилась и пожала плечами:

— Угадал. Я поспорила, что смогу сделать подобный, и вот результат.

Нолдо пригляделся к вещице в руках внимательней:

—Дерево, вписанное в круг, на ветвях листья и даже крохотные птички. Кулон двухсторонний, а внутри лунный камень. И что, — он поднял взгляд и пристально, даже слегка оценивающе, посмотрел на сестру, — ты все сделала сама, от начала и до конца?

— Не совсем, — после секундного колебания призналась она. — Я выполнила лишь форму для отливки будущего дерева и подобрала камень. Но саму технику работы с металлом, как ты понимаешь, я прежде не изучала. Поэтому и решила пойти за советом во дворец, в мастерские. Там мне помогли.

Нолдо в ответ покачал головой, впрочем, не пряча ласкового прищура глаз, а золотоволосая дева отложила корзинку, подошла ближе и, украсив волосы мастерицы одной из гирлянд, спросила:

— Но почему ты не обратилась за помощью к кому-нибудь поближе? Зачем же сразу идти к Нолдорану?

Ее черноволосая собеседница рассмеялась, легко крутанулась на месте и заявила:

— Потому что я уже не маленькая, и хотела все сделать сама, без помощи атто.

Сказав это, юная бегунья на одно короткое мгновение расслабилась, прикрыла глаза, слегка повела плечами и вдруг, мечтательно и чуть застенчиво улыбнувшись, смахнула непокорные пряди с лица и начала танцевать. Ее брат взял в руки маленькую ручную арфу и принялся подыгрывать.

Музыка поплыла над площадью, нолдиэ закружилась, то извиваясь, словно волна, то взлетая птицей, и тонкие руки ее тянулись ввысь, к небу, подол же платья, слегка приподнявшись, обнажал стройные щиколотки. Мелодия обвивала ее, окутывала, они двигались в унисон, словно были созданы друг для друга, эта песня и дева. Атаринкэ с трудом подавил желание подойти и присоединиться и просто стоял, затаив дыхание, не сводя сверкающих восторгом глаз с юной плясуньи, с ее улыбки на губах, с длинных, пышных ресниц и серых глаз.

— Курво, — вдруг услышал он голос брата, некоторое время, оказывается, пытающегося его дозваться, — ты идешь или нет? Что ты там увидел-то?

Атаринкэ тряхнул головой, приходя в себя. Очарование момента рассеялось, и он ответил:

— Да, сейчас. Что ты там говоришь?

Однако внимательное ухо могло бы расслышать едва уловимые нотки сожаления. Фэанарионы отправились дальше прежним путем, однако Искусник, уже покидая площадь, все-таки не удержался и обернулся. Он увидел, что та черноволосая дева, закончив танцевать, тоже смотрит на него, вся подавшись вперед, и в глазах ее застыл немой вопрос.

Мысль, ему самому еще не вполне понятная, закралась в сердце, однако стоило сделать еще один шаг — и они с Турко уже скрылись за поворотом, и голос брата ворвался наконец в сознание, вытеснив прочие, не имеющие отношения к делу думы.

— Так что там у тебя со стрелами? — переспросил Курво.

И Турко с энтузиазмом принялся объяснять.

***

«Нет, с этим ничего уже нельзя сделать», — решил Атаринкэ, еще раз тщательно осмотрев предъявленные ему Тьелкормо стрелы.

Наконечники, безусловно, были сами по себе хороши, но только для охоты на мелкую дичь. Крепились же они до безобразия плохо, да и в самих древках встречались огрехи. Охотиться с такими стрелами было никак нельзя, а пытаться исправить их значило потратить гораздо больше времени и сил, чем сделать новые.

Последняя мысль и определила исход проблемы. Спустившись в мастерскую, Искусник достал заготовки под новые наконечники, намереваясь заодно придать оным немного иную форму, и работа закипела.

Тем временем за окнами все ярче разгорался Тельперион, и в доме становилось пустынно и тихо — даже неугомонные Амбаруссар отправились отдыхать. Однако Атаринкэ не спалось. Стоило ему прикрыть глаза, как перед внутренним взором вставало представшее ему сегодня днем на площади картина — та самая черноволосая бегунья, смеющаяся вместе с ним на опушке, скачущая рядом по полю и танцующая для него одного на берегу ручья. Он видел ее улыбку, словно наяву слышал ее голос и вскоре, поняв, что отдохнуть ему сегодня точно не удастся, решил встать и заняться стрелами.

Звенел молот, ударяя по наковальне, жарко пылал огонь в горне.

«Интересно, как ее зовут?» — размышлял Искусник, злясь на самого себя за то, что даже не сообразил узнать ее имени. Как теперь искать-то?

В окошко влетел теплый ветер, осторожно, будто неловко, коснулся щеки, и Атаринкэ почудилось, будто вовсе не ветер это, а ее дыхание, ласковое и нежное.

Отложив молот в сторону, он невидящим взглядом уставился в стену. Сам себя спрашивал, пытаясь угадать, какое имя подойдет той деве больше всего? И чудилось ему нечто легкое и звонкое, почти такое же, как ее смех, как тот самый бег.

Атаринкэ покачал головой, и едва заметная усмешка искривила его губы — подобные догадки, конечно же, в поисках ему ничем помочь не могли.

Осмотрев внимательно заготовку, Искусник понял, что та окончательно испорчена и теперь годится разве что в переплавку.

Затушив огонь, он накинул куртку и вышел в сад. Опершись плечом на одну из яблонь, принялся размышлять, как же ему теперь найти ту деву, если он ровным счетом ничего о ней не знает — ни имени, ни где она живет, ни кто ее родные?