Арктур ждал в вестибюле, одетый, по обыкновению, в черное. Новое приталенное пальто придавало ему чрезвычайно элегантный вид.

– Доброе утро, – поприветствовал он, натягивая перчатки. – Полагаю, спалось тебе сладко.

– Не то слово. – Я повертелась на месте. – Est-ce-que j’ai l’air suffisamment française?[2]

– Très française, petite rêveuse[3], – заверил Арктур на безупречном французском.

– Деньги у тебя с собой? – спросила я.

– Да.

– Остерегайся карманников. – Я застегнула ремень и взяла с полочки перчатки. – Вместе нам показываться нельзя. Иди первым. Если легионеры нас засекут, сразу разворачиваемся, сбрасываем их с хвоста и возвращаемся на квартиру.

– Договорились. – Арктур взял меня за плечи. – Уверена, что справишься?

– Абсолютно, – беспечно откликнулась я, хотя ладони при этом покрылись липким пóтом. До сих пор меня не пугали стычки с легионерами, однако после пребывания в застенках все изменилось.

Ветер ворвался в открытую дверь, разметал мне волосы. Арктур шагнул за порог. Убедившись, что поблизости никого, я низко надвинула козырек и впервые за долгое время очутилась на свежем воздухе.

Ботинки увязли в глубоком, по щиколотку, сугробе. Заперев дверь, я преодолела считаные метры, отделявшие меня от улицы, и вынырнула из-под сводов явочной квартиры.

Париж встретил меня оглушительным шумом.

На улицах творилось настоящее светопреставление. В восемь утра набережная Гран-Огюстен кишела транспортом и народом. Мимо прогромыхал винтажный автомобиль, обдав меня запахом выхлопных газов. Откашлявшись, я повернулась на восток, к колокольням-близнецам Grande Salle de Paris, Гранд-Зал-де-Пари, где во времена монархии располагался известный собор, а при Сайене проводились мероприятия и церемонии государственной важности. Величественное здание завораживало, приковывало взгляд. За ним раскинулись два природных островка: Île aux Vaches, Иль-а-Ваш, или Коровий остров, где сосредоточилась практически вся местная знать, и Île Louviers, Иль-Лувье, знаменитый своими рынками и торговыми рядами.

Арктур пересек проезжую часть. Запрокинув голову, я двинулась следом. Из-за обилия небоскребов и высоток Лондон называют вертикальной цитаделью, Париж же, напротив, простирается вширь.

Внизу катила серые волны Сена, разбегались в разные стороны улочки, знакомые мне по путеводителям. Чайные, бутики, крохотные кондитерские. На витринах цветочных лавочек распускались зимние бутоны. Филиалы французского банка Сайена, с белоснежными дверями, украшенными золотыми листьями, и сколотыми мраморными фасадами. Печатные киоски торговали плакатами и детективами, по тротуарам сновали подростки с красными значками официальных распространителей «Дейли десендант» на лацканах. Прилавки под полосатыми тентами ломились от грошовых безделушек, сувениров (я с трудом подавила искушение потратить три фунта на миниатюрную копию Эйфелевой башни) и разных диковинок. При виде снежного шара с Биг-Беном у меня защемило сердце. Хотя официальным языком империи считался английский, Франция сумела отстоять частичку национальной культуры – в городе преобладали французские названия, литературные сборники тоже издавались на родном языке. И ни единого «Коробкá» в ближайшем радиусе, хотя эта сеть проникла во все без исключения цитадели.

Париж – совершенно уникальный город с уникальной преступной сетью, подобно нефти, таящейся глубоко в недрах. Где-то неподалеку река Бьевр, захлебываясь кровью и пигментом, омывает квартал дубилен и скотобоен. В трущобах орудуют воры. И есть вероятность – всего лишь вероятность, – что в здешних кварталах витают отголоски бунта.

Арктур чуть опустил голову. Заметив камеру, я прикрыла лицо ладонью.

Мы пересекли мост с установленным экраном-транслятором. Замедлив шаг, я всматривалась в ориентировки. Меня убрали из перечня беглых преступников, зато в нем остались Ник, Иви, Джулиан Эймсбери.

Пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Джулиан исчез с полгода назад, с тех пор о нем не было ни слуху ни духу. Ориентировки сменились лозунгами.

Огненные залпы танковых орудий. Окровавленные отпечатки копыт. Переплетение рук, цепляющихся за парапет. Тела, сброшенные в реку. Я двинулась прочь, преследуемая воспоминаниями, от которых звенело в ушах.

Пиренейская программа, или, как ее называли в кулуарах, операция «Мадригал», была официально обнародована двенадцатого января. Не знаю, какой процент новостных сводок составляла пропаганда, а какой – истинное положение дел, но суть операции сводилась к присоединению Испании и Португалии. В случае успеха Сайен обретет контроль над одиннадцатью странами.

Арктур ждал у фонаря. Уже не таясь, мы спустились к реке, где нет ни камер, ни такого скопления людей.

– В чем дело? – глядя прямо перед собой, спросил рефаит.

– В Париже, – ответила я, не отрывая глаз от Сены. – Великолепный город. Как и многое в Сайене. Парадокс.

– Не обольщайся. Это лишь иллюзия, красивая маска. Но все иллюзии рано или поздно рушатся, и любая маска в конце концов слетит.

– Зачастую это происходит слишком поздно. – Я сунула руки в карманы. – Якорь вот-вот подомнет Испанию и Португалию. Еще месяц назад их шпионы рыскали по Лондону, хотя лидеры обеих стран заведомо смирились с гнетом.

– А вдруг они решат пойти по стопам Ирландии и дадут отпор СайенМОП?

– Ирландия капитулировала после Дублинского вторжения, когда армия захватила город, истребив сотни безоружных людей, – выдавила я. – Сайен особенно зверствует на начальном этапе. Метит в самое сердце. Все прочее лишь… предсмертные конвульсии.

Мы шагали под сводами моста, мимо голых деревьев и пришвартованных барж, переливавшихся красным, белым и золотым. Повсюду блестела изморозь.

– Допустим, предотвратить вторжение нам не удастся, но ведь можно наращивать военную мощь, – внушал Арктур. – Постепенно соберем армию, объединимся с «Домино» и скажем свое веское слово.

Мне искренне, всей душой хотелось верить в это. Поравнявшись со ступенями пешеходного моста, Арктур снова подался вперед.

Над рекой витал насыщенный травянистый запах. На середине моста я облокотилась о парапет, увеличивая дистанцию между нами. На водной глади вспыхивали солнечные блики. Несмотря на нависшую угрозу, я попыталась представить себя обычной туристкой, которая любуется достопримечательностями и не ведает о кровавых ужасах войны.

Иллюзия рухнула, когда на другом конце моста замаячили два легионера. Я тут же затесалась в толпу зевак, щебетавших по-шведски. Легионеры не удостоили никого из нас взглядом. Едва опасность миновала, я зашагала вперед. Хотя в дневные отряды набирали преимущественно невидцев, неспособных различать ауры, моя физиономия слишком примелькалась, а дымчатые стекла и рыжая шевелюра – не самая надежная маскировка.

Шведы засеменили в противоположную сторону. Надо сказать, в Париж стекались туристы со всей империи, однако давно мне не доводилось встречать гостей из свободного мира.

При въезде в Республику Сайен на иностранных граждан накладывали суровые ограничения. Надин с Зиком изрядно натерпелись, попав в Лондон в рамках студенческого тура. Зик рассказывал, как в аэропорту у них конфисковали мобильники и записывающие устройства и запретили покидать гостиницу без санкционированного провожатого – наверное, чтобы гости ненароком не стали свидетелями публичной казни. Разумеется, брат с сестрой исхитрились обойти этот запрет.

Тогда Сайен еще пекся о внешней политике, но теперь Нашира стремилась оборвать все добрососедские связи.

Казалось, минула целая вечность, прежде чем мне удалось догнать Арктура у красной таблички «Рю де Форж». Боль вернулась, по лицу градом струился пот.